Я без ума от французов (СИ)

– Ну здравствуй, – Тиерсену неуютно, и он хочет убрать руки в карманы, но не находит их на этих странных штанах. Только бесконечные ремни, и он подцепляет один пальцами. – Все хотел спросить, что это за одежда? Я такой раньше не видел.

– Это не совсем одежда, – Богоматерь качает головой и жестом предлагает Тиерсену пройтись. Сероватый снег вокруг не вызывает такого желания, но Дева Мария идет по нему, едва касаясь, и ей, одетой лишь в тонкое платье и платок, совсем не холодно от промозглого ветра. Тиерсену, правда, тоже не холодно, и он идет за ней, оглядываясь. Не так далеко он видит берег – реки или моря – и воздух отчаянно свеж, а ветер треплет его волосы, снова длинные и спутанные.

– Так что это? – спрашивает он опять.

– Это часть тебя, Тиерсен. Когда ты стал только утомляться от встреч со мной, когда ты перестал думать над ними и только мучился от них, я показала тебе другое. То, что ты делаешь, – “Будь ты проклят, Тиерсен Мотьер! Я в этом аду из-за тебя! Я дождусь, пока ты сдохнешь! Господи, невыносимо-невыносимо-невыносимо! БОЛЬНО!”. – То, что ты есть, – грязные, холодные коридоры, пустые заснеженные равнины и кровь, кровь на руках, на губах, во рту, в горле. – То, что ты любишь, – шепотки, смешки, изогнутые носки сапог, дыхание в самое ухо пахнет погребальными цветами: “Ти-ер-сен”. – Я показала тебе тебя, от твоего неслышного вдоха перед тем, как пролить чужую кровь, до стыдливого шепота твоей молитвы, когда ты касаешься губами чужого тела. Я обнажила тебя перед самим собой, показала тебе твою сущность, твой стержень, но и от себя ты мучаешься.

– Хорош стержень – людям глотки вырывать, – ворчит Тиерсен, увязая в одном из сугробов. Ему это все еще не нравится, но он решил, что должен попробовать, значит, должен. Тем более Дева Мария сегодня мягка и, кажется, не требует от него ничего, и сам этот неприветливый мир спокоен и если и прячет какие кошмары, то глубоко внутри.

Богоматерь улыбается тихо, поворачиваясь и дожидаясь Тиерсена. Ветер чуток треплет ее платок и выбившуюся из-под него прядь.

– Ты видишь то, за что цепляется глаз. Есть и другое.

– Хорошо, давай попробуем вспомнить, – Тиерсен наконец выбирается из проклятого сугроба и чувствует, что ноги все-таки мерзнут. – Я убивал, убивал и… о, убивал, точно. А еще мне было холодно, я был одинок, у меня в ушах надрывались мертвецы, и я вонял. И что конкретно из этого – моя сущность?

Дева Мария коротко и нежно смеется и снова идет дальше.

– Ты сложный мальчик, мой Тиерсен. В тебе много всего.

– О, это именно тот ответ, которого я ждал, – Тиерсен язвит скорее раздраженно и устало, чем с какой-то целью. – И, кстати, о мертвецах… Где они сейчас? Я их не слышу.

– Ты хочешь услышать?

– Понял. Не задаю лишних вопросов, – Тиерсен уныло пинает кусок наста. – Ладно, так что там с моей сущностью?

– Мы поговорим об этом позже, – мягко отвечает Дева Мария. – Когда ты захочешь попытаться понять, а не просто услышать ответ. Пока ты только недоволен собой и хочешь, чтобы я избавила тебя от тебя самого. Но я не буду торопить. Я лишь показываю, а ты можешь делать выводы, а можешь не делать. Не так давно я показала тебе кое-что еще. Твой сон с ножами. Тот, в котором ты опять не хотел слушать меня. Помнишь? Я показала тебе то, что ты чувствуешь, то, о чем думаешь. Твой страх, твою неуверенность… твою любовь.

– Так вовремя. Сохранению моей любви это должно помочь, видимо?

– Не все происходит тогда, когда тебе это удобно, Тиерсен. Он все равно умрет. Если выбор будет сделан так, как должно, – раньше тебя. Не сегодня и не завтра, но умрет. Но если ты не будешь слушать… это может наступить куда быстрее, чем ты думаешь. Ты человек, мой милый Тиерсен, и ты боишься. В этом нет дурного. Но если ты делаешь то, что делаешь, твоя рука должна быть тверда, а сердце холодно, чтобы сомнения не заставили их дрожать. Увидев свой страх, ты будешь знать…

– А то я не знал о своем страхе! – Тиерсен останавливается зло, и Богоматерь снова оборачивается. Совсем не удивленно. – И вот ты думаешь, что, увидев, как я втыкаю нож Цицеро в горло, мне будет легче бросать ножи, когда я буду приносить жертвы тебе?!

– Я не говорила, что будет легче. И я не говорила, что эти жертвы мне.

– Что? – Тиерсен даже замирает и забывает, что хотел кричать дальше.

– Мой милый Цицеро говорил тебе. Разве нет? – Богоматерь улыбается легко, наблюдая за сменой эмоций на лице Тиерсена. – Цицеро говорил тебе о жертвах, говорил о Создателе и его милости, говорил о долге. Я никогда не говорила тебе ни этого, ни подобного.

– Да вашу мать, что вообще здесь происходит? – говорит Тиерсен негромко, едва сдерживаясь.

– Твоя жизнь, Тиерсен. Та, которая нравится тебе, и та, которая нет. Та, в которой ты знаешь, что делать, и та, в которой не знаешь. Я вижу вопросы в твоих глазах и на твоих губах. И ты можешь задать их, если хочешь. Но будь готов к тому, что ответы могут быть… непривычны для тебя. Ты можешь счесть, что я вовсе не даю их. Возможно, в этом будет определенная часть правды, – Дева Мария все еще улыбается.

– Хорошо, тогда давай сразу упростим. Один вопрос – один ответ, ладно? Зачем я тебе нужен? Зачем мы нужны тебе? – Тиерсен очень злится.

– Я предупредила, Тиерсен. Это тот вопрос, на который я не могу дать прямой ответ. Подумай, почему, – участливое выражение на лице Богоматери только раздражает Тиерсена еще сильнее.

– Потому что я неправильно задал вопрос, так? – ему требуется несколько глубоких вдохов, чтобы сказать это.

– Отчасти, – Богоматерь вздыхает едва слышно. – Прямые ответы, мой милый Тиерсен, предназначены для прямых вещей. Я не прошу вас о чем-то, не требую от вас ничего. Я лишь показываю, и вы делаете свой выбор. Я показала Цицеро путь, но только через много лет он начал понимать. Нет, он не глуп, но его ослепляют его собственные страсти и желания. Его сердце полнится верой, но он не может слышать меня. Он не хочет слышать. Он умолял меня об этом, – голос Богоматери становится жестким, – но я уже дала ему довольно, и этого его тщеславию оказалось мало. Он слышит только себя, и этого голоса в его голове достаточно, мне там нет места. Я показываю путь многим, но многие видят в нем только свои желания. И поэтому они не услышат мой голос. Но у тебя, Тиерсен, нет желаний, исполнения которых ты бы хотел от меня. Я пришла к тебе не в нужде, не по просьбе, не в молитве. Я пришла к тебе, когда пути соединились в один, но не оттого, что ты – это ты. Ты один из тех людей, которые не идут по моему пути добровольно, и в то же время – один из тех, кто лучше других созданы для этого пути. Но тебе, как и другим таким, нужен был человек, из-за которого ты бы пошел. И Цицеро оказался довольно хорош для этого. Пусть и не самым чистым путем… – она смотрит, чуть прикрыв глаза. – Ты еще не сделал свой выбор, Тиерсен. Ты не знаешь, что выбрать, и боишься своего выбора, но ты не хочешь ничего от меня, ты не просишь моих поцелуев, не просишь моего благословения. Ты не хочешь и не просишь ничего для себя. Но и для других не просишь, ты идешь и берешь, чтобы обогреть, чтобы защитить. Чтобы служить. Это доброе качество для моего пути, Тиерсен. Подумай об этом.

Тиерсен открывает и закрывает рот. Кажется, его только что назвали хорошим слугой, а его Цицеро… да, он тщеславен, но не настолько, чтобы так поступать с ним. Тиерсену плевать, какие боги и зачем играются с ним, с теми, кого он любит, им играть нельзя. И он повышает голос, злость снова легко закипает.

– Да как думать, если я не высыпаюсь, если у меня постоянно шум в ушах, если руки трясутся? Если я чуть не убил себя, перепутав реальность с одним из твоих кошмаров? Я не употреблял ничего больше пяти лет, но нет, надо опять чему-нибудь случиться! Надо случиться женщине, которая показывает какой-то хренов “путь” и отправляет к чертям всю жизнь вместо того, чтобы просто и прямо сказать, чего хочет! Правильно, зачем человеку жизнь, если есть такой прекрасный “путь” с кричащими голосами, психозом и тягой к самоубийству! Что, это какое-то удовольствие в том, чтобы давать людям загадку, с которой они не справятся, а потом смотреть, как они всю жизнь мучаются?