Каков на вкус грех? (СИ)

— Умеешь ты, ничего не говоря или говоря глупости, переубеждать. Хорошо так переубеждать, что, даже имея множество возражений, тебе ничего нельзя ответить, — Константин чувствовал: Креймер улыбнулся, да и на его собственных губах невольно силилась вылезти улыбка; подождав с минуту и не услыхав ничего в ответ, он продолжил: — А всё же это грех… страшный грех…

—…который ты не сможешь променять на курение, — В ответ полетело тихое, почти безобидное, лишь для некой галочки «Гадёныш!..». Но Джон знал, прекрасно знал, что Чес прав. И был всегда прав, с самого своего первого слова ему. Да, у него много заблуждений, он многого не знает, но он, чёрт его возьми, прав! Всегда! Константина это отнюдь не раздражало, ему было даже приятно ощущать, что он где-то ошибся.

Прошла минута, две; да хоть квадриллион — Джон впервые ощутил на сердце то самое успокоение, которое привыкли сравнивать со штилем на море после недельной бури. Ну что ж, пусть будет так. Да хоть как — ведь этот парнишка рядом!..

— Джон… — А Джон уж прекрасно знал, уловил по интонации, чего захотел Чес. Он просил тихо, с придыханием, чуть наклонившись, так близко… Константин судорожно выдохнул и в мыслях прокрутил сотни раз, когда Креймер просил вдруг так тихо, неожиданно, малость скромно, много просяще и со всей той нежностью, вовсе не свойственной ему обыкновенно. Повелитель тьмы лишь строил догадки, но решил таки дождаться просьбы, отчего-то предчувствуя то, что ярко стояло у него в голове.

— Джон, а каков на вкус грех? Это было так давно. И я, и ты уже забыли… — тихо прозвучало над самым ухом. Константин покачал головой, ухмыльнулся, скинул пачку сигарет и зажигалку с колен (может быть, они полетели вслед за кепкой и окурком) и в мыслях начал сотни раз крутить «Вот хитрец!». А Чес действительно знал способы, как добиться от самого повелителя тьмы желаемого. Джон развернулся слегка, не позволяя себе сделать это до конца, и окинул взглядом наклонившегося к нему Креймера: глаза так и сияли хитрым блеском. Это было совершенно не в его стиле, не для его простых черт лица и добродушной улыбки мальчика. Константин едва удержал улыбку — для него Чес всегда останется наивным и невинным парнем, которому, всегда казалось, только завтра должно будет исполниться двадцать. И так будет хоть даже через десять или тридцать лет. А где окажется в то время сам Джон? Наверное, где-то внизу, но с надеждой попасть наверх.

И Джон видел, что сейчас только усугубляет их положение в Раю. Но стоило только вспомнить всё то, что они натворили в прошлом или пытались натворить, так это самое действие покажется жалкой мелочью. Константин, без всякой там нежности или аккуратности, взял Чеса за ворот его рубашки… такой родной рубашки, и так плавно за неё хваталось, и казалось всё таким знакомым! И этот судорожный, но явно от чего-то приятного трепет по телу, и эта дрожь, и такой привычный расслабленный взгляд и, о Господи, такие манящие губы — всё слилось для Джона в одну картину дорогого сердцу прошлого, от которого веяло теплом, уютом, любовью и почему-то всегда чёртовой карамелью напополам с ликёром. Почему карамелью? Кажется, Чес слишком сильно любил её, но точно Джон не знал до сих пор. Да и думаешь ли о таком, когда перед тобой, в пару жалких сантиметрах, тот самый человек, которого не хватало, как наркотика, который стал привычкой, причём дурной, и что даже курение в сравнении с ним — легкоотвыкаемое занятие? Там, хотя бы, есть курс лечения и какие-то свои препараты, а здесь… какие, к чёрту, лекарства здесь нужны? Хотя если на прилавках магазинов появится АнтиЧес, Константин купит его. На всякий случай, конечно.

И даже эта явная дрожь по телу от соприкосновения знакома Джону — сколько бы Креймер ни целовался, всё равно вздрагивать будет как в первый раз. Но он лишь поначалу думал, что лишь коснётся его губ и всё, потом хорошенько врежет Чесу и отправит его куда подальше — ага, какое там! Константин в один момент решил представить себя со стороны и ужаснулся: он ли это так страстно накрывал губы Креймера и старался проникнуть дальше? он ли так дерзко, совсем по-своему, кусал его губы и зажимал прядь его волос в своём кулаке (как тот успел оказаться там?)? и наконец не он ли так лихо притянул его к себе, а потом наклонил в неудобную позу, чтобы приблизить его к себе, ощутить то самое тело, которое раньше он мог ощущать двадцать четыре часа в сутки, и, потянув на себя ворот рубашки, опять-таки сорвать, как и в прошлые разы, какую-то чёртову цепочку, подаренную им самим и всё время оказывающуюся разорванной на полу? Не он ли это — сошедший с катушек грешник и сын Дьявола? Он. Это был он, Джон Константин. Но только тот Джон, который уже не отдавал себе отчёта, и всё продолжал грубо и грязно целовать не менее обезумевшего Чеса под ним. В такие моменты, когда Джон явно не был собой (или наоборот, был им?), он думал, что Ад — действительно то самое место для них, потому что, верно, Рай не может удерживать на своих воздушных, перистых облаках двух грязных содомитов. И это кажется правильным. Особенно сейчас, когда уже и руки пошли в разгул по всему телу, оставляя после себя кожу горячей…

Но Джон знал, насколько далеко мог зайти, потому и, с ноющим и тяжким ощущением, оторвался от сладких губ Чеса, немного задыхаясь и глядя на него. Тот же смотрел в ответ безумным взглядом, дышал так, будто пробежал стометровку за девять секунд, и вообще имел вид такой соблазнительный — с растрёпанными густыми волосами, чуть поцарапанной губой и расстёгнутой до половины рубашкой, что Константин был готов зажать его прямо здесь. Но одумался. Конечно, чего стоило это «одуматься» — в памяти всплывали разные пикантные сцены прошлого, где Чес краснел намного больше и дышал куда более часто и глубоко. На первый план выходило его лицо — довольное, расслабленное, со здоровым румянцем на коже; примерно как сейчас, только в разы сильнее. Джон встряхнул головой — никогда не думал, что будет заводиться от воспоминаний. Точнее, такого никогда и не было. Вплоть до этого мальчишки…

— Вот такой он, грех. И не иначе, — фальшиво-сдержанным тоном произнёс Константин, отпуская Чеса. Тот безвольно опустился на колени рядом с ним и глупо улыбнулся. Джон бы тоже сейчас глупо заулыбался, но подумал, что на сегодня достаточно неконстантиновских штучек. И так всё это время, как Креймер пришёл, он сам не свой, а тут ещё и улыбаться изволь — ну уж нет! Он попытался прийти в себя, но взгляд падал на Чеса, и всё каким-то странным образом перемешивалось в голове. Нет, теперь Константин точно понял, что никуда не отпустит свой грех, свой антипропуск в Рай и хороший такой допуск в Ад. Никуда. И никогда. Этот грех не смыть святой водой и не выжечь в Чистилище: он врос в кожу, он смешался с кровью, он стал частью их. И от этого нельзя никуда деться. Да и, в общем-то, не хочется.

— А ты по-прежнему целуешь грубо, Джон, — вдруг усмехнулся Чес, почесав за затылком, потом застегнув пуговицы и оправив ворот рубашки. Константин хмыкнул, лишь только потом поняв, что усмехнулся ровно так же, как и Креймер.

— Будто бы ты надеялся на что-то другое… — и Чес действительно не надеялся ни на что другое. Да и можно ли предполагать глупости, зная истину?

Джон подобрал как-то не улетевшую в пропасть зажигалку рядом с собой, пару раз прокрутил знакомое колёсико, и огонёк вспыхивал каждую секунду; понаблюдав, он ловко выудил из кармана припрятанные на случай сигареты — пачка-то упала. Чес позади него напрягся, уже готовя целую тираду если уж не о грешной составляющей курения, то хотя бы о его вреде здоровью, но тут же успокоился и, сузив глаза, довольно улыбнулся. Константин, перед этим подразнив парнишку тем, что даже всерьёз взял в зубы сигарету и зажёг огонёк в опасной близости от кончика, вдруг неожиданно выкинул зажигалку и оставшиеся сигареты, а которая во рту была — выплюнул. Все они полетели до того конечного пункта, которым закончилась дорога кепки. Джон припоминал, что такое с ним уже когда-то бывало; но тогда на сердце было пусто, глухо и одиноко. А сейчас всё совсем по-другому: нет, душа не поёт и не танцует, но процессы в ней напоминают душу живого человека, умеющего любить, а не циничной натуры с сигаретой во рту. Пускай их конечная остановка — Ад, им уже всё равно. Ведь грех никуда не деть, не смыть и не выкорчевать, если он уже часть тебя. С ним нужно просто смириться и продолжать жить в своё удовольствие, не пытаясь причислить себя к лику святых — уже быть любимым порой бывает предостаточно. Джон это понял, пусть и поздно, но понял. А Чес это знал всегда. Впрочем, не всегда же повелителю тьмы быть в выигрыше?..