Отступления и наказания (СИ)

На удивление, сын отреагировал на её слова, и повернул лицо в её сторону, прислушиваясь.

— Почему? — спросил шёпотом. Софья вздрогнула, так давно она не слышала родного голоса. С тех самых пор, как он сорвал его, крича по ночам. После того страшного дня.

— Почему поживёт? — Софья улыбнулась, тихо радуясь перемене в состоянии сына. Ночной гость немножко всколыхнул их устоявшийся, тихий мирок, нарушив обычный режим. Даже Макс отреагировал на то, что в доме появился чужой.

— Ему негде пока, он так сказал. Я не знаю, почему. Вот сядем завтракать и спросим.

— Нет.

— Что нет?

— Я не хочу, чтобы он здесь был.

— Прости, сыночек. Я не могу его выгнать, мне жаль.

Софья вышла из комнаты и направилась готовить завтрак. Через некоторое время на кухню заглянул Олег.

— Э-э…

— Зови меня Софья Игоревна.

— Хорошо. Можно я схожу в душ?

— Конечно. Можешь не спрашивать. Я дам тебе футболку сына и шорты какие-нибудь. Подожди минутку. — Софья вышла и через минуту вернулась, протягивая вещи.

— У вас есть сын?

— Да. Он у себя в комнате, — Сонечка помолчала и нехотя добавила, — он болен и не очень рад, что ты здесь. Но это ничего, переживёт. Иди в душ, будем завтракать.

А Максим, подумала Соня, если захочет, должен будет взять себя в руки, и появиться на кухне сам. Нельзя ему потакать. Он должен выбраться из своей скорлупы. Так сказал его врач. Нельзя создавать ему тепличные условия, чтобы он совсем не опустил руки. Он должен бороться. Но только как его заставить?

Когда Олег вернулся на кухню, на столе уже стояла большая стопка блинчиков и две чашки с дымящимся чаем.

— Может, тебе чего-нибудь посущественнее?

— Нет, спасибо. Я люблю блинчики. Моя мама часто готовит. Готовила…

Глаза парнишки наполнились влагой, которая, дрожа на ресницах, грозилась вот-вот выплеснуться через край и понестись по щекам предательскими ручейками.

— Не бойся своих слёз, малыш. Поплачь, если хочется, — улыбнулась ему Соня, садясь напротив.

Олег отвернул лицо в сторону и попытался закрыться от Сонечки длинной рыжей чёлкой, но большая прозрачная капля, ползущая по щеке, говорила сама за себя.

— Они меня выгнали. Родители. Сказали: «Возвращайся, когда прекратишь дурью маяться». Только я не могу. Как я могу, если я такой, какой есть? Как?

— Какой такой?

Олег резко повернулся и с вызовом посмотрел в лицо Сонечки.

— Голубой!

— Да ты на меня не зыркай, ты меня не удивил. Я, если честно, так и думала.

— Почему? Это что, так очевидно?

— Мне — да. У меня сын — гей. А ты, если не хочешь, чтобы другие догадывались, зачем волосы выкрасил? Если честно, мужчины-натуралы волосы редко красят. Я, по крайней мере, не встречала таких.

— Отцу назло! Заладил одно — одеваюсь, как баба, веду себя, как баба, танцами занимаюсь, ещё бы краситься начал. Ну я и начал.

— Дурачок ты, Олежка, глупый совсем. Назло кондуктору — возьму билет и пойду пешком. А в магазине как оказался?

— Я у друга жил, хотел квартиру снять. Деньги же нужны. Вот и устроился. Только я не умею ничего. Никогда ничего не делал. Мне не нужно было. Родители всегда держали домработницу.

— Да это видно сразу, что руки у тебя дырявые, — Сонечка засмеялась и потрепала Олега по мокрым волосам.

— А вчера родители друга вернулись из отпуска, и мне теперь некуда. Зарплата у меня не скоро, чтобы жильё снять.

— Ничего. У нас поживёшь. Ешь пока. Мне на рынок надо за продуктами. Можешь в моей комнате располагаться. Это у нас типа как гостинная и только по ночам — моя спальня. Телевизор смотри, если хочешь. Бери в холодильнике, что надо, не стесняйся.

— Спасибо вам, — мальчишка хлюпнул носом, но вполне ощутимо повеселел, — спасибо!

***

Оставшись в одиночестве, парень немного побродил по квартире, сходил на балкон покурить, потом допил холодный чай, подумал и, сделав ещё одну чашку и взяв в руку тарелку с оставшимися блинами, отправился к комнате сына Софьи знакомиться. Неудобно вывернув мизинец из-под тарелки с завтраком, постучал костяшкой в дверь и, не дождавшись ответа, вошёл.

От увиденного мальчишка испытал такой шок, что чашка выпала из его руки, заливая пол чаем вперемешку с разлетевшимися осколками.

— Бля, вот я безрукий! — выругался Олег, слегка придя в себя.

У окна, в инвалидном кресле сидел молодой парень. Неаккуратно отросшие светлые волосы, большие голубые глаза, красивые, чётко очерченные губы. Очень красивый. На нём были только домашние спортивные штаны. Олег задержался глазами на голом торсе. Залип ненадолго.

— Прости, я сейчас всё уберу.

— Что? — парень вынул из уха наушник.

— Я говорю, что не нарочно, я уберу сейчас. Твоя мать сказала что ты болен. Завтрак вот тебе нёс.

— Я не просил.

— Ну и что? Есть-то всё равно надо.

Олег сходил на кухню, нашёл веник с совком, тряпку, вернулся обратно в комнату и принялся убирать срач, который натворил. Парень сидел молча и недовольно поглядывал на суетящегося на полу худющего рыжего пацана. Зачем мать его притащила? Макс не хотел никого видеть. Нет, не так. Он не хотел, чтобы кто-то видел его. Такого. Он не хотел ни с кем общаться. И не общался. Вообще давно не произносил никаких слов, чтобы, не дай бог, из него не вырвались те, каких не стоило говорить никогда. Он их однажды уже произнёс, точнее - написал. И случилось то, что случилось.

А слов в нём было так много. Они распирали его изнутри. Жгли калёным железом, так сильно просились наружу. Именно поэтому Макс стал их иногда записывать. И выбрасывать. На некоторое время ему становилось легче.

Из задумчивости Макса вывел тычок рыжего в плечо.

— Ты заснул, что ли? Я долго поднос держать буду?

Парень и правда стоял рядом с цветастым подносом в руках, на котором располагалась тарелка с блинчиками и новая чашка с чаем.

— Чего ты ко мне привязался?

Парень плюхнул поднос Максу на колени, а сам устроился на кровати, потому что больше в комнате сесть было негде.

— Меня Олег зовут. Ты не волнуйся, я у вас ненадолго. Как только зарплату получу, я сразу комнату сниму.

— А с предыдущей чего съехал?

Парень сразу сник. Показалось даже, что его яркие рыжие волосы вмиг потускнели.

— Я у приятеля жил, после того как меня родаки выперли. А вчера утром он взял мой телефон позвонить и без спроса залез фотки посмотреть. А я там… в общем, с другом. Целуюсь. Ну и… он взбесился, орал, что меня в дом пустил, а я — пидор, ну… мы сцепились. Он-то здоровый, спортом занимается. Так что, вот, — Олег задрал футболку, и стали видны багровые синяки, — ну, а потом я ушёл. Маме я твоей не сказал. Она и так меня пожалела, что я сопли распустил. Не знал, куда податься после работы.

Макс внимательно разглядывал рыжего.

— Значит, ты гей?

— Ну да. Тебя напрягает?

— С чего бы? Я и сам, собственно… А, да ладно. Я теперь вообще никто. Кому я нужен? Свали, а? Мне лечь надо.

— А как ты? Ну, то есть, ты сам? Тебе помощь не нужна?

— Не нужна! — вспылил Макс, — забери ты эту посуду!

Макс вдруг с удивлением заметил, что всё съел. Этот приставучий рыжий его заболтал так, что он и не обратил внимание, когда.

— У меня руки есть. Сам лягу.

Олег спрыгнул с кровати, молча забрал поднос и вышел, тихо притворив за собой дверь.

========== Часть 3 ==========

Конец рабочего дня мог бы быть для Михайлова куда более приятным, если бы не необходимость ехать на ужин в родительский дом. Ну, раньше родительский, а теперь находящийся в полном и безраздельном владении у матушки Родиона, Нонны Викторовны.

Женщиной Нонна Викторовна была властной, местами даже перегибающей. Отец Родиона, прожив с ней без малого тридцать пять лет, обычно подчинявшийся её характеру и мирившийся с ним, однажды не выдержал, и, взбрыкнув немолодыми коленцами и оставив супруге всё, что было нажито, ушёл к другой, тоже немолодой, мудрой годами, мягкой, понимающей, не требующей от него невозможного.