Не без греха (СИ)

— Решай сам, Тэхён. И ещё кое-что. Откажись от публичных заявлений.

— Почему?

— Глупый? Все те, кого ты подставишь под удар, сдав отца, начнут на тебя охоту. Хочешь провести остаток жизни в бегах?

Он чудовищно. Просто чудовищно походил в эту минуту на Юнги, который пытался прощаться. Чонгуку порой сильно хотелось стереть его рукой, смахнуть образ и испариться следом.

— Всё или ничего, — сказал Тэхён обречённо.

И Чонгук обязывался его поддержать, распихивая недовольство подчинением по карманам. Прошло больше месяца с той встречи с Намджуном, из графика они выбивались, но торопить их не торопили. Иногда Намджун звонил и спрашивал, как дела, и Чонгук, скрепя сердце, рассказывал. Всё, о чём он заботился - это благополучие Юнги, поэтому да, оно того стоило, пусть и радости не приносило. Чонгук также заметил, что простил себе Тэхёна. Их взаправду притягивало, сомкнуло и обещало отпустить, потому что оба всего-навсего роковые мечтатели.

Противно осознавать, что кому-то доставила удовольствия их неуютная и душная драма. Ещё противнее предугадывать, кому выпадет роль на покаяние. Впрочем, Юнги необязательно было знать, в отместку ли за его бессовестный поступок или потому, что ни Чонгук, ни Тэхён не найдут храбрости высказаться начистоту. Чонгука интересовало и то, что скажет Тэхён, когда будет поставлен в известность. Как-то он спросил его о ходе расследования и обратил внимание на то, как прежде беспросветная грусть в его глазах сменилась досадой.

— Я звонил детективу. Дело повисло. Они там даже не чешутся, — Тэ замедлился в спринте по комнате. — Что не так, Чонгук? Разве ты не хочешь найти тех ублюдков?

— Даже если мы их найдём, Юнги это не вернёт, — отчеканил Чон. — Давай не будем отвлекаться от основных задач.

Тихо согласившись, Тэхён не вздумал поделиться паранормальной мыслью, что чувствует Юнги совсем рядом. Постоянно.

***

И спустя не одну неделю мытарств, когда душевных сил хватало только на то, чтобы спасаться теплом, они заснули не сразу. Не сразу вдвоём, чтобы вдвоём же и проснуться. После опустевшей квартиры, после череды падений и смертоносных размышлений, Хосок вернулся к нему и протянул руки, готовый перелистнуть страницу.

Так странно, но это случилось утром, в перламутровых цветах весеннего рассвета, когда рыжие волосы Чимина, разметавшиеся по подушке, стали для Хосока новым фетишем, душистым и сладостным. Тем, от чего он не пожелал бы отказываться никогда.

Проснувшись, он начал целовать Чимина в шею, замедленно и нежно, опускать руки по тёплой груди вниз, провёл по животу раскрытой ладонью. Вздрогнув, Чимин задышал чаще и посмотрел из-под подтаявших ресниц, но уже не испуганно, а сонно и ласково, погладил Хосоку предплечья, облизнулся.

Чим парил в полусне, а Хосок чередовал поцелуи с прикосновениями и стягивал воздушную распашонку с худенького тела. Чимин подтянулся и присел напротив, закинув ноги на хосоковы бёдра. Они сплелись в зефирном поцелуе, сплели пальцы. Надолго. Торопиться некуда. В них скопилось не словами, подкожно.

— Я хочу… — подтягиваясь, Чимин выдохнул на ухо, выпалил полушёпотом и густо заалел. — Хочу тебя.

Незабываемый взгляд, наконец-то раскованный, взрослый и осмысленный. У Хосока задрожали руки, цепи с них точно со звоном слетели на пол, он ждал и верил, сдерживался, а теперь имел право получить сверх меры.

Чимин впустил его. В реалии секс превосходил все ожидания и мечты. Ни вина, ни рафинированного налёта романтики, кайфовой медлительности. В его первом сексе всё намного проще, местами совсем по-животному, местами неловко до смешного.

Чимин лежал, закрыв лицо руками, пока Хосок лизал его, затем массировал пальцами. Чимин боялся издать неприличный звук и показаться пошлым. Но Хосок добивался и, услышав поехавший в хрипоту голос, завёлся окончательно.

Чимину запомнилось подетально. И первое ощущение захлестывающей темноты и страха, тесноты и жара, и первые утешения Хосока, выдыхающего: «Потерпи», и его твёрдые бедренные косточки, врезающиеся в живот, его плотно прилегающая влажная кожа. Вдох-выдох наскоро, рвущий лёгкие кислород. Несусветная и фантастическая близость. Хныкая, Чимин чуть выгнулся и, в попытке поцеловать, нечаянно стукнулся о зубы Хосока, улыбнулся сквозь боль и внезапно простонал: Хосок вошёл целиком. Чим обхватил его за плечи и доверился, подняв щенячий жалостливый взгляд. Улыбнувшись в ответ, Хосок двинулся назад, снова толкнулся вперёд и, склонившись, оттянул зубами нижнюю губу. Он наплывал и снова отдалялся, и Чимин выучился соответствовать, подаваться навстречу. Когда-нибудь скоро он перестанет смущаться, и Хосок останется потрясённым тем, кого раскрыл.

Цветок.

Вот, что он напоминал Хосоку, кусающему гладкую шею, бархатом не уступавшей лепесткам.

В какой-то момент Чимину почудилось, что они танцуют. Что он прогибается в руках Хосока и подстраивается под неслышимые ритмы, не замечая, как плывёт время. Пот, слёзы, смягчающаяся и разбавленная боль.

Всё другое существовать перестало. Чимин созревал и укреплялся в мысли, что секс с любимым человеком - самый лучший наркотик, самый последний рубеж, за которым рождаются вселенные. Он расчерчивал волосы Хосока на пряди, он срывался на царапины и съедал его поцелуи, как должное. Допустив его настолько близко, Чимин прочувствовал страдания, пороки, их сомнения, у них всё мешалось воедино. И это было чистейшей помесью чувств человеческих, истинных.

Переливаясь в его глаза всецело, он хмелел и пальцами нащупывал перепады температур от подмышечных впадин до ягодичных ямочек.

Тактильные игры, острота сенсорных ощущений. Биологически простейший процесс. Наталкиваясь, Чимин отметал подобные мысли и пришёл к откровению. Нет, это не сплошное ликование природы, ликование жизни, её триумфальный фейерверк, а апофеоз, кульминация единения энергии, с которой всё начинается однажды. Начало и конец.

Что ты считаешь грехом?

Частью избранного, частью воли своей.

Хосок усадил Чимина сверху и обнял за талию, ускорив подъём бёдер, он истёр Чимина, а тот изорвался в стонах, прикрыв веки и изогнувшись, прилип к его груди, вбиваясь рваным дыханием в ключицы.

Бабочки. Они порхали сотнями тысяч над головой, вокруг, внутри, они скопились пылинками у Хосока на губах. Чимин съел их всех. Теперь они по-особенному совершенны.

***

О знаменательном аресте Министра образования новости прогремели с такой мощью, что целую неделю только и разговоров было, как о прогнившей системе. Проверки начали шерстить всех и вся, в правительстве закипело, как от брошенной на дно кастрюли шипучки. На телевидении появился и сын указанного чиновника, сознался в преступлениях отца, принёс извинения массам и даже тем, кого народ не особенно-то и знал. Но и проникнуться хватило сердец не многим, некоторые осуждали и избалованного сынка, и его неординарный метод выбиться на экран. У каждого своя правда, подсвеченная мнениями «большинства».

Как и предупреждал Чонгук - из своеволия ничего хорошего не вышло. Мало того, что Тэхёна пытались достать репортёры, выедая ему печень повсюду, так ещё и пришлось забрать документы из университета, выяснив, что платить за обучение больше нечем. Восстанавливаться Тэхён думал едва ли. Не до того.

Безумие и суматоха, бессонницы и лекарства. Приходящий в гости Чимин заставал возле Тэхёна Чонгука, его верность восхищала и наводила на мысли, о которых Чим не распространялся вслух.

Липкое новостное дерьмо подсыхало несколько месяцев кряду, смаковалось журналистами, как вкуснейший мясной деликатес, до кости, пока не улеглось и более-менее не затихло, перестав проскакивать и в спец-репортажах, и в мелких интернет-изданиях.

Чонгук всё это время терпеливо ожидал. Указаний от Намджуна не поступало, обстановка разрядилась, и он позволил себе взять выходной.

— Я съезжу к родителям, если ты не против, — Чонгук выглядел так, словно хватило бы одного «нет», чтобы он остался.

Лёжа на диване с пачкой чипсов, Тэхён вяло махнул рукой.