Кrom fendere, или Опасные гастроли (СИ)

— Нет нужды. — Важно повёл носом эльф. — Клятву Кричер Бетам Овероди даёт, что живыми тех-то двоих… в общем, вспомоществование окажет. За грех свой виру выплатит.

— Я всё-таки свяжусь с Поллаком. — Гарри поднялся, всё больше хмурясь. — Не нравится мне это.

— Ваши целители — что неразумные дети. — Кричер заносчиво вздёрнул подбородок. — А мне многое ведомо. Нечего зазря Рыжую полошить, а то она ещё девочку нашу перепугает, бестолковая мамашка.

— Ты про Лили? — совсем запутался Гарри. Эльф кивнул. — Погоди, а как это ты гобелен Пруэттов видел?

— Дык я ж старшина эльфийский, мне проход кругом есть.

Гарри застыл, будто прилип ногами к полу. Врёт старик? Цену себе набивает? Важничает или до маразма дожил? А если…

— Что, прямо кругом? — спросил он, прищурившись и делая вид, что не особо поражён услышанным. — А в Министерство магии?

— Чего я там не видел? — Кричер пренебрежительно хрюкнул и отвернулся, сложив лапы на груди.

Вот же артист, даже говор у него меняется: то шекспировским слогом изрекает, а то, что твой абориген мумба-юмба, ну хитрец! Гарри понял, что быстро заснуть и выспаться всласть этой ночью не светит. С Кричером предстоял серьёзный (а зная отвратительный характер домовика — ещё и долгий) разговор.

*

Он лежал, как и был с вечера в одежде, на своей неразобранной постели, курил, забросив руки за голову, любовался поздней осенней зарёй и думал.

Выспросить у домовика удалось многое, почти всё что надо. О чём тот упрямо (или из вредности) умолчал — компенсировалось догадливостью Поттера. Информации было море: «Вот же как бывает: живешь-живешь, и вроде не дурак, и жизнь понимаешь, пороху понюхал, людей видел, а оказывается, что сердцевину, суть связи волшебника с волшебной же силой, магией, и не расчухал! Почитать надо чего-то, точно. Видно, не тому нас в школе-то учили, или, скорее всего, не всему…»

Темна и дремуча сейчас виделась Гарри Поттеру магия; вспомнились проповеди Дамблдора, и вот, как на духу, не выходило сейчас с определённостью сказать, что тот был за человек. Ведь разговаривать-то разговаривали, а поговорить так и не успели. Да и молод он сам был, жалко. Особенно же жалко стало недооцененного Снейпа. Вот у кого ум был, как стрела… А впрочем, не в уме дело. Тут мысли перескочили к друзьям — Герми, Рону, Дину и Невиллу, Луне… С Гаем надо разобраться, интуиция подсказывала, что нечисто с его обращением. Гарри сделал себе мысленную зарубочку, и потекли дальше размышления к Саю, детям… бывшей жене:

«А ведь правда — носила Джинни всех троих легко и рожала, как пела. Никаких женских страхов или там плохих предчувствий, даже с первенцем! Джейми-то «головастиком» родился, крупненьким, по идее, трудно ей было. Неужели Кричерово колдовство? Я сам, когда Джеймс на свет появился, даже стона ни одного из спальни не слышал — думал не время ещё, а как в комнату зашел — мне тёща его мокрого, грязного, в каких-то синих пленках, подала… И Лилища про связь домовиков с ихними хозяйками говорила. А еще Магический брак. Неплохо бы с этим заранее разобраться, а то впросак попаду — невежда, едрить, Главный аврор! — Поттер потянулся к пепельнице, выбил о мраморный ободок прогоревшую трубку. — А Кричера, пока он виноватый, а не сам из меня веревки вьёт, надо за «языком», то есть за парочкой бумаженций к Его Превосходительству послать, или вообще…»

В голове у Гарри кружился целый рой возбуждённых идей. Одна круче другой. Не все они были мирными и законопослушными. Нужно было их систематизировать, повертеть со всех сторон.

— И не стыдно нихрена! — вслух резюмировал он. — Не дам, никому не дам опрокинуть нашу жизнь, изгадить. На войне и в любви все средства хороши! Я так сказал.

====== 47-3 ======

— Да, так явно лучше! — Он сидел спиной к окну — не особенно высокий, но статный темноволосый мужчина. Порвал листок бумаги, принялся писать заново. Перечеркнул несколько слов, перечитал написанное, распрямился в неудобном кресле и, по-стариковски хрипло откашлявшись, попробовал на слух:

«…Меня и не было как будто, всё было морок, собственная неправота измучила, весь мир осыпался — старой штукатуркой — и показалась грубая кладка пропащей жизни и жестокой, как булыжник, данности. Всё померкло. — Мужчина вздёрнул подбородок, слегка красуясь (а, надо признаться, было чем: весьма и весьма хорош собой), как перед зеркалом пошевелил бровями, примеряя разные «маски», потом, наоборот, склонил голову и взглянул на воображаемого собеседника исподлобья. Проникновенно, будто послал энергетические лучи. Ох, какой взгляд! Самому понравилось! — Померкло… — задумчиво повторил он несколькими разными тембрами, выбирая наиболее выигрышный, и продолжил с выражением: — А главное — боль, твоя боль, мое солнце! Кто может быть жальче, чем предавший любовь?.. А ведь она была, была и била как источник, нет, фонтан, потому что была такой же искристой, даже веселой… Наша свобода, барьеры, которые мы перелетали птицами! Помнишь? Если бы не моя слабость!.. Но он убеждал меня, что так для тебя будет лучше, моё солнце… Говорил, что я гублю тебя, а потом в ход пошли угрозы… тюрьмы, позора… Но я об этом говорить не хочу — не смею тебя снова ранить и всю вину беру на себя… Моя проклятая, несчастная женитьба, мои обязательства этой ненужной женщине… нет, и нет ни вздоха, ни радости с тех пор — бог ей судья, той, что лгала мне… Нет мне, слепцу, пощады… Вот так просто приползти к тебе на коленях…»

Мужчина прислушался к голосам, доносящимся снизу.

— Ну, ты скоро, дорогой? Обед стынет.

— Да, иду-иду, Ирма. — Он отложил черновик, написанный женой, и свои правки. Успеется переписать и отослать письмо мальчишке с утренней почтой. Что бы он делал без неё, своей умницы! Будет, будет у них и собственный домик на море, и средства на безбедное будущее…

В маленькой столовой на съемной половине стандартного пригородного дома (постройки пятидесятых годов прошлого века) Генри Дреддсона ждала сейчас тарелка ароматного супа, поэтому мысли о добрых переменах и их светозарном грядущем он на время отложил. Никуда этот вздорный мальчишка не денется! Ишь, как взлетел, сопляк! Кто бы мог подумать? Ну да, талантливый был парнишка, упорный, гордый, смазливенький, чувственный такой… вроде и шлюшкой не назовешь — кошка; но чтобы тот самый Скорпиус стал вот этим кумиром миллионов?! Да если бы Ирма не увидела его, сучёнка белобрысого, по телику, не узнала и не задумала всю эту штуку… Так бы и сидел мистер Дреддсон Генри Уолтер на Гринвичском ипподроме, работал бы за гроши, тренируя богатеньких толстозадых выблядков…

«Об одном жалею, — подумал он, заправляя за воротничок салфетку, — надо было покалечить коня, чтоб больней было… Суки высокомерные — ненавижу! Малфо-о-ои! Так ты у нас знаменитость, Скорпи, лапочка слюнявая, голуба недотраханная? И гонорары соответствующие? Ну так и заплатишь, детка, заплатишь, еще как заплатишь! Не зря я тебя за яйца лапал. Вон, как отозвалось, петушок, снесешь ты мне золотое яичко!»

— Не забудь в следующем письме написать, что я серьезно больна, — от планов мести его отвлекла миссис Дреддсон, остролицая крашеная блондинка обыкновенной комплекции; она забрала у мужа пустую тарелку.

— А? Да, конечно, милая, — выныривая из раздумий, промямлил Генри.

— Вот что бы мы делали без моих старых связей и Альберта? — Она выглядела довольной и налила себе бренди из пузатой бутылки.— Правда, фотограф из него хреновый.

— Ясное дело, с тобой не сравнится, моя радость! — не стал возражать Генри, хотя именно Альберта Хикса, а не Ирму, пригласили в Германию, чтобы сделать снимки для гастрольных постеров группы «Krom fendere». — Вас, журналистов, не проведешь, — решил он польстить супруге, которая уже год была без заказов. — А чем ты его прижала?

— Боится за своё место в газете, старые наши делишки совместные. А тут и пригодился. Адресок скинул.

— Повезло! — поддакнул Дреддсон.

— Не повезло, а верный расчет. — Ирма передала ему стакан с бренди. — Ты не тяни, иди перепиши и посылай. А завтра, нет, через пару деньков я еще новое набросаю. И обязательно проси о встрече, скажи — дело жизни и смерти. И про любовь гни, на жалость дави и на вину. Ну ты умеешь.