Цветы сумерек (СИ)

Раймон нахмурился. И Свен и Флориан явно собирались покинуть башню без охраны, а это грозило обернуться новыми проблемами.

Он торопливо спустился вниз и настиг обоих, когда Свен уже поставил ногу в стремя.

- Вы далеко? – спросил он, ещё не понимая истинного смысла происходящего.

- Флор, поднимайся, - Свен махнул Флориану рукой.

Раймон в недоумении проследил за тем, как виверна уходит вверх, и снова посмотрел на Свена.

- Как это понимать?

- Мы уходим, Раймон. Думаю, нам пора вернуться домой.

- Домой… - произнёс Раймон растеряно. – Я думал, мы собираемся сделать это вместе.

Свен покачал головой и снова поставил ногу в стремя и запрыгнул в седло.

- Планы изменились, - сказал он. – Я не обещал, что буду терпеть всё.

- Свен…

- Я устал, Раймон. Отпусти меня.

Раймон покачал головой. Оглянулся на башню и снова на Свена.

- У меня ещё есть дела. Я прилечу к тебе, и мы поговорим. Хорошо?

- Нет, - губы Свена на миг сжались в плотную черту. – Не приезжай. У тебя есть всё, Раймон. Королевство. Титул. Дом, - последнее слово прозвучало особенно зло. – И послушная кукла, которая сосёт твой член. Позволь мне получить хотя бы покой.

Ответить Раймон не успел, потому что виверна взмыла в небо и скрылась среди облаков.

========== Глава 30. Зима ==========

День ото дня зима подходила всё ближе к стенам башни Золотого Дракона. Метель заметала скалистые отроги и покатые берега, смотревшие в океан.

Никогда ещё Раймон не видел такой зимы – холодной. Пустой. Беспросветной.

Темнело едва за полдень, и мысль о том, чтобы скрываться от солнца, давно уже не приходила ему в голову. Он думал, что должен радоваться климату, столь расположенному к вампирам, но вместо этого горло почти непрерывно давила тоска.

Прошло уже полгода с тех пор, как Свен уехал, забрав с собой Флориана. Вопрос о праве наместника на власть после отъезда короля возник только раз – и когда головы недовольных на три дня украсили ворота башни - был закрыт напрочь.

Однако власть не доставляла вампиру ни капли радости. Он чувствовал себя одновременно вернувшимся в прошлое и одиноким, чужим. Всё здесь было почти так, как в те давние времена, когда он ещё умел быть счастливым. И каждый камень дышал равнодушием и пустотой.

Раймон подолгу смотрел в горизонт, пытаясь представить, как он летит на виверне по голубому простору неба, а звонкий голос Ингвара смеётся совсем рядом, отделённый порывами свежего ветра.

Картинка тускнела и выцветала с каждым днём. Он уже почти не помнил неба, которое жило в нём восемь десятков лет и осколками смотрело на него из голубых глаз Свена. Не помнил он и голоса Ингвара, который восемь десятков лет преследовал его по ночам.

Раймон оказался будто бы запечатанным в глухой чёрный мешок, сквозь который не проникали ни звуки, ни цвета.

Поначалу беспросветность серых дней скрашивало ожидание чего-то нового, что неизменно должна принести ему победа над прошлым. Он с упоением ждал встреч с Ингваром, каждый раз ожидая, что тот, наконец, признает эту победу, попросит прощения и посмотрит на него с той странной нежностью, которая окрашивала их отношения в детстве.

С каждой встречей надежда таяла, пока не стала, наконец, такой же зыбкой, как потухшие миражи.

Они не говорили.

Стоило Ингвару появиться в комнате, чёрная злоба, давно поселившаяся в груди полуэльфа, рвалась на свободу, протягивала свои щупальца и с упоением брала своё. Он почти не мог ей управлять. Он хотел причинить Ингвару боль. Он хотел уничтожить его. Ингвар был слишком чистым даже теперь. Он казался кусочком белого облака рядом с ним, полностью поглощенным тьмой. Всё, что происходило кругом, казалось, не коснулось его. За восемь десятков лет он остался таким же ранимым и чутким. Ко всем, кроме Раймона.

И он выпускал на волю эту злобу, будто со стороны наблюдая за тем, как она уничтожает их обоих, но понимая лишь то, что он может уничтожить Ингвара.

Иногда Раймон с ужасом понимал, что и это, настоящее лицо Ингвара, утончается с каждым днём, теряя цвет и сливаясь с общим кошмаром, поглотившим всё.

Только теперь, когда тьма была всюду утром и вечером, отступая лишь на недолгие два часа вокруг полудня, Раймон понял, что больше не может.

Он в первый раз попытался заговорить.

Он всё равно не сдержался и взял Ингвара, яростно и беспощадно, но потом, опустошив его тело, не позвал слуг, оставив Хранителя в своей постели.

Проснувшись утром, он встретил испуганный и холодный взгляд синих глаз.

- Инг… - произнёс Раймон и тут же понял, что впервые за полгода говорит имя любимого вслух. Он прокашлялся и поправил себя, - Ингвар.

Взгляд Ингвара стал ещё более испуганным.

Раймон замолчал. Он не знал, что может сказать теперь – когда багровые синяки от его рук красовались, на бледных обнажённых плечах того, к чьим ногам он хотел положить свою жизнь.

Он мог попросить прощения, но тут же память подсказывала, что не Ингвар должен прощать.

Тогда он мог сказать, что прощает – но это было бы ложью. Он ненавидел красивое, изломанное существо, сидящее на постели рядом с ним. Ненавидел не за то, что Ингвар не выбрал его сторону много лет назад. Ненавидел за то, что он выбрал её теперь, когда все отвернулись от него, а Раймон мог дать ему спасения от собственной злости или окончательно погубить. Ненавидел за то, что даже теперь, в его доме, Ингвар не принадлежал ему и, как понимал Раймон всё яснее, не будет принадлежать уже никогда.

Он не знал, в какой именно момент понял, что весь его крестовый поход окончен, и на самом деле он проиграл. Проиграл, потому что победа его не нужна ни врагам, ни друзьям. И, что самое горькое, не нужна ему самому.

В тот день он отпустил Ингвара, а ещё через три дня повторил попытку.

- Я не хочу так, - сказал наместник, прежде чем начать свой ритуал. В этот раз он не применял магии крови и не использовал силы. Он просто хотел поговорить.

Но Ингвар заплакал. И при виде этих слёз новая волна ярости взметнулась к самому горлу.

Уже потом, баюкая в руках обмякшее тело, он пытался понять, откуда столько ярости на того, кто не способен причинить ему вреда – и не мог.

На третий раз Ингвар ответил. Его губы дрожали, а ресницы трепетали, будто крылышки стрекозы.

- Отпусти, - прошептал он.

Раймон отвернулся и долго смотрел на белые хлопья снега, медленно кружившиеся за окном.

- Тебе некуда идти, - сказал он спокойно.

И снова Ингвар заплакал.

- Отпусти меня… - прошептал Ингвар почти беззвучно.

Ярости больше не было. Не было ничего. Будто всё внутри заметало этим снегом.

- Я должен уехать, - сказал наместник, не обращая внимания на слёзы эльфа, корчившегося у него на руках. – Ты хочешь поехать со мной?

Их взгляды на миг встретились. Ингвара трясло. Он не мог говорить. И всё же в широко распахнутых глазах Раймон читал ответ, который повторялся снова и снова: «Нет».

***

В тот день он снова не сдержался и взял Ингвара, а затем оставил лежать, но уже в одиночестве.

Путь в Гленаргост занял около двух часов. Ледяной ветер бил в лицо и бросал в наездника хлопья колючего будто льдинки снега. Боль казалась приятной. Она прорезала проклятый мешок и заставляла чувствовать, а иногда и видеть что-то помимо темноты.

Виверна опустилась на землю у особняка, путь в который Раймон отыскал бы самой тёмной ночью. В окнах горел свет – кто-то не спал.

На самом деле, свет горел всего в двух окнах – на кухне и в библиотеке.

Он вошёл молча, не спрашивая приглашения и не дожидаясь прислуги, как входил в этот дом всегда. На ощупь нашёл дорогу в темноте коридора и распахнул дверь.

Свет ударил в лицо, и на миг Раймон ослеп. Ему показалось, что даже при свете десятков свечей в башне Золотого Дракона не было так светло.

А ещё тут было тепло. В углу комнаты мягко потрескивал камин, но Раймону показалось, что это было совсем другое тепло, которого не даст ни один огонь.