Всерьез (ЛП)

Он тоже американец, о чем я мог догадаться уже из имени и фамилии, которые можно поменять местами, а смысл не изменится. Что у Америки за фишка такая с именами, которые выглядят как фамилии, и наоборот? Нет, ну правда? Харрисон оказывается юристом и почетным иностранным членом. Не уверен, что именно это значит, но он вроде гордится. И мантия на нем не такая, как у остальных — с хардкорно-алыми полосами по краям.

Сначала я немного… ну, не прямо стесняюсь, но чувствую себя неуверенно. Вообще, пугает, когда тебя вот так дают другому человеку и ожидают, что ему захочется с тобой разговаривать. Но только он и правда хочет поговорить со мной или, по крайней мере, очень хорошо притворяется. Он очень приятный, не слишком напористый, и, кажется, я ему интересен. Он задает кучу вопросов и рассказывает множество смешных историй. Когда до нас доходят графины, он за мной ухаживает и наливает сладкое белое вино и рубиново-красный портвейн в маленькие фужеры. Но я помню, что говорил Лори. Помню, что надо остановиться, и передаю графин сидящему слева.

Самое лучшее, это когда вино доходит до дальнего края подковы. Там сделан целый механизм, который перевозит его обратно на другой край.

Графины позвякивают на деревянных направляющих, и я прямо не могу оторвать от них взгляд.

— С ума сойти, ведь кто-то же сел и все это реально придумал.

— Учитывая, где мы, меня это совершенно не удивляет, — хитро улыбается мне он.

Мы оба смеемся, а потом его рука как бы плавно переходит на мое колено. Неужели меня сексуально домогаются? Честно говоря, в чем-то это даже приятно. Я не привык думать о себе как о человеке, которого кто-то захочет сексуально подомогаться. Наверное, Харрис (как мне разрешено его называть) слегка со мной флиртует, но очень ненавязчиво и галантно, что мне… эм, прямо нравится. Я совершенно не чувствую себя в опасности. Просто особенным. Не так, как это может сделать Лори (ну, иногда, когда он забывает, что не имеет права считать меня особенным), но все равно по-хорошему.

Так что рука Харриса остается на моем колене, и мы разговариваем и разговариваем, а графины ходят и ходят по кругу, и обстановка как-то гипнотизирует. Мы обсуждаем все на свете, и я ему слегка подыгрываю. Он постарше Лори, и не скажу, что у меня такой фетиш на людей не по моему возрасту — к которым и Лори не относится, он просто Лори — но в Харрисе есть много того, что мне нравится. Уверенность в себе, теплое отношение к людям и интерес к Тоби Финчу.

Похоже, когда дело доходит до последнего пункта, я превращаюсь в такую бесстыжую потаскуху.

По кругу посылают не только бухло, но и фрукты с шоколадом, а ближе к концу еще и красивую коробочку, которую Харрис открывает для меня.

— Понюшку?

— Господи, что, серьезно? — Кажется, я это произношу громче, чем рассчитывал, потому что разговоры как-то стихают.

— Хочешь попробовать?

Ну. И пусть никто не говорит, что Тоби Финч отказывался что-либо пробовать.

— Э-э, может быть, но не знаю, что нужно делать.

Он знает и проводит для меня мини-лекцию о нюхательном табаке для чайников, перед тем как насыпать чуть-чуть на ладонь между большим и указательным пальцами и предложить ее мне.

Гулять так гулять, да? Я нагибаюсь и занюхиваю. Осторожничаю — и что-что, а резко втягивать все в ноздрю точно не положено — но в итоге табак попадает в нос, так что, думаю, мой первый опыт все же не окончился провалом. В мозгу возникает такая бледная вспышка, как от правильной дозы васаби.

Мне даже аплодируют за храбрость — круто.

Вот только Лори не выглядит довольным. Его глаза настолько холодные, и в них ходят такие тучи, что он уже кажется не моим Лори, а тем человеком, которого я впервые увидел в клубе — отстраненным, диким и на порядок выше моего уровня.

Может, не стоило нюхать? Он же доктор и, наверное, имеет свое непререкаемое мнение насчет веществ, вызывающих привыкание. Но не превратит же меня одна понюшка в табакомана.

В конце концов нам разрешают закончить распитие и снова идти общаться с остальными. Харрис вручает мне одну из своих визиток, которые он держит в такой серебряной коробочке, и просит позвонить ему, если вдруг окажусь в Чикаго или захочу дать юриспруденции второй шанс. Он говорит, что из меня вышел был хороший юрист, что, конечно, приятно, но ни в жизнь.

И тут Лори хватает меня за плечо и разворачивает лицом к себе.

— Ты что, совсем…

— Пойдем выйдем. Мне надо с тобой поговорить.

Он даже не оставляет мне никакого выбора, просто тащит за собой к выходу и в тишину крытой аркады.

Мне слышно его дыхание, такое же тяжелое, как и во время секса.

— Какого черта, Тоби? Нет, какого черта, а?

Кажется… я его почти боюсь. Ощущение охрененно странное, скажу я вам. И к никотину у него какая-то нездоровая ненависть.

— Ты о табаке?

— Обо всем.

— Я только чуть-чуть понюхал.

— Да хер с ним, с табаком, я о… о…

— О чем? — удивленно моргаю я.

— У тебя что, какой-то… гейский комплекс Электры? Фетиш на мужчин постарше? Нереализованные чувства из-за отца? Что?

У меня отвисает челюсть. Не могу понять, злость это или обида. Ну, чувствую и то, и то, но не знаю, чего из них больше.

— Господи, Лори, ты что себе позволяешь?

— А ты что себе позволяешь, когда вертишь хвостом перед половиной моего долбаного колледжа?

— Я не…

Не дав закончить, он толкает меня к стене, вжимает в нее всем телом и запечатывает мой рот своим. Ёпт, сильный какой. И пышет яростью, как жаром, а сам поцелуй довольно злой и суматошный, со вкусом сладких и серьезных вещей.

И вот как это расшифровывать?

Хотя. Погодите. Нет. Мать моя женщина.

Я не могу по-нормальному от него оторваться — по крайней мере, не уверен, что хочется — но поворачиваю голову, чтобы ему было сложнее целовать.

— Лори, ты что, ревнуешь?

Снова сгущается тишина, а он уже чуть менее сильно прижимает мое тело к стене.

— Твою мать. — Всего пара слов, но в них столько поражения.

— Ничего страшного.— Поднимаю ногу и закидываю ее ему на бедро, прижимая ближе. Надеюсь, он поймет и снова вернется к жесткому совращению меня. — В смысле, я не пытался заставить тебя ревновать, и вообще, нашел о чем переживать. Я же весь твой. Но это дико заводит.

— Дурацкая подростковая истерика не должна заводить, Тоби. Боже, да что со мной такое?

— Я тебе нравлюсь — вот что с тобой такое. И ты не хочешь даже в мыслях меня представлять с кем-то другим.

Его пальцы двигаются очень нежно, когда он убирает ими челку мне со лба.

— Ты был обворожителен. Неудивительно, что они все тебя хотят.

Может, в этом есть что-то нездоровое, но я сейчас так охеренно горд, что сердце крутится где-то вокруг вершины одного из шпилей. Наверное, в безумии ревности и плохо представляя, что с этим делать, Лори преувеличивает. И я, естественно, ничуть не пытаюсь его расстроить, но мне нравится, насколько он меня хочет. Насколько не в силах сейчас этого отрицать.

— Ну, им меня не получить. Потому что я твой.

Он кивает.

— Скажи, — подталкиваю я его бедрами.

Медлит. Дольше, чем когда-либо. Дольше даже, чем когда я выцеплял что-то, чего Лори не хотелось хотеть, и заставлял о нем умолять.

Я от этого нервничаю, хотя с другими его паузами такого никогда не было. Наверное, потому что сейчас все не игрушки.

— Потому что… — В темноте сложно прочесть чьи-то чувства по лицу, мне виден только блеск глаз. — Потому что… — Во второй раз слова звучат сипло, словно он на грани слез. — Потому что… ты мой.

— Твой. Только твой. — Закидываю руки ему за шею и чуть не падаю, потому что для опоры остается только одна нога, но Лори меня крепко держит между ним и пятисотлетней каменной стеной.

Его щека трется об мою, чувствую кожей первые намеки на щетину. Несмотря на пену из кальвадоса и сотни лет цивилизации, Лори до сих пор дик и неприручен.

— Боже мой, Тоби, прости меня, пожал…