Я без ума от французов (СИ)

Цицеро всегда любил целоваться, это что-то такое открытое, детское и одновременно чувственное и жаркое. И он согласно приподнялся на локтях, когда Тиерсен выдохнул шумно ему в губы и прижался сильнее, вталкивая колено между его ног. И Цицеро чувствовал бедром совсем не то, что должно стоять между двумя мужчинами, но его собственный член тоже быстро наливался кровью, и, может быть, это было стыдно – нет, это было стыдно, – но об этом стоило подумать позже, не сейчас, не когда шершавые пальцы очерчивали его скулы, не когда тяжелые вздохи срывались с чужих губ. Оттого, что этот мальчик хотел его, хотел так, что не сдерживал себя, жмуря глаза и потираясь твердым членом о его бедро.

Тиерсен гладил Цицеро, не сжимал ничего и не стискивал, только гладил, но и этих мягких движений ладонями по телу было довольно, того, как он легко провел по стиснутому брюками члену, было довольно, чтобы маленький итальянец не выдержал, со слабым стоном хватая Тиерсена за поясницу. Тот вздрогнул, так этот звук щекотнул по ребрам, и снова поцеловал Цицеро, звонко, едва сомкнув губы, принимаясь тут же покусывать его щеку, мочку уха и…

– Ун-нх! – Цицеро даже прогнулся в спине, когда Тиерсен укусил его за шею, грубо и больно, почти сразу отпустив, продолжая только сосать кожу. Но Цицеро нравилось это, до того, что он сам прижался бедрами, проводя ладонями по рубашке Тиерсена и дыша ему в плечо. Это были всего лишь поцелуи, и они не могли быть неприятными, хотя Цицеро и думал, что с таким стояком по дороге домой будет проблематично. И что ему, несомненно, захочется подрочить себе, когда он разденется и ляжет в постель, прогоняя перед сном эти воспоминания в голове. И, потому что это стыдно, он не будет этого делать. Хотя он знал, не думал, но знал, что не выдержит, когда перевернется на живот, и будет тереться бедрами о постель, кусая подушку, пока не опустит руку, сжимая член, и в несколько движений не кончит прямо на простыни. Впрочем, Цицеро в любом случае собирался съезжать в ближайшее время, потому что хозяин квартиры опять поднял плату, и все равно пришлось бы сдавать все белье в прачечную, так что можно было пачкать простыни сколько угодно. Тем более если было отчего.

Но Тиерсен понятия не имел, о чем Цицеро думал, поэтому только придерживал его за шею с одной стороны и кусал с другой, оставляя расплывавшиеся ярко-красные пятна от уха до плеча, и второй рукой расстегивал ему рубашку. Не торопливо, обстоятельно и уверенно, как все, что он делал в своей жизни. И хотя Цицеро это все еще нравилось, по крайней мере, его телу это точно нравилось, он все-таки отнял руки и несильно толкнул Тиерсена в грудь, отстраняясь, откидывая голову, чувствуя, как тянет немного левую сторону шеи.

– Мы… – он выдохнул, успокаиваясь, и только потом продолжил: – Мы разве не остановимся, Тиер-рсен?

Тиерсен как-то возмущенно хмыкнул и коснулся своего виска.

– Вот здесь у меня сейчас крови вообще нет. И если она не вернется сюда естественным путем, я умру. А ты ведь не хочешь убить меня?

Цицеро нервно хихикнул, понимая, что Тиерсен шутил, что ему и в голову не приходило, что он действительно может не дожить до утра. Но, пожалуй, Цицеро больше не испытывал такого желания. И это было очень странно, но он только сейчас понял, что даже не думал об этом до сегодняшнего вечера. И ответил немного смущенно:

– Н-не сегодня, Тиерсен.

– Вот и хорошо. Тогда не задавай дурацких вопросов и не отвлекайся, – Тиерсен улыбнулся, наклоняясь снова и возвращая руку на пояс Цицеро, выправляя его рубашку из брюк и расстегивая последние пуговицы. – Ты такой красивый, – шепнул тихо в самое ухо, щекоча его языком. И не дал ответить, резко поднимаясь сам и поднимая Цицеро, кладя руки ему на лопатки и опять приникая к его рту. Тиерсен не хотел отрываться ни на секунду, посасывая и покусывая губы Цицеро, и вел его к двери в спальню, на ходу расстегивая его манжеты. Это было ужасно неудобно – Цицеро едва доставал молодому карабинеру до подбородка, – и потом Тиерсен будет просто подхватывать его под бедра, давая обнять руками и ногами, но тогда он не мог думать об удобстве, только каким-то чудом расстегнул все пуговицы и стянул с маленького итальянца рубашку, бросив где-то по дороге, снова прижимая его к себе.

– Пьяные карабинеры многое делали с Цицеро, но никогда еще не… М-мф! – Цицеро тяжело выдохнул, когда Тиерсен оттянул его волосы, кусая за ухом.

– Если ты будешь говорить такие вещи, я с ума сойду от ревности, – Тиерсен сильно толкнул Цицеро на кровать, проворно забираясь сверху.

– Н-нет, это не то, – Цицеро засмеялся, пытаясь отползти к изголовью, но Тиерсен тут же поймал его за ремень, расстегивая пряжку и опять садясь так близко. – Они не трогали Цицеро… так.

– А как трогали? – то, что Тиерсен был пьян и сжимал пояс брюк Цицеро, живо стаскивая их, не мешало ему следить за разговором. И Цицеро понял и это, и то, что затрагивать эту тему совсем не следовало. Не в постели и не с этим человеком. Но Тиерсен только засмеялся тихо, почувствовав, как он напрягся. – Не бойся, мне не важно, что ты делал. Сейчас есть только ты и я и только здесь, ладно?

– И кое-что между нами, – Цицеро дернул уголком рта, немного смущенно прикрывая ладонью пах, и Тиерсен остановил свою руку, лишь чуть-чуть подцепив край трусов – о Боже, этот смешной итальянец носил такое старомодное белье, свободное, с рядком ярких пуговиц по гульфику, – и решил заняться этим чуть позже, спускаясь ниже, с силой оглаживая бедра с жесткими волосками. А дальше он сделал то, от чего Цицеро не мог не засмеяться: спустился между его ступней, как-то ловко – у самого Цицеро никогда не получалось так, чтобы это не было нелепо – подцепляя носки указательными пальцами и принимаясь щекотать его пятки. Цицеро со смехом отдернул ноги, но Тиерсен поймал его за щиколотку и принялся выцеловывать ступню так, будто это было самым серьезным делом в его жизни. Но в темных глазах играли смешинки, и он еще недолго щекотал Цицеро языком, крепко держа и заставляя его кусать губы от смеха.

– Надо запомнить, что ты боишься щекотки, – Тиерсен поднялся, слезая с постели, и потянул пуговицы на своей рубашке. Это было необычно, очень необычно, немного смешно, но почему-то совсем не глупо, хотя Цицеро и не думал, что мужчины могут игриво раздеваться и не выглядеть глупо. Но Тиерсен не собирался танцевать, как девушки в кабаре, или как-то особенно двигаться, просто неторопливо расстегивал рубашку и улыбался. Цицеро расположился в подушках удобно, он чувствовал себя весело и вовсе не серьезно, как обычно бывало в его прошлом в подобные моменты. Он не знал, почему, но, в любом случае, ему нравилось, что можно было смеяться, даже если свободное белье натягивалось совершенно непристойно. Тиерсен расстегнул брюки и легко потянул их вниз. И еще раз, когда те остановились на бедрах, отказываясь скользить дальше.

– Не думай, обычно у меня получается! – он рассмеялся и перешагнул через упавшие все-таки брюки, естественно выгибаясь, стягивая рубашку с плеч. Конечно, это было легко для него: пусть Тиерсен не мог похвастаться привлекательными чертами лица, но тело у него было красивым, как у любого природно-сильного человека, поджарое, крепкое, с четко очерченными мускулами и густой темной порослью везде, где надо, такого нечего стесняться. И Цицеро не мог не отметить это, он всегда замечал красоту, и красоту атлетического тела тоже, хотя это и не возбуждало его. Причина возбуждения, сорвавшегося тихим вздохом, когда Тиерсен снова опустился на постель, обнимая его, была совсем в другом. И Цицеро не хотел бы признаваться себе, что не только в “десять и десять”, хотя в этом и была значительная часть. Но было еще кое-что, пожалуй. Кое-что, совсем не касавшееся внешности. Что-то между запахом тела, звуками дыхания и горячими касаниями, и это было… маленький итальянец никак не мог подобрать слово, но у него был жаркий вкус, и Цицеро желал его исступленно и страстно.

Тиерсен смотрел на него и улыбался восхищенно.