Oblivion (СИ)

Тарелка сэндвичей, стакан сока, бокал сухого мартини и несколько минут спокойствия в приятном полумраке просторного помещения - несмотря на то, что Обливионы часто использовались как места для знакомств на одну ночь, Ньютом никто никогда не интересовался в этом плане, хотя, самому ему иногда было интересно наблюдать за тем, как это происходит.

Намного церемоннее и вежливее и попросту красивее, чем в дешевых обычных забегаловках, разбросанных по всему миру - у вейл были очень строгие правила, а спорить с ними… да никто бы не решился.

Ньюту всегда нравилось наблюдать - за животными или за людьми, неважно. Но только в Обливионах можно было наблюдать за людьми так открыто - всем было плевать на чужое внимание. Ньюту тоже было плевать, поэтому, если на него кто и засматривался, он никогда не замечал.

Но знакомиться никто не пытался.

До сегодняшнего вечера, пока Ньюта не отвлекли от созерцания оливки в бокале удивившей Ньюта фразой:

- У вас красивые руки.

Нетривиальный способ знакомства - Ньют, почувствовав, как щеки обжигает румянцем от неуместного, странного комплимента, поднимает взгляд на человека, стоящего рядом с его столом, собираясь произнести давно заготовленную для такого случая, но ни разу не пригодившуюся фразу:

“Извините, я не ищу компании”

Фраза внезапно кажется неуместно длинной, глупой и произносить её совсем не хочется, не тогда, когда в человеке напротив сочетается все то, что так нравится Ньюту в представителях своего пола - уверенный взгляд темных, почти черных глаз, сильные руки с широкими запястьями и длинными пальцами, широкий разворот плеч, стильный костюм и даже невероятно густые брови, так мало кому идущие.

Отдельные детали, привлекая внимание и отпечатываясь в памяти, привычно даже не думают складываться в цельный образ, но все эти детали Ньюту нравятся.

- Мне никогда подобного не говорили, - неловко отзывается Саламандер, переводя взгляд на свои руки. - Присядете?

========== Часть 2 ==========

Персиваль здесь в основном искал спокойствия. Его и так всегда недоставало в его жизни, а в последний год эта роскошь Персивалю и вовсе была недоступна. Каждая шишуга в магическом Нью-Йорке знала его в лицо, спасибо Гриндевальду, сумевшему его засветить во всей магической прессе.

Приходилось или самому набрасывать на себя заклинания, оставляющие внешность неузнаваемой, или идти сюда, в Обливион, где вейловские чары справлялись с этой задачей на какой-то свой хитрый манер, не обременяя жаждущего отдыха человека подобными мелочами.

Одинокого рыжего парня, то задумчиво поглядывающего по сторонам, то рисующего что-то на салфетках, Персиваль замечает почти сразу. Здесь этот человек впервые - постоянных гостей приучаешься постепенно узнавать по каким-то мелочам, всплывающим в памяти только здесь. Персиваль невольно любуется тем, как он сосредоточенно вырисовывает что-то на тонкой бумажной салфетке, крутя карандаш в длинных, кажется, весьма сильных пальцах. А потом комкает салфетку, простым заклинанием уничтожая бумажный шарик, и принимается за свой ужин, состоящий из тарелки сэндвичей и стакана сока.

Персиваль решает все-таки познакомиться, когда он переходит на мартини, периодически, будто забавляясь, поглядывая на зал сквозь наполовину наполненный бокал.

Банальные способы знакомства у Персиваля никогда не были в чести, а руки этого человека действительно немного зачаровывали аврора, именно к этой части человеческого тела всегда испытывавшего наибольшую слабость. Изящная, но мужественная линия от плеча до запястий, широких, совершенно не хрупких, и длинные, чуткие, наверняка сильные пальцы, ловко обходящиеся с карандашом и нежно обнимающие бокал. Эти руки достойны были и лучшего комплимента, но Персиваль решает ограничиться чем-то попроще, чтобы не спугнуть незнакомца навязчивостью.

Бледную кожу, украшенную россыпью золотистых веснушек, мгновенно заливает рассветно-розовый румянец и молодой мужчина, собиравшийся, кажется, что-то сказать, замирает на вдохе, поднимая взгляд, рассматривая Персиваля с безмолвным, немного восхищенным недоверием.

Грейвс прекрасно знал, какое впечатление производит на людей, особенно на тех, кто не знал, что ведет беседу с начальником Департамента охраны магического правопорядка. Если была хоть малейшая вероятность, что собеседник не останется к Грейвсу равнодушным, это происходило даже без малейших усилий с его стороны. Особенно с годами, когда отточенный, отполированный образ приобрел присущий возрасту лоск и импозантность.

Но в основном люди, конечно, или его опасались, или пытались втянуть в свои игры, опрометчиво полагая, что в Персивале есть хоть капля любви к азартным играм.

- Присядете? - немного неуверенно предлагает мужчина, и тут же протягивает руку для знакомства, представляясь:

- Ньют.

Персиваль садится напротив, называя в ответ свое имя, и несколько секунд просто смотрит на молодого парня, прячущего взгляд в бокале с сухим мартини. Грейвс всегда предпочитал чистые напитки, вроде того же огневиски, который ему незамедлительно подает молоденькая полупрозрачная официантка.

- Вы впервые здесь? В Нью-Йорке, я имею в виду.

- В Нью-Йорке - не впервые, но в местном Обливионе раньше не останавливался, - подтверждает Ньют, немного нервно выглаживая по кругу кромку бокала. - Извините, - опускает руки на стол, наконец-то взглянув на аврора прямо, - я просто никогда здесь ни с кем не знакомился и… немного смущен, если честно.

Персиваля даже восхищает такая искренность, кто бы вообще в Нью-Йорке смог признаться, что его что-либо смущает? Хотя Ньюта с головой выдает отчетливейший британский акцент, но приличия ради, Персиваль решает не уточнять, откуда именно приехал его новый знакомый и для чего. Хотя иногда непросто сдержаться: втравившиеся в саму его суть за годы службы в МАКУСА привычки дают о себе знать.

Самый безопасный разговор для начала - о книгах. Британцы, конечно, любят поговорить о погоде - во всяком случае, так считается, но навряд ли у кого-то может быть настроение обсуждать всю ту мерзость, что сегодня творилась на улице.

Разговор с книг плавно перетекает на синематограф - Ньют, после второго бокала заметно расслабившийся, с живой, заинтересованной страстью убеждает Персиваля, что это почти что та же магия, только основанная исключительно на законах не-маговской - магловской, как он все время говорит - природы.

Об этом модном развлечении Персиваль, конечно, был и без того наслышан, но в подробности особо не вдавался - мало ли что могли придумать не-маги, за всем не уследишь. А конкретно это изобретение для магического мира не несло никакой опасности, равно как и никакой пользы.

Хотя Ньютон все равно настаивал на том, что колдографии с синема не сравнятся.

Слушать его приятно - говорит со знанием дела, забывает о смущении, постоянно сплетает пальцы в замок или напротив, раскрывает ладони, доверчиво подставляя чужому взгляду мягкую кожу, кое-где тронутую росчерками тонких, старых шрамов.

Как-то незаметно разговор идет дальше, и, все больше увлекаясь, Ньют благодарному слушателю - а Персиваль очень любит слушать, потому и превратил эту любовь едва ли не в лучшее свое оружие, всегда умея услышать то, что говорить ему не хотели, - рассказывает о своих многочисленных путешествиях, иногда замирая на середине предложения и подбирая слова, явно не желая раскрывать истинной причины своих странствий.

Персиваль его за это не винит; здесь, в Обливионе, никто и никому ничего не должен, только где-то у затылка скребется мыслишка: “кажется, Персиваль, ты связался с обаятельным, интересным и по своему даже привлекательным контрабандистом”.

Мерлин задери, этот парень слишком легко смущается для контрабандиста.

- Тебе правда интересно? - Ньют внезапно прерывает рассказ о Малайзии, задумчиво взглянув на Персиваля.

Обе ладони на столе, одна тыльной стороной вверх, другая - наоборот, будто дразнит или заигрывает не совсем естественной позой, но в голосе серьезная обеспокоенность. Хочет рассказывать еще, но опасается утомить слушателя неинтересной темой.