Герой не твоего романа (СИ)

У людей, населявших владения оборотней, существовал давний обычай: на праздники они преподносили в дар своим господам рабов. Сильные и выносливые мужчины отправлялись на тяжелые работы, а прекрасные девы становились наложницами вервольфов. Правда, Юно девы не интересовали: когда ему, еще молодому вожаку, подарили очаровательных близняшек-блондинок, он обесчестил обеих, а потом раз и навсегда забыл, предоставив заботам все того же дворецкого-кастрата. Прошел слух о «необычных» предпочтениях герцога, и на следующий день рождения ему подарили нескольких мальчиков. Юно ими заинтересовался, но тут в бой вступил ревнивый Джеджун. Гарем гаремом, это аристократу положено, только чтобы никаких чувств! И Юно согласился на это условие. Да и какие чувства могли возникнуть к покорным рабам, которые все его прихоти выполняли с видом стоящих на эшафоте осужденных, когда был Джеджун, готовый с радостью ублажать вожака стаи всеми аморальными способами.

Так продолжалось долго, пока на тридцатый день рождения Джунсу не преподнес Юно неожиданный подарок. У Джунсу имелось небольшое заморское владение на исторической родине верхушки стаи, то есть в Корее, и, чтобы сделать приятное самцу альфа, он приказал своим крестьянам из тех мест найти ему красивого и непременно девственного юношу. Зная, на какое непотребное растерзание пойдет этот «подарок», крестьяне опечалились: им было жаль своих сыновей. К счастью, жил в одной деревне хорошенький мальчик восемнадцати лет, сирота, которого, разумеется, жалеть было некому. Мальчик, вдобавок, был скромный и собирался делить ложе лишь с будущей супругой. Посовещавшись, крестьяне выбрали его и отдали Джунсу, который, в свою очередь, преподнес подарок герцогу Кентерберийскому.

— Как зовут тебя, милое создание? — спросил вожак по-корейски, так как английского, разумеется, его новая игрушка не знала.

— Шим Чанмин, господин герцог, — ответил мальчик, почтительно опуская взгляд. Ему, бедному, не говорили, с какой целью его привезли в Англию, и он наивно полагал, что будет обыкновенным слугой.

— Такой сойдет лишь на один раз, когда каждое прикосновение будет пугать его своей новизной, — заявил Джеджун по-английски. — А потом забросишь, как остальных.

— Обещай с ним не спать, даже если Его Светлость прикажет, — попросила герцогиня дворецкого, которого за много лет фактически совместной жизни успела полюбить и начать считать своим единственным настоящим супругом.

— Да он же и не приказывает делать это со своими мальчиками, — успокоил ее Ючон. — Хранит для себя на тот случай, если ревнивого виконта не будет рядом.

Но все сложилось не так, как предрекал Джеджун, хотя в ночь празднования тридцатилетия Юно и оставил свой подарок без внимания. Зато через двое суток, когда Джеджун уехал в свое поместье, герцог, ни о чем не предупредив сидящего без дела Чанмина, привел его в свою спальню и приказал раздеться. Мальчик так восхитительно испугался, в отличие от большинства других наложников, что это распалило желание оборотня до предела, и он сам сорвал с него одежду. Чанмин, поняв, что его сейчас ждет, упал на колени и стал слезно умолять не делать с ним такого. А что садисту надо? Правильно, побольше страха и сопротивления. Юно грубо взял Чанмина на полу, оставив на его хрупком теле несколько синяков и кровоточащих царапин от ногтей, да так и бросил. Всю ночь мальчик лежал на паркете и заливался горькими слезами, не в силах даже подняться на ноги, — позже причину его слабости и боли другой Чанмин обозвал «жезлом ДПСника».

Юно был доволен и даже послал Джунсу благодарственное письмо. Чанмина он привел к себе и на следующую ночь. Тот опять боялся до крупной дрожи, но теперь никакого сопротивления не оказывал, хотя плакал еще трогательнее — может, потому, что уже молча. Когда Юно закончил вбивать его в перину, он испытал странное для себя желание успокоить мальчика. А отказывать себе герцог ни в чем не привык, поэтому прижался к измученному им же самим человеку и долго ласкал, пока тот не уснул в его объятиях. «Такой юный, такой нежный, — неожиданно подумал оборотень, глядя на спящего раба. — Мне нравится причинять ему боль, но нравится и унимать ее… Со мной такое впервые. Он не похож ни на кого из тех, с кем мне доводилось заниматься любовью прежде. Это неописуемое, захватывающее чувство…» И Юно взял в привычку доставлять себе удовольствие по простой схеме: обидел Чанмина — пожалел Чанмина. Постепенно, по мере того, как герцог вкладывал все больше эмоций и в насилие, и в ласку, влечение начало перерастать в нечто большее. Он хотел не только слышать крики боли Чанмина во время плотских утех, но и видеть его вне стен своей спальни, разговаривать с ним, просто обнимать или целовать. А у Чанмина и вовсе развилось то, что через много лет назвали бы стокгольмским синдромом: он полюбил своего хозяина и мучителя, без которого уже не представлял жизни. Ему все так же было страшно, когда герцог приказывал прийти в свои покои, но он знал, что за болью, вероятно, последует утешение, и ждал этих выстраданных мгновений нежности.

Вскоре Юно заметил, что ему уже не доставляют прежнего наслаждения развратные увеселения с Джеджуном. Их отношения давно себя исчерпали и держались только на разделяемой страсти к жестокости в постели, однако теперь Юно наконец нашел того, чье поведение больше импонировало ему. Джеджун получил отставку. Состоялся ужасный скандал, о котором узнали старейшины стаи. «Позор какой, — стали говорить они. — Мы согласились закрыть глаза на твое влечение к мужчинам, но устраивать такие ссоры из-за раба… Да над нами будут смеяться все другие стаи!» «Я вожак? — презрительно ответил Юно. — Кажется, именно я. И правила здесь будут моими. А в том, какой откровенно мещанской ссорой закончился мой роман с Ким Джеджуном, виноват лишь он сам: не смог повести себя, как подобает благородному господину.» Тем не менее, в стае начали поговаривать о том, что Юно слишком увлекся новым рабом. Как бы желая показать свою независимость, герцог устроил бал-маскарад, на который привел Чанмина в качестве гостя. Это выходило за все рамки приличий! Раб веселился наравне с оборотнями из высших слоев общества!

— Тогда завтра пойдем в оперу с тобой, — сказала оскорбленная герцогиня дворецкому.

— Ну уж нет, — вздохнул Ючон. — Я и так евнух; а если решусь на такое, то Его Светлость мне все подчистую отрежет.

Юно пошел, что называется, вразнос. Он не просто привел Чанмина на бал, но и танцевал с ним вальс! Джунсу качал головой, Джеджун всерьез строил планы по устранению мальчишки, а герцогиня утащила дворецкого в сад и всю ночь предавалась с ним страсти под сенью акаций.

— Господин, мне неловко, — признался Чанмин. — Я не имею права быть гостем на вашем празднике, я должен здесь прислуживать…

— Ты прислуживаешь мне, и только я решаю, на что у тебя есть право, — заявил Юно, у всех на виду обнимая свою любимую «игрушку». — Я приказываю чувствовать себя свободно и наслаждаться вечером.

Но долго наслаждаться не получилось: Юно, выйдя прогуляться, перенесся из собственного сада в грузовик. Герцог немного волновался за Чанмина: теперь мальчик, получивший не полагавшиеся ему привилегии, мог быть жестоко наказан членами стаи. А еще ему было неприятно думать о том, что герцогиня, оставшись хозяйкой поместья, теперь совершенно свободно играет в семью с кастрированным дворецким. Может быть, все-таки стоило окончательно оскопить его, чтобы нечем было радовать госпожу…

Решено было собраться у Джеджуна. Тот вздумал встретить гостей, следуя правилам хорошего тона, и приготовить на всех завтрак, но выяснилось, что в холодильнике Чанмина — девственная чистота. Создавалось впечатление, что агрегат — совершенно новый, и продукты там еще никогда не хранили. Задумавшись, Джеджун позволил себе также осмотреть некоторые шкафы. Вещей, если не считать индийских подарков Насти, здесь было совсем мало, словно хозяин недавно переехал и привез в квартиру лишь самое необходимое. А в ванной не было никакого шкафчика с бельем — оно, аккуратно сложенное или прямо в упаковках, обнаружилось в комоде спальни. «Не жил он тут, — сделал вывод Джеджун. — Странно все это…» Правда, скоро мысли о Чанмине приняли другой характер — подозрительность сменилась смущением. Они ведь занимались сексом… Для Джеджуна это, как бы сильно ему ни хотелось думать иначе, значило чрезвычайно много. До этой ночи он отдавался только Юно. Пусть на виду у его чокнутого супруга, пусть даже с поцелуями этого самого супруга, но все-таки любимый оставался для него единственным. А теперь произошло то, что противоречило всем его убеждениям — он переспал с полузнакомым человеком, с которым его не связывал даже мимолетный флирт. Подсознательно Джеджун никак не мог смириться с этим и против собственной воли начал искать романтические моменты в истории своего знакомства с вампиром. Чанмин защитил его, приведенного в этот мир по ошибке, хотя сам не мог найти в этом никакой выгоды, приютил у себя… Даже поцеловал в постели, хотя мог бы обойтись и без этого. Поцелуй — это ведь еще более интимно, чем секс! Может быть, вампиру он в самом деле понравился? Джеджун подошел к большому зеркалу в прихожей и стал придирчиво себя осматривать. Нет, тоскливо заключил он, понравиться тут было нечему. Выглядел он уже не слишком молодо, фигура — одно название, а лицо никогда особой красотой не отличалось. Чанмин же, несмотря на свой почтенный возраст, казался еще совсем юным и был по-настоящему привлекательным, хоть и несколько не по-мужски. Но признавать, что прошедшей ночью его просто «приготовили», чтобы потом «продегустировать», Джеджуну отчаянно не хотелось. «Ладно, я вполне симпатичный, — стал уговаривать он себя, то приглаживая волосы, то, наоборот, стараясь сделать прическу пышнее. — А что я постарше… Ну, так ему на самом деле лет двести, а то и больше. Он это знает. Наверное, для него я совсем ребенок еще… — Джеджун в ужасе заметил непорядок в своей шевелюре, выдрал волос, поднес к глазам и, близоруко прищурившись, посмотрел на него. Ну, да. Седой. — Кого я обманываю. Он же сам сказал, как я выгляжу — „как одинокая тридцатилетняя баба“. А ему, наверное, было чуть за двадцать, когда он в вампира превратился. Нет-нет, он просто хотел моей крови… Интересно, она нафталином не отдает?»