Я без ума от французов (СИ)

– Это другая вещь, – говорит Цицеро после короткой паузы, и Тиерсен по резко сменившемуся тону понимает, что он не задумывался над этой стороной вопроса.

– А по-моему, именно эта. Убери пистолет, и мы поговорим.

– Нет, Цицеро хочет, чтобы Тиерсен сказал сейчас! Чтобы он сказал это, даже если получит пулю в свой упрямый лоб! – маленький итальянец снова повышает голос. И Тиерсену это совсем не нравится, ему вовсе не импонирует такая… летальная система наказаний за неправильные ответы. Но он решает рискнуть.

– Ладно, все, как ты скажешь, – говорит раздраженно. – Я не хочу больше видеть, как ко мне приходит кровожадная Матерь Божья с отваливающимися от тела кусками гнилой кожи, – Тиерсен почти физически чувствует, что пуля сейчас раздробит кость и пробьет его мозг насквозь, оставив дырку в подушке и темное пятно на наволочке, но уже не может остановиться. – Я не хочу никаких галлюцинаций, не хочу никаких криков в голове, не хочу никаких снов, в которых мне диктуют, что делать. Я не хочу просыпаться потому, что в очередном сне я заперт в ебаном железном гробу, не хочу – потому, что я просчитался и воткнул нож в твое ебаное горло. Я не хочу ничего этого, – как же он устал, и как это все не вовремя. Бывают такие моменты, когда измученный зверь бросается на человека, даже если хорошо осознает, что у того в руках оружие. И это тот самый момент.

Цицеро вздрагивает, когда Тиерсен договаривает, и приоткрывает губы. Пальцы у него почти не дрожат, но дыхание горьковатое от сдерживаемого напряжения.

– Это значит, что Тиерсен не хочет больше верить? Не хочет больше быть… Избранным для своего Цицеро? – вопрос совсем тихий, с какой-то ноткой отчаяния.

– Научись слушать, я не это сказал, – Тиерсен мысленно отсчитывает секунды перед срывом. – Моя вера не имеет отношения к тому, что у меня едет крыша. Я был относительно примерным христианином, сколько себя помню. А однажды в моей жизни появился ты, и это больше похоже на то, что все пошло к дьяволу, чем на какое-то благословение Господне. Потому что драл я в зад такие благословения, которые превращают жизнь в ад. Ты превратил мою жизнь в ад. Боже, ты же сам это знаешь! Эти сны и крики… Что, довольно отмучился ими, теперь моя очередь?

Цицеро замирает над ним. Он думает так много и быстро, пытаясь понять. И понимает. Он столько винил Тиерсена, что совсем забыл о себе, и это непростительно. Цицеро понимает, что сам заслуживает наказания куда больше. Потому что он посмел сомневаться в своем Избранном, когда ему была нужна помощь. Даже Помазанник Божий может нуждаться в помощи, и для этого ему нужен Цицеро. Или он надеялся проскочить в Царство Божие только за то, что был рядом? Ох, глупый, глупый Цицеро!

Тиерсен видит, как он напряженно думает, и не собирается упускать момент. Резким движением он отводит руку Цицеро, переворачивая его и сам прижимая к постели. Маленький итальянец от неожиданности спускает курок, и Тиерсен замечает, как испуганы его глаза в эту секунду. Но выстрел приходится в стену, и все это – в одно мгновение, в одно короткое мгновение, и через него позиция уже совершенно другая и расклад иной.

– Знаешь, чего я точно не хочу? – теперь Тиерсен может позволить себе напряженный, грубый тон. – Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь наставлял на меня свое ебаное оружие! – он с силой бьет Цицеро запястьем о спинку кровати. – Никогда, ты слышишь меня?! Или сколько уроков тебе нужно, чтобы ты запомнил? – он останавливается, когда Цицеро закусывает губу и послушно разжимает пальцы. Ему наверняка очень больно, хотя Тиерсен и старался не сломать кости. – Ну почему, почему, когда все только начинает идти нормально, ты пытаешься меня убить, а? – Тиерсен чувствует, что у него начинается истерика, и силой воли подавляет ее. – Ну и что мне теперь делать?

– Тиер-рсен…

– Слушай, – Тиерсен пытается успокоиться и говорит тише, но его голос подрагивает, – я не герой фантастической книжки. Я вообще не герой. Не Избранный, не Мессия, не какой-то образчик чистоты и терпения, который ведет толпу. И не могу им стать по одному твоему желанию. Я хочу просто делать то, что у меня хорошо получается. Если при этом тебе нужно называть меня Избранным – да сколько угодно. Но не заставляй меня в это играть. Я и так играю, как ты хочешь. Делаю то, что ты хочешь. Живу, как ты хочешь. Перестань хоть на секунду быть таким эгоистом и оставь мне что-нибудь, чего хочу я.

Цицеро переполняют эмоции, когда его Избранный говорит это. Потому что Тиерсен действительно делал и делает столько вещей, доверившись Цицеро. Зная, лучше всех других зная, как это опасно. Цицеро сам не всегда уверен в том, что сделает в следующую секунду, а Тиерсен доверяет ему в каждом его шаге. И маленький итальянец так часто подводит его, но он не перестает верить. И своему Богу тоже не перестает верить, даже когда тот каждый день посылает ему кошмарные сны. И Цицеро понимает резко, почему именно Тиерсен. Цицеро иногда забывает, что его Избранный – человек, который может устать, может сомневаться или бояться. Тиерсен верит, истово и горячо, но это долгое испытание его веры, и оно не должно быть легким. И все, что может Цицеро, что он должен – не облегчить, но помочь. И за то, что он посмел сомневаться и не делать это, он заслуживает хорошее наказание, на самом деле.

– Да, я верю, – Тиерсен продолжает говорить, все повышая голос. – Тяжело не верить, когда ты постоянно слышишь все это. Когда это… не только во сне. Знаешь, что? Я даже сейчас Ее слышу, будь Она проклята! И знаешь, что Она говорит? – голос все-таки срывается, и Тиерсен почти кричит. – Она говорит: “Бедные, бедные мои дети”! Ты представляешь?! Ты понимаешь это?! Я это слышу, мать твою! Будто мне тебя недостаточно! Нахер мне нужна эта ебаная жалость?! Я просто хочу проснуться и ничего никогда не слышать! – он кричит это Цицеро в лицо и останавливается, часто и глубоко дыша. – О Боже, – смеется истерично, и что-то меняется в его взгляде. – Конечно. Я просто уснул за книгой. Мои страхи, – он резко отпускает запястья Цицеро и садится, стуча себя по виску. – Мои кошмары. Но все хорошо, все будет хорошо, я проснусь, мы помолимся и пойдем готовить завтрак. У нас много дел, – он улыбается. – У меня есть наркотик, чтобы не спать. Не забыть принять его. Я просто проснусь, – он еще коротко смеется и хватает оставшуюся лежать у подушки беретту. – Это не будет больно, пистолеты стреляют слишком быстро, чтобы было больно, – он вздыхает и закрывает глаза, приставляя дуло к своему виску. – Доброе утро, Тиерсен Мотьер.

Цицеро слушает его совершенно ошарашенно и не соображает сразу, что происходит. Но его реакция, пусть не идеальна, все еще хороша, и он резко выбивает пистолет из руки Тиерсена. И тот почему-то даже не сопротивляется, ни в эту секунду, ни когда Цицеро валит его на постель, пытаясь заглянуть в темные глаза. Но веки Тиерсена закрыты, и он тихо, истерически смеется.

– Я могу помочь тебе, Тиерсен, – говорит Цицеро, и горло немного сжимается от того, что он не сказал это раньше. – Цицеро должен помочь тебе, Тиерсен.

– Помочь мне проснуться? – Тиерсен не открывает глаз и говорит это так устало.

– Помочь тебе уснуть.

– Я не хочу, – просто отвечает Тиерсен. – Я чуть не застрелился только что, представляешь? Потому что уже не знаю, где сон, а где нет.

– Ты должен поспать, – тихо говорит Цицеро, он не знает, что еще может сказать сейчас.

– Чтобы увидеть очередной кошмар? Непередаваемая радость… – Тиерсен молчит несколько секунд, и когда открывает губы, голос его становится хриплым: – Знаешь, что я сказал Альвдис? Я сказал, что мне нравится все это. Очень нравится. Верить и убивать – лучшее, что я могу делать. Я просто не хочу сходить с ума, – он молчит еще довольно долго, а потом говорит негромко: – Хотя мне бы хотелось быть твоим Избранным. Но Помазанник Божий из меня – как из собачьего дерьма.

– Ты не самый плохой кусок дерьма, который Цицеро видел, Тиер, – маленький итальянец говорит это, словно всегда сокращал его имя так, и улыбается. Он действительно не знает, что нужно сказать, и только разряжает обстановку, как всегда, потому что не может ничего сделать с тем, что происходит, не может ничего сделать правильно, не знает, как правильно. Когда в детстве мать оставляла его дома одного, то говорила, что он должен быть умницей, но до сих пор это у него так ни разу и не получилось.