Лисы (ЛП)

Снег растаял, и слякоть на земле кое-где превратилась в лед. Мики раз или два подскальзывается, пока, любопытничая, засматривается в окна домов, где не задернуты занавески, а я ловлю его и наслаждаюсь тем, как он льнет ко мне, его сердце быстро колотится от испуга.

Когда мы добираемся до реки, мое внимание привлекают огни, которые ярко, как звезды, мерцают в черной воде. Мы останавливаемся и глядим на них – меня они так завораживают, что я почти растворяюсь во тьме. Ко мне прислоняется Мики, и я дышу его теплом, его запахом и гадаю, какие мысли сейчас у него в голове. Еще я размышляю о Дитере. О том, ненавидит ли он меня так же сильно, как раньше. Не то чтобы это имело значение. На свете всегда останутся люди, которые, несмотря ни на что, будут тебя ненавидеть. Какой смысл тратить энергию на беспокойство о них?

Около набережной Мики замечает ребят, с которыми он раньше работал, однако говорить не перестает. А у меня, пока я иду с опущенной головой, проносятся в памяти застывшие изображения – вот Мики жмется вместе с ними на остановке, ждет на морозе кого-то, кто будет прикасаться к нему так, как ему не хотелось бы.

– Не возвращайся больше туда, – внезапно молю его я. Мне неприятно навязывать Мики свои желания и тревоги, но когда я представляю его на улицах, у меня перехватывает дыхание, словно от повторяющихся ударов в живот.

Мики крепко стискивает мою ладонь.

– Не вернусь. Честное слово. Не знаю, как я буду зарабатывать деньги, но туда я больше никогда не вернусь.

– Я присмотрю за тобой.

Внезапно он без предупреждения затягивает меня в дверной проем магазина и целует. Мы даже не в тени – уличный фонарь метрах в четырех светит на нас, точно луч. Но Мики, кажется, все равно. И мне в это мгновение тоже.

– Мы оба будем присматривать друг за другом. Хорошо? – шепчет он, еще касаясь меня губами. – Мы придумаем план. Найдем работу; может, снимем квартиру – с отдельной ванной и горячей водой, чтобы принимать ванну в любое время, когда только захочется. Где-нибудь в теплом месте, чтобы во сне у тебя не смерзались ресницы, а твоему бойфренду не приходилось сосать твои пальцы, чтоб их согреть.

Я весь каменею. Мики наверняка это чувствует, но молчит и продолжает молчать, когда я мягко вытягиваю из дверного проема, и мы снова начинаем идти.

Как мне ему объяснить, что не может быть никакого плана? Что я не могу стать кем-то большим, чем есть? Все, что я предлагаю, как на ладони: я буду оберегать его от опасностей у себя в норе, кормить, когда он голоден, любить так, словно он самое бесценное сокровище на планете. Ничего больше я дать ему не могу. Почему я не задумывался об этом? Я чувствую себя таким глупым.

Я не хочу на себя сердиться и не хочу, чтобы подобные мысли крутились у меня в голове и портили секунды, которые я провожу вместе с Мики, потому что для меня важна каждая секунда, проведенная с ним. И я в качестве наказания заставляю себя грустить, думая о Дашиэле и всем том, что он никогда не увидит.

***

Оказывается, что у Мики талант вычислять акул. Очевидно – как и у Дашиэля, – тоже благодаря опыту. И эта мысль терзает меня, пока мы бродим по парку.

Кукольника мы не встречаем, но я записываю несколько автомобильных номеров, а Мики добавляет небольшое, похожее на рассказ, описание того, почему клиент был похож на акулу, и как выглядел то, кто с ним уехал. Еще он набрасывает их маленькие портреты.

Около часа ночи мы оба остаемся без сил. Спасаясь от ветра, мы садимся на корточки под раскидистым деревом. Снег на земле превратился в бурую корку, грязную и холодную.

– Тут недалеко есть ночное кафе. Может, сходим туда и попьем чаю? – спрашивает Мики.

Он как-то сказал мне, что американцы не пьют столько чая, как мы, но постепенно он его полюбил.

– У меня нет денег, – отвечаю я, уставившись в землю.

Мики делает пару глубоких вдохов. Я знаю, его одолевают какие-то мысли – он начинает дышать так, когда его что-то тревожит. Не знаю почему, но во мне поселяется дурное предчувствие.

– Чем ты занимался раньше… – Он нерешительно закусывает губу. – До того, как начал охотиться на акул?

– Чинил вещи. Проводил время с Дашиэлем, – отвечаю я глухо. Что еще?

– Данни, когда я сказал, что хочу быть с тобой и устроить вместе с тобой дом, я говорил искренне, – произносит он ни с того, ни с сего. – Если для тебя это слишком рано и страшно, то, пожалуйста, так и скажи. Я боюсь, и с тобой мне кажется, что все хорошо, что я в безопасности, но я хочу сделать это не потому. Я хочу то, что у нас есть, навсегда.

Он смотрит на меня таким взглядом… словно протягивает мне свое сердце, и я одним неверным движением могу его уничтожить. Уязвимый – вот нужное слово. Он не боится быть со мной уязвимым.

Я трясу головой. Рано или не рано, я хочу, чтобы он был со мной. Невыносимо даже думать о том, что все может быть по-другому.

– Я уже даже не помню, какой была моя жизнь без тебя. Ты даришь мне ощущение, словно все на свете возможно, – шепчет он.

Во мне распространяется какое-то колючее ощущение – не знаю, хорошее или плохое. Каким образом я дарю ему ощущение, будто все на свете возможно? Потому что с моей точки зрения у возможностей существует явный предел, вроде предела видимости – часть звезд на небе будто закрыта крышкой, и их не разглядеть, как ни пытайся. Так какой смысл стремиться к чему-то, что всегда будет вне досягаемости?

Что важнее всего, дом у меня уже есть. И я хочу, чтобы Мики знал: если его выгонят из квартиры, то мой дом может стать и его домом тоже. Но мне страшно предлагать ему жить у себя. Этот шаг кажется ужасно серьезным.

– Ты можешь жить у меня в норе, – говорю я неуверенно.

– Спасибо, – шепчет он и тянется к моей руке. – Но что ты думаешь насчет чего-нибудь более постоянного?

Я хмурюсь.

– Что ты имеешь в виду?

– Такое место, куда никто не заявится и не выселит нас.

– Я живу там уже целый год, и власти ничего не заметили.

– А если заметят? – не сдается он, и мне хочется, чтобы он перестал.

– Поселюсь еще где-нибудь. – Я пожимаю плечом. Я знаю, с бассейном мне повезло, и переезжать мне не хочется, но в Лондоне тысячи заброшенных зданий – среди них наверняка найдется такое, где тоже есть работающий туалет и вода.

– Данни… – Мики касается моей руки, и я непроизвольно отдергиваю ее.

Я знаю, о чем он спрашивает. Я, может, и глупый, но не настолько. Однако обсуждать эту тему я не хочу. Ему мало меня одного. Я знаю, что мало. И это причиняет мне боль.

Быть может, я должен стыдиться своей неорганизованной жизни и того, что ничем большим я быть не могу.

– Я не связываюсь с деньгами, работами и всем таким прочим! – выпаливаю я – громче, чем когда бы то ни было. Все эти вещи – выше моих сил.

Мое сердце – покрытая шрамами, растрескавшаяся штуковина – спотыкается само об себя.

– Извини, – произносит он тихо.

Меня пугает нотка обреченности в его голосе. Я боюсь, что он понял обо мне нечто такое, чего не понимал раньше – это как если найти компьютер, который выглядит так, словно делает все нужные вещи, но стоит начать им пользоваться, и становится ясно, что все полезные функции у него отсутствуют.

– Ты выживаешь и спасаешь мир, я понимаю.

Когда я поднимаю лицо, то целая галактика нежности в его глазах говорит мне о том, что он не издевается надо мной.

Но ужасное ощущение, что существует нечто – и очень большое, – что я не могу ему дать, все равно не проходит.

– Данни, послушай меня. Нам много чего надо выяснить, но единственное, чего я хочу, – это быть с тобой. Вот. Все остальное стоит на втором месте, и я согласен на любой компромисс. Помни об этом. Если мы должны жить, как лисы, значит так мы и будем жить. Лишь бы мне быть с тобой.

Я провожу ладонью по льду, разрешая холоду вонзить в меня свои зубы. В душе я все равно не понимаю его. Я не понимаю, почему он хочет стольким пожертвовать. Я знаю, что означают его слова: он готов от многого отказаться. Но ради чего? Ради меня? Он прав, выживать я умею. Но и только. У меня ничего больше нет. Ни внешности, на которую приятно смотреть, ни… ни… ничего.