Васильки (СИ)

А вот если бы кто-то рискнул поинтересоваться, откуда он взял сами деньги, то пришлось бы вышибить интересующемуся мозги. Потому что это он помнит слишком хорошо.

И рад бы забыть, а никак.

Но, все же, иногда память подкидывает какие-то обрывки, кусочки, осколки - они цепляются, скребут, ранят, но никак не хотят сложиться в цельную картину.

Лысая елка в углу такой же крошечной квартирки под самой крышей. Чья-то тонкая, хрупкая и ломкая тень на облитой желтым светом стене. Худая спина, торчащие лопатки, позвоночник, как натянутая нитка крупных бус под тонкой горячей кожей. Сладкая тяжесть в паху. Легкая, томительная и даже приятная боль в груди.

Комок в горле.

Елка уже куплена, и хоть она и невысока, но гораздо пушистее той - из прошлого, а вот игрушек нет совсем. Он все никак не может выбрать, хотя есть из чего. Вот уже который день он отправляется в путешествие по городским рынкам и торговым центрам, но все не может найти подходящих. Все, что он видит, такое яркое, сияющее, звонкое и неимоверно фальшивое по сравнению с тем, что осталось где-то далеко позади. Хотя, в принципе, он уже решил, что завтра точно что-нибудь да купит, ну хоть что-нибудь, но выберет.

Он знает, что скоро Рождество.

Он теперь даже знает, что такое Рождество и, наверное, он даже где-то глубоко внутри помнит, каким оно должно быть. Вот только ему почему-то кажется, что игрушки тут не главное, а вот та худющая спина...

Но это еще нереальнее, чем игрушки.

Он пошел на кухоньку, порылся в жестяных банках, принюхался, выбирая подходящий моменту чай. Оказывается, запахи - это очень важная вещь для памяти. Почему-то ему очень важно, чтобы пусть не очень часто, но можно было выбраться на побережье, где воздух соленый и пряный, и запах водорослей дополняется нотками сырого песка, прибрежных трав и каменеющего и одновременно гниющего в соли дерева. Он вдруг осознал, что в прошлом к этим запахам примешивалась еще вонь рыбы и запах железа. А память тут же расщедрилась и, ни с того ни с сего, вывалила целый ворох картинок

Серая тусклая река с белой постоянной полосой пены там, где океанический прилив сталкивается с исходящей из обрамленного камнем русла водой. Чем-то та река была похожа на неровное шоссе с пышной белой линией посередине. Здесь река другая: коричневая, мутная и смирная, поднимающаяся только по весне. Но не это оказалось важным в воспоминаниях.

Он вспомнил светлые волосы, густой челкой падающие на лоб, острый подбородок над красной линией вязаного шарфа.

Он вспомнил очертания мягких неулыбчивых губ, острый розовый язык, иногда мелькающий между ними, и глаза... синие, иногда вдруг наливающиеся тяжелой грозовой темнотой, а иногда настолько прозрачные, что кажутся голубыми.

Голова закружилась, он встряхнулся и понял, что за то время, что он погрузился в воспоминания, чайник на плите успел не только вскипеть, а уже практически опустел, и надо бы ставить заново, но тут в дверь постучали. От неожиданности он едва не уронил чайник в раковину.

Пару мгновений он просто дышал.

Сегодня он никого не ждал.

Он вообще никого не ждет.

Никогда.

Когда он подошел к двери, то не стал смотреть в глазок, а, чуть уклонившись в сторону, спросил:

- Кто там?

Он хорошо знал, что первый выстрел часто делается в дверной глазок - самое ненадежное в двери место.

Но секунда, две - ничего не произошло. То есть, нет, произошло, конечно, но совсем не то, чего он подспудно ожидал. Из-за хлипкой деревянной преграды раздался молодой ломкий голос:

- Извините, я ваш сосед, у меня кот по пожарной лестнице забрался на ваш балкон, а там закрыто. Можно я его от вас заберу?

Ему приходилось слышать и более нелепые причины для того, чтобы без лишнего шума проникнуть в жилье, но эта, пожалуй, заняла бы одно из первых мест по несуразности.

Замок открылся с легким щелчком.

И в первый момент у него было такое чувство, словно его ударили под дых: воздух заперло в легких, и он не смог ничего сказать стоящему перед ним мальчишке.

Тому на вид было лет семнадцать. У него длинная светлая челка, которая постоянно лезла в глаза, так что он отодвигал ее куда-то за ухо худыми почти прозрачными пальцами, и смотрел строго, выжидающе, теплыми серо-голубыми глазами.

- Простите, так вы меня пустите?

Гость немного нервно дернул себя за красный шарф, зачем-то намотанный на худую шею прямо поверх обычной домашней белой майки. Голос его звучал то звонко, то хрипло.

И это вдруг привело Баки в чувство.

- Да. Проходи.

Он отступил в квартиру и махнул рукой в сторону балконной двери.

Парень кивнул и, не оглядываясь, безо всякого страха направился внутрь чужого жилья, словно так и надо, словно ничего плохого в его жизни не случалось, и случиться не может. Он пошел следом, зачем-то неловко пряча за спину левую руку и слушая, как, периодически прокашливаясь, болтал его незваный гость.

- Мы живем прямо под вами, то есть я живу, вместе с котом. Раньше здесь, ну, в вашей квартире, жила дама в возрасте, так вот, она очень любила Роджерса. - и тут же, без перехода, уже наполовину высунувшись на пожарную лестницу: - Роджерс, Роджерс, иди сюда! – и зашуршал чем-то, в небольшом ярком мешочке, который держал в руках.

Потом наклонился, видимо подхватил польстившегося на приманку кота, сделал пару шагов спиной вперед, а затем оглянулся, так же продолжая говорить:

- Она очень любила Роджерса, постоянно его прикармливала, пока не переехала...

Его голос потускнел и замер, а толстый рыжий кот смотрел злыми зелеными глазищами и явно подумывал, как бы снова сбежать от хозяина.