Нисса-Нисса (СИ)

– Это может поменяться, – Русе позволяет непроизвольной хрипоте вползти в свой голос. Но Рамси только смеется.

– Нет, – еще с улыбкой отвечает он, уверенно качнув головой. И Русе чувствует короткий теплый укол в груди.

Не от надавившей на сердце руки ли?

Он изучает тяжелый взгляд сына, слегка усталый и очень взрослый, обрамленный бледными припухшими синяками. Русе чувствует от него что-то не то, что-то такое же холодное, как первые зимние поветрия, еще не обжигающие, но уже напомнившие тебе о грядущих морозах. Похоже на чувство вины, но за что бы Русе чувствовать вину? Похоже на страх, но чего бы бояться?

– До утреннего часа точно ничто не поменяется, – отчасти соглашается Русе и не удерживает руку, убирает длинную черную прядь за сыновье ухо. Рамси коротко, по-собачьи ластится, тянется за рукой, но взгляд его мрачнеет, уходит от отцовских глаз. Русе не окликает его.

Русе Болтон не боится смерти. Он еще ни разу не спросил и не спросит, когда Рамси собирается убить его. Они оба узнают единственно верный момент, и что до того впустую переводить слова. Ведь когда-то между тем, как Рамси бросил посиневшую голову Станниса на стоявшее перед Русе блюдо с нарезанной куропаткой, и тем, как он спустил в отца свое семя, по-собачьи закусив загривок, Русе не потерял удавки. Русе выпустил ее из рук, глянув в умные и дикие собачьи глаза, и сам доверил псу сомкнуть зубы вокруг горла, прижав когтистыми лапами обнаженную грудь. Потому что таково доверие. Но не презираемое им, то, когда слепо подставляешь глотку в уверенности, что твой-то пес не сожмет зубов насмерть. Абсолютное доверие. Когда ты дашь ему убить себя.

И Русе готов умереть, но что-то смутное ворочается в груди. Потому что его сын пышет молодостью, горячностью и самоуверенностью, но его губы только на вкус как сахарный мед, а исподнизу – ледяные все насквозь, и кровь капает с них ему на грудь. Потому что смотрит Рамси уже мимо, в тот день, где труп отца вывернут нутром наружу и забыт среди сотен других. И это колет высохшее сердце Русе Болтона легкой жалостью – и гордостью. Жалостью к внезапному четкому ощущению собственных уходящих дней. Гордостью за то, что Рамси готов идти дальше, даже не запнувшись ногой в богато расшитом сапоге за его тело. Так, как и должно быть. Но Русе отгоняет и гордые, и беспокойные мысли о будущем, с которым Рамси очень скоро останется один на один. Доверие допускает единственную мысль.

Он не ошибется.

И когда Рамси наконец возвращает к отцу свой жестокий взгляд, они понимают друг друга без слов. Никто не злится, никто не чувствует вины. Слишком поздно для всего. Не поздно только для того, чтобы заполнить оставшееся время.

Полные, мясистые губы соприкасаются с тонким ртом невысказанным, запечатывая слова в груди и глотке.

Рамси удобнее перекладывается между худых ног Русе, притискивается толстыми бедрами, опираясь на локти и наваливаясь почти всем весом. Русе четко чувствует его опять напряженный, тяжелый член, скользнувший мокро по бедру, и от этого от паха до груди прокатывается легкий жар. Конечно, мышцы Русе уже расслабились, и член опустился, но тело снова непроизвольно отзывается на эту юношескую горячность. На кровь с молоком, на тяжелый запах пота, на сочный жирок, на мощные руки и ноги, охватившие тело жесткой клетью.

Рамси вжимается в него ртом, наполняя до горла кровью и слюной, пережимая волосы над ушами, и Русе отвечает ему короткими болезненными укусами, невольно сжимает колени, охватывая сыновьи бока, и Рамси довольно, громко рычит. Он сам то и дело подается вперед, чувствуя потеки собственного семени, по которым так хорошо и возбуждающе скользить приоткрытой головкой туда-сюда. И очередным мягким толчком мокро скользнуть между расслабленных ягодиц. Первый раз Рамси проталкивается только на треть, кусая отцовские губы. А во второй уже засаживает окрепшим до болезненной твердости членом по своему же семени на полную, влажно шлепаясь яйцами об отцовский зад. И Русе нежданно рычит ему в рот, не менее нежданно хватаясь за плечи, напрягаясь всем телом и хватая ногой по толстой волосатой голени. Но Рамси только смеется, накручивая его волосы на пальцы и свободно вдалбливаясь бедрами в бедра, до внутреннего воя от того, как гладко, тесно и мокро Русе охватывает задом его член. И как впивается острыми зубами в мясистый язык, неожиданно жадно обсасывая его.

Рамси больно тянет его волосы, вбиваясь размашисто, загоняя по яйца и выходя почти целиком, и у Русе уже до красноты натерты ноги, между которыми мощно и равномерно двигаются жирные – возбуждает до кровавого марева – сыновьи бедра. Русе резко откидывает голову, и глаза у него горят, а губы все потемнели. Непросто заставить дредфортского лорда вспыхнуть, но если тебе удалось – гляди, не пожалей.

– Тише, бастард, – шипит он гневно, но Рамси только низко и восторженно хохочет. И захлебывается, когда Русе змеиным рывком двигается вперед, сочно вкусываясь в его кадык. И это больно, это тянет и жжет, разгоняя все оставшиеся в голове мысли, оставляя только утробные звуки, плывущую темную пелену и желание отъебать в красную-красную кровь. Русе хватает Рамси за сухие волосы, мигом накручивая на ладонь и запястье до новой обжегшей боли, натягивает кожу на шее, резкими укусами оставляя черные, пиявочные пятна. И снова рычит, охватывая голени Рамси ногами, и кусает в яркую вену за ухом, словно и вправду хочет вытянуть его крови.

Рамси безуспешно дергает головой назад, зажатый отцовскими зубами и твердой рукой, стиснувшей затылок и нещадно дерущей волосы. Он с силой вколачивает бедра до упора в бедра, скользит потным животом по маленькому твердому члену, и боль обжигает голову, от боли никуда не вывернуться, если так и держать упор на руках. И Рамси живо просовывает одну руку под бедро Русе, и сразу – другую, закидывая худые ноги себе на плечи, мощным рывком высвобождаясь – оставив прядь в отцовских пальцах – и шлепаясь на колени. Русе соскальзывает зубами с его потной шеи, оставив на ней довольно синяков и царапин от зубов, и снова откидывает голову. Он чувствует себя так хорошо и так живо, выгнутый собственным сыном, долбящим своим здоровенным крестьянским хером до самого нутра, так, что болью отдается в животе. И с силой притягивает Рамси к себе обратно, закусывая его снова текущую кровью губу, невольно шлепая пятками по мощным сведенным лопаткам с каждым распирающим сыновьим толчком. Сбившийся складками плащ натирает спину.

Много говорят про Болтонского бастарда, но что-что, а ебет Рамси хорошо, коль душа лежит. А к отцу – только душа и лежит, и Рамси пыхтит шумно, быстро двигаясь всем телом; жесткие потные волосы на его лобке царапают тонкую кожу на члене, и Русе зажимается – сладко до воя – и ерзает, невольно крепче насаживаясь. Его дыхание коротко срывается, когда Рамси с рыком наваливается совсем и принимается попросту мелко вбивать член до упора. Пот из-под колен Русе течет по напрягшимся плечам, и от забивающего сухие ноздри острого запаха еще тяжелее дышать. Щеки у Русе уже пошли красными пятнами, а Рамси румянец легко залил все лицо и перешел на шею. И сводит все нутро, ноющей болью отдаются во всем теле движения бедер. Горячее семя звонко хлюпает с каждым толчком, и шумно скрипит лежанка. Русе мельком думает, что Рамси и на миг не остановится, даже если у нее подломятся ножки. Липкие волосы качаются в слаженный ритм, раскачивается красная серьга, розовая капля срывается с губы на щеку. Рамси уже подрагивает весь от напряжения и рывком наклоняется, снова вгрызаясь в отцовский рот. Он хочет этого сейчас, крупно дрожа, прижимаясь потной грудью, и рычаще стонет Русе в рот, спуская семя. Вбивается еще парой-тройкой толчков, медленно расслабляясь, и, кажется, даже его слюна на вкус отдает слитым семенем. Но если он думал, что в этот раз, как и в другие, Русе успокоится вместе с ним – он плохо думал.