Семь кругов Ада (СИ)

Мам…

Так почему же ты не назвала меня Надькой?..

Обидно…

====== Седьмой круг Ада: 76. Тень ======

Я высмею Жизнь,

Приковав ее к стенам.

Разорву на куски,

Кровь пуская по венам.

Я высмею Смерть,

Перемою ей кости

И с насмешкою злой

К ней наведаюсь в гости.

Я высмею Вас —

Безобразных людишек.

Растопчу все мечты,

Их у Вас ведь излишек?

Я смеюсь над собой,

А иначе не выжить.

Все смеюсь и смеюсь

И тихо вас ненавижу.

Это нечто хрупкое, почти неуловимое, кому-то непостижимое и кем-то однозначно не заслуженное чувство.

Это нечто жестокое, крайне болезненное, способное сделать из твоей жизни как безупречный рай, так и бескомпромиссный ад.

Это нечто, что может перебороть и гордыню, и алчность, и зависть.

Кто-то считает, что Любовь, о которой и идет речь, непобедима.

Заблуждение.

Любовь — сильное чувство, но оно никогда не сравнится с гневом. Гневом и всепоглощающим безумием.

Дэвид находился в небольшой светлой больничной палате, сквозь огромные окна которой в комнату пробивались ослепительные лучи яркого, но холодного солнца. Парень стоял у узкой пружинистой кровати, на которой, закутавшись в мягкое пушистое одеяло, словно в кокон, лежал белобрысый паренек, совсем еще ребенок.

Несчастная жертва бешеной похоти Шаркиса.

— Гир, как… Как ты себя чувствуешь? — спотыкаясь, все же выдавил из себя Фелини после долгого, гнетущего молчания, слегка прикоснувшись к виднеющейся из-под одеяла макушке. Блондин, что до того искусно изображал бездыханный труп, взвизгнул, вжал голову в плечи, пряча ее под одеяло, после чего поспешно, но крайне неуклюже сполз вниз на пол и забрался под кровать, бормоча себе под нос нечто нечленораздельное.

— Не прикасайтесь ко мне… больше никогда и никто… никогда… не прикасайтесь, — повторял Гир, дрожа всем телом и давясь слезами. Наблюдая это жалкое зрелище, Фелини не мог поверить в то, что первокурсник, которого приставили к Шину, дабы они вместе написали статью, тот самый улыбчивый мальчик, в какой-то степени слишком наивный и доверчивый, втрескавшийся в Шаркиса по самые уши и вызывающий у Дэвида жуткую ревность и ненависть, превратился в Это…

— Я надеюсь, что ты вскоре поправишься, — сев на корточки и заглянув под кровать, спокойно проговорил Фелини, понимая, что возможность этого крайне мала. Душевные раны если и затягиваются, то очень медленно, всегда оставляя после себя безобразные шрамы. Сильных людей эти шрамы заставляют двигаться дальше. Но Гир к таким людям не относился, поэтому, скорее всего, до конца своей жизни юноша был обречен прожить в специальном центре для душевно больных, сидя на таблетках и ночами мучаясь от кошмаров, вызванных приходом в его сны желто-зеленой бездушной твари, которую Гир когда-то посмел полюбить, — И не беспокойся… Шин поплатится за все то, что он сделал. И с тобой. И с теми, кто был до тебя.

Насколько бы ни была сильна любовь, она может быть разрушена одним-единственным словом, одним поступком. А потеряв уважение к тому, кого ты любишь, ты потеряешь и само это светлое чувство. Любовь сменят гнев, обида, разочарование, равнодушие и слепая, болезненная страсть.

Сегодня Дэвид окончательно разочаровался в своей любви. И безвозвратно возненавидел того, кому был готов посвятить всю свою жизнь.

Строительство Тосама, казалось, за последние несколько столетий не прекращалось ни на секунду. Не успевало солнце подняться над утопающим в пыльном тумане городом, как по улицам, перекрывая чириканье птиц и шум уборки, разносились тяжелые звуки вбиваемых в землю свай. Причем строили новые и новые дома иногда буквально над головами людей, надстраивая высотки над одноэтажными домиками, смелые хозяева которых посмели пойти против наглых толстосумов и так и не согласились продать свою землю и отдать под снос старое жилище, а сжечь каморку или убить ее владельцев по какому-то странному стечению обстоятельств так и не удалось. Никого не волновало, что подобные надстроенные высотки обладали куда меньшей устойчивостью и, хотя было доказано, что упасть дом не может, постоянные скрипы над головой не вдохновляли тех неудачников, что успели несколько сотен раз пожалеть о своем решении остаться жить в частном доме. Естественно, хозяев «землянок» надолго не хватало. Не желая жить под высотным зданием, вкупе с обыкновенным страхом за свою жизнь и давлением, люди сами продавали свои земли строительной компании за куда меньшую цену, чем им предлагали изначально, и уезжали из своих жилищ, после чего территория очищалась и, используя специальное оборудование, строители опускали высотки, укладывая их искусственные фундаменты в твердое основание. Но, конечно же, строительство домов мешало не только тем, кому посчастливилось оказаться под домом, но и тем, кто жил поблизости и даже в самой высотке. Дома опускали несколько месяцев сантиметр за сантиметром, в заранее подготовленный новенький фундамент, что шел дополнительной поддержкой к уже созданному искусственному. Конечно, все это сопровождалось кошмарным скрежетом и скрипом, от которого некоторые особенно впечатлительные жители высоток даже кончали жизнь самоубийством. И тогда, дабы избавиться от оглушительного и раздражающего шума бесконечной стройки, от которого не спасали даже пластиковые окна, было придумано специальное звукоизоляционное покрытие, которое почти на сто процентов поглощало все нежелательные звуки, что доносились снаружи.

Такое покрытие было и в новой огромной квартире Шина, что располагалась на последнем этаже одного из самых высоких жилых домов города. А значит, в ней должна была царить гробовая тишина. Так почему же по ушам брюнета настойчиво бил звук забиваемых в землю свай? Или ему только мерещились сваи, и это было что-то другое? К примеру стук? Если и так, то не слишком ли он громкий и настойчивый? Да и кому бы приспичило заявиться к Шину с утра пораньше? Сейчас же утро?

Мучаясь этим вопросом, парень разлепил сонные глаза, окончательно убедился что-то, что он слышит — стук и ничто иное, потянулся к часам и глянул на время. Что ж… Часы дали брюнету понять, что было далеко не утро, да и день близился к концу.

Стук тем временем не прекращался. Кто-то настойчиво барабанил по входной двери в квартиру Шаркиса, да так, что даже через семь комнат Шин четко слышал негодование своего нежданного гостя. На пару секунд Шаркис размечтался, что «барабанщик» соизволит уйти туда же, откуда пришел, но барабанная дробь по двери не прекращалась, раздражая тем самым брюнета все больше.

— М-м-м… милый, кажется, кто-то стучит в дверь, — пробормотала девушка, что все это время лежала под боком Шаркиса.

— Без тебя слышу, — зло фыркнул в ответ парень, безуспешно пытаясь вспомнить имя своей юной любовницы, на вид которой было не больше шестнадцати.

— Так, может, откроешь? — продолжала ворковать блондинка.

— А может, ты? — зло прошипел Шин, бесцеремонно спинывая девушку с высокой кровати. Та, не ожидавшая подобного, слетела с постели, не успев даже ахнуть, и стукнулась головой об прикроватную тумбочку, взвизгнула, тут же вскочила на ноги и трясущейся рукой прикоснулась к ровному лобику, по которому поползла тонкая струйка крови.

— Ты совсем спятил! — воскликнула она, — Как… как ты мог со мной так поступить! У меня кровь!

— Съебывай, шлюха, — усмехнулся в ответ Шин, вытаскивая из-под подушки кружавчатые стринги и бросая их хозяйке.

— Я? Это я-то Шлюха?! Да я дочь президента компании по… — девушка завела волынку про влиятельность своего отца и про то, что Шин обязательно пожалеет о содеянном. Продолжая вопить и возмущаться, она быстренько натянула на себя миниатюрное черное платьице, схватила туфельки и с гордо поднятой головой направилась к выходу. Шина угрозы девушки не волновали, потому что и он сам сейчас имел определенный вес в политике и бизнесе. Его считали самым молодым и успешным бизнесменом за всю историю Тосама. Человек, который добился огромной власти и заработал кучу денег всего за восемь месяцев, из обыкновенного нищеброда переквалифицировавшись в очень влиятельного юношу. И это притом, что он все еще оставался студентом университета!