Все дело в вере (СИ)

Nikki 666

ВСЕ ДЕЛО В ВЕРЕ

Терпеть не могу будильники.

Любые. Заводные, со старчески дребезжащим звонком. Электронные, с продалбливающимся до мозга писком. Новомодные, на которых можно установить мелодию, которую ты желаешь возненавидеть через неделю. Терпеть не могу их все.

Сегодняшний из тех, что пищат. Надрывается на прикроватной тумбочке. Протягиваю руку, нашариваю его, бью о тумбочку с размаха. Чувствую, как пластмасса трескается и крошится у меня в ладони. Писк обрывается.

Благословенная тишина.

Последнее время я покупаю электронные. В механических слишком много железа – пружинки, шестеренки, стрелки… Я через раз ранил руки. А мне нельзя ранить руки.

Они слишком важны для работы.

В комнате – полусвет. Занавески. Мне всегда снимают квартиры с занавесками. Жалюзи не приглушают свет, а делят его на полоски – яркая, тусклая, яркая, тусклая. Полосатый свет. Иногда мне кажется, что он похож на решетку. Иногда он режет мне глаза. И то, и другое заставляет меня нервничать.

Поднимаю голову и оглядываюсь.

В комнате его нет.

Когда надеваю джинсы, наступаю босой ногой на осколок пластмассы. Тихо ругаюсь. Надо будет потом выкинуть эту дрянь в корзину для мусора. И приучить себя не ходить босиком. Даже по коврам. Дурацкая привычка.

В ванной его тоже нет. И на кухне нет. Подкрадывается привычная, робкая мысль: а может быть… в этот раз... он действительно ушел насовсем? В этой мысли есть страх, а есть надежда, иногда страха бывает больше, чем надежды, а иногда наоборот, но чаще всего я не могу понять – чего там больше.

К тому же, это все не имеет значения. Он не уйдет.

На кухне чисто. Я живу здесь седьмой день и ни разу толком не убрался, а там все еще чисто. Безупречную чистоту нежилых домов трудно вытравить. Недели не хватит. В рассеянном свете, падающем сквозь темно-бежевую занавеску, белая раковина кажется золотисто-кремовой, и все равно от ее не-белой белизны у меня начинают слезиться глаза. Отворачиваюсь от нее, включаю чайник, лезу в шкафчик за кофе. Отсыпав в чашку четыре ложки, тянусь за сигаретами и зажигалкой.

- Кофе и крепкие сигареты. Все-таки ты себя не любишь.

Я не вздрагиваю. Даже рука не дрожит. И не оглядываюсь. Вытряхиваю сигарету из пачки, сую в зубы, прикуриваю, затягиваюсь. Только потом оборачиваюсь.

Он сидит на стуле у окна. В своей любимой позе – согнув одну ногу, подтянув колено к груди и обхватив его руками. Склонив голову набок. Чуть улыбается.

Он почти всегда улыбается. От этого только хуже.

- Я слышал, чай еще вреднее, - говорю я.

- А что вреднее сигарет?

- Наркотики.

Он откидывает голову назад. Зевает сладко.

- Принято.

- Где ты был?

- Здесь.

- Нет. Я тебя не видел, когда заходил. И в комнате тебя не было. И в ванной.

- Тогда ты мне скажи.

Я смотрю на него пристально. Снова затягиваюсь. Он улыбается чуть пошире. У него хорошая улыбка. Совсем не злая, не насмешливая. Немного, пожалуй, грустная.

- На балконе, - медленно говорю я. – Ты был на балконе. За занавесками. А потом пришел сюда. Пока я отвернулся.

Он пожимает плечами и послушно соглашается:

- На балконе.

Чайник щелкает, выключаясь.

- Кофе будешь?

- Ты же знаешь, что нет.

- Мало ли.

Он качает головой.

- Ты неисправим.

- Ты тоже.

Он смеется. Тихо, безмятежно. Ничего печального в этом смехе нет.

- Пожалуй.

- Сегодня я работаю. Не мешай мне.

- А я мешаю?

- Иногда. Отвлекаешь.

- Только если сам захочешь.

Я снова качаю головой. Тушу сигарету об стол. Не отвечаю ему. Это у нас с ним давнишний спор, ему уже не один год, этому спору. Он никогда ничем не кончается. Ни один из нас не может доказать свою правоту.

Потому что это попросту невозможно.

- А кто у тебя сегодня?

- Женщина.

Он перестает улыбаться.

- Думаю, я останусь в стороне.

- Очень надеюсь.

Он молчит, смотрит в угол. Я допиваю кофе. Встаю.

- Если идешь в спальню, убери свой чертов будильник, - говорит он, не оборачиваясь.

- Уберу.

- И надень что-нибудь на ноги, - добавляет он, уже мне в спину.

Я надеваю тапки в прихожей. Иду в спальню, подбираю с тумбочки и пола остатки будильника. И выкидываю их в корзину.

К остаткам шести остальных.

***

Я мало знаю про нее. Знаю только, как ее зовут, сколько ей лет и где она работает. Некоторые из нас хотят знать все – где объект живет, что любит, какие у него привычки. Вызнают каждую мелочь, выслеживают не хуже сталкеров. Им так легче. А я считаю – чем проще, тем лучше. Мне не надо знать, где мой объект покупает презервативы.

Мне надо только знать, где я могу его найти.

Работа всегда лучше, чем дом. Люди в деловых районах заняты своими делами, они не смотрят в окна, не смотрят друг на друга, даже когда натыкаются на кого-то во время своей муравьиной беготни – не смотрят. Бормочут торопливо: «Извините!» - и снова бегут.

Пока я поднимался на крышу, таких бегунов в меня врезалось штук пять. И не один не поднял глаз.

Здесь жарко. Похоже, мой визит в Сиэтл выпал на ту единственную неделю в году, когда здесь перестает идти дождь. Не люблю солнце. Заставляет щурить глаза. Но дождь был бы, пожалуй, еще хуже.

Хотя я бы справился и в дождь. Для меня глаза не главное.

Люси Эндервилль. Вот как ее зовут. Я еще подумал, когда прочитал, а не Люсиль ли ее полное имя. Люсиль Эндервилль – звучало бы неплохо. Для поп-звезды. Но Люси Эндервилль не поп-звезда, она женщина деловая и, должно быть, в ее работе глупые рифмы только мешают.

Люси Эндервилль, тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения, работает в «Апекс Системз Инкорпорейтед», на Восьмой улице. Я не знаю, в какой должности. Не знаю, чем ей приходится заниматься. Не знаю, кому и где она перешла дорогу.