Васильки (СИ)

И пусть во многих досадных мелочах это настоящее отличалось от прошлого, но оно было осязаемым, живым. И, впервые за долгое время, Баки был готов перестать сожалеть о том, чего уже не вернуть: о худой спине, на которой можно было пересчитать каждый позвонок; о прилипшей к вспотевшему лбу челке; об ощущении горячего тела под собой и хриплых выдохах, обжигающих висок; о тех самых словах, которые, возможно, ему и вовсе приснились. Если тот, кто снится ему, и существовал на самом деле, то наверняка не дождался его: Баки живет уже очень, очень давно.

Стивен начал ворочаться и проснулся.

- Ох, извини... – пробормотал он смущенно, быстро убрав ногу, и осмотрительно перевернулся на живот, будто Баки мог чего-то не заметить. Однако на этот раз он предпочел именно «не заметить» - не хотел торопить события.

Он понял вдруг остро, как никогда, что это настоящее, а не прошлое. Что глаза у Стива серые, с темными крапинками у зрачка, а не цвета тех полевых цветов с резными лепестками, название которых он никак не вспомнит. Но раз былого не вернуть, то не стоит отказываться хотя бы от того, что есть. Пусть оно и походило на бледную копию, почти пародию.

Поэтому ему удавалось держать руки при себе, а не касаться непрерывно, жадно, не целовать тонкую шею, ловя губами биение жизни, не… Не звать ночью, глядя в низкий серый потолок, сдыхая от боли. Не прощаться мысленно каждый раз, как холод бежал от ног сковывающей тело волной. Не помня, не зная имени, не осознавая толком, кто он – этот худой, почти изможденный мальчишка, впаянный в него так глубоко, что вытравить его можно было, только оборвав жизнь самого Солдата. Баки. Их обоих.

Он неожиданно даже для себя спросил, возвращаясь в настоящее:

- Слушай, я, вот, елку купил, а игрушки - еще нет. Может, посоветуешь, где купить такие… винтажные. Из толстого стекла или деревянные…

Стивен выглянул из-под одеяла, приподнялся на локтях, оглядывая комнату в бледном дневном свете, пробивающемся сквозь щель в плотных шторах:

- Знаешь, судя по обстановке тут подошло бы как раз что-то такое...

В глазах у него уже засветился детский восторг и предвкушение чуда, словно мысленно он уже выбрал эти самые винтажные игрушки, нарядил елку, добавил еще пару-тройку элементов в стилизованный под начало прошлого века интерьер квартиры и вот, они уже празднуют Рождество вместе.

- А еще, мне кажется, что у тебя здесь хорошо бы смотрелся граммофон! - выпалил Стивен и замер.

А Баки снова улыбнулся, вновь поймав себя на том, как легко ему даются улыбки этим утром.

- Граммофон? Купим, я, кажется, там же и игрушки подходящие видел.

Когда они часом позже вместе вышли из дома, каждый по своим делам, уже разобравшись с дверью в квартиру Стивена, то договорились встретиться днем, когда у обоих будет свободное время, и просто прогуляться.

Баки брел по городу одним из своих привычных маршрутов и думал о том, что кажется все, что он сейчас делает, это какая-то извращенная разновидность лжи. И еще о том, как хочется получить хоть немного тепла, обычного человеческого удовольствия, если уж те глаза, синие-синие, опушенные темными ресницами, остались в таком далеком прошлом, что не дотянуться, не доехать и не добежать, будь ты хоть трижды суперсолдат.

В мозгу, словно по команде, прозвучал когда-то слышанный хриплый голос:

- Это называется «церебральный онанизм», Агент.

И он возвращает к реальности, как пощечина.

Он стоял на мосту и смотрел на медленную воду реки, закурил, втянул дым в легкие и снова подумал: а почему бы и нет?

Разве он не заслужил немного счастья, хотя бы такого, как эти самые винтажные игрушки: хрупкого, ненадежного и слегка потертого по краям.

Неужели не заслужил?

***

Стив сам не знал, зачем травит себя. Зачем стоит в тени арки старого дома и смотрит, как Баки аккуратно подхватывает тощего мальчишку под локоть и переводит через обмерзшую мостовую, как сметает со скамейки мелкий сор и, размотав свой широкий шарф, расстилает его, как первобытный человек – шкуру убитого им мамонта перед избранницей.

Он уже хотел уйти, вернуться в шумный Нью-Йорк, оставить Баки его новому увлечению, от души пожелать счастья и… не смог. Не смог отпустить, забыть и перечеркнуть, все доводы разума тут были бессильны.

За спиной раздался неясный шорох, и Стив осторожно скользнул за выступ. Он не хотел, чтобы его застали за жалким занятием: подглядыванием за чужим счастьем. Но если он и опасался, что кто-то заметит его интерес, то зря. Появившийся молодой человек замер у противоположной стены, глядя туда же, куда и Стив: на Баки и его мальчика. Казалось, тот даже дышать перестал: распахнул очень яркие губы и заворожено уставился на сидевших на скамейке. Стив рассматривал собрата по несчастью и усмехался горькой иронии: высокий, крепкий, темные волосы гладко зачесаны назад. В полутьме блеснули ряды пуговиц. Стив смотрел на него и улыбался: похоже, Баки по-прежнему был нужен всем.

Невольный сосед вздохнул, нахмурившись, натянул на руку перчатку, будто решаясь, и снова зачарованно замер, глядя прямо перед собой.

- Опоздал, - едва слышно прошептал он. – Я трус. Конечно, такой здоровяк…

Стив осторожно выглянул из своего укрытия и посмотрел, как Баки слушает болтовню нового знакомого, мягко улыбаясь, поощряя.

- Он мой, - чуть громче произнес вдруг собрат по несчастью, и Стив усмехнулся. Когда-то давно Баки с таким же упрямством произносил «ты мой». – Слышишь, здоровяк?

Сердце заколотилось бешено, потому что странный парень претендовал вовсе не на Баки, а на то худое несчастье, которое отчего-то ему понравилось. Стив даже невольно посочувствовал влюбленному. потому что своего Баки Барнс не отдавал никогда и никому. Показалось вдруг – вот он, выход. Пусть этот решительный забирает своего заморыша и уходит.