Всерьез (ЛП)

Он не шевелился, просто держа галстук руками — оставив мне время, чтобы принять ощущение бессилия, что он давал.

— Я не… Я…

Боюсь. Но не могу сказать. Иначе вдруг он остановится?

Для него я хотел бояться.

— Знаю, — повторил он, — но мне хочется, поэтому ты мне разрешишь.

Я закрыл глаза под повязкой. Тьма во тьме.

— Да.

Он натянул шелк и завязал его узлом, вновь меня поцеловал и встал. Я дернул ремень, обернувший запястья, для проверки. Держится. Это успокоило и испугало в почти одинаковой мере, смешавшись с надвигающимся водоворотом желания и подчинения.

— Лори. Я все вижу.

Я тут же остановился. Что со мной не так? Я никогда не сопротивлялся, никогда не давил. Только с Робертом, но в то время это было одним из ритмов нашей с ним жизни. Сейчас я осознавал себя с практически невыносимой ясностью. Во что Тоби меня превратил и до чего довел — слепой, связанный, безнадежно возбужденный — и как мне от этого хорошо, насколько правильным кажется быть с ним вот так. Обычно вглубь собственного тела меня приводила боль, но сегодня хватило одного Тоби.

— Прости.

— Не извиняйся. Меня дико заводит, когда ты сопротивляешься, но я не уверен, что ремень выдержит. Мне в аттестате по труду двойку поставили.

— Надо было учителю задать тебе сделать бандаж-инвентарь, тогда получил бы пятерку. — Я снова шевельнул запястьями, но на этот раз более осторожно. — Держится хорошо.

Послышался скрип молнии и шорох одежды по коже.

— Правда?

— Да. — Я, конечно, его не видел, но развернулся лицом туда, где он был по ощущениям. — Я в твоей власти.

— Отлично. Как раз тут я тебя и хочу видеть. — По коже прошелся поток воздуха, когда он придвинулся. — А теперь показывай.

Показывай.

Приказ обжег мне кожу, и я чувствовал его буквально везде — в поцелуе, в руке на моем члене, в шелке на глазах и в выделанной коже вокруг запястий. И я застонал от нетерпения и стыда, зная, как сладко будет подчиниться ему, унизиться ради его удовольствия и отказать себе в своем.

Я подался вперед в поиске его тела, неуклюжий и неуверенный, отчаянно желающий угодить и ужасно-ужасно ранимый. Он мне никак не помог, но это и правильно. Наконец моя щека задела его бедро, и я не смог сдержать тихий стон облегчения от контакта. Его пальцы осторожно вплелись мне в волосы, и сердце переполнила благодарность. И вдруг я уже не был беззащитным и напуганным. Точнее, был, но, закутанный во все вот это, укрытый моей персональной темнотой, я чувствовал себя бесконечно нежным, теплым и защищенным. Как будто принадлежал ему.

Можно было бы проложить губами дорожку к его члену. Я так и собирался, и он сам, наверное, того и ожидал, но влияние момента повело меня вниз, а не вверх. Без рук вышло довольно неуклюже и местами слишком уж напоминало падение, но цепляться за грацию мне казалось так же глупо, как и цепляться за гордость, и я верил, что, если понадобится, он меня поймает.

Когда мои губы коснулись подъема его ступни, по Тоби пробежала волна дрожи, и я услышал резкий вздох.

— Прости меня, — прошептал я, — я так перед тобой виноват.

— Вашу мать, как охеренно.

Мои губы различали отдельные бугорки его плюсневых костей, гладких под кожей. У меня никогда не наблюдалось особо повышенного интереса к ступням, но это же стопы Тоби, и он так сладко отвечал на мои прикосновения, осыпая меня шепотками и вздохами, а в один момент даже: «Нет, тут что-то неправильно — так хорошо не бывает», за которым последовало: «Не останавливайся», когда мне пришлось уткнуться в его пальцы, чтобы подавить смех — настолько внезапно стало радостно просто от того, где я нахожусь.

Я облизал натянутую кожицу между всеми этими хрупкими косточками и проложил дорожку из поцелуев через его пальцы и снова вверх — промежуточная клиновидная, ладьевидная, таранная — пока то, что началось как внезапная фантазия, проявление покорности и немногим более, не переросло в нечто большее. Что-то, что я, как мне казалось, давно потерял и забыл.

Наконец я поднялся обратно на пятки и на секунду оперся на его бедро. Мышцы спины и плеч побаливали, а край ремня упирался в запястья, но эта легкая ломота наполняла меня светом, как стайка светлячков. Потому что я изнывал без Тоби. Я повернул голову и поцеловал его ногу.

Ладонь Тоби снова вернулась на мое лицо, пальцы мягко поглаживали, скользя по капелькам пота, собравшимся под галстуком.

— Ты не повернешься, — спросил я. Он на секунду замер.

— Э… ага, ну, давай.

Разворачивался он осторожно, не обрывая контакта, чтобы мне не пришлось вновь искать на ощупь, и я провел губами по его бедрам сзади — поцелуи, но не совсем. Я узнал, какая на ощупь у него кожа — прохладная и нежная на обратной стороне колен, шероховатая и покрытая волосками — выше, а самая гладкая — прямо на верхних границах бедер, где начинался изгиб ягодиц.

И я понял, что мне не нужны глаза, чтобы видеть его красоту или чтобы знать, что ему нравится — хватало звуков, которые он издавал.

Я провел языком вверх по линии промеж его бедер, и он вздрогнул.

— О, бли-ин. Какой разврат. Сделай еще раз.

Я сделал, зарываясь настолько глубоко, насколько позволяла поза, в мягкие, податливые уголки его плоти, становившиеся под моим языком жаркими и скользкими. Он раздвинул ноги и, постанывая, терся об меня.

Боже. Я же столько всего мог бы с ним сделать, будь у меня развязаны руки.

— Тоби?

— А? — Больше вздох, чем ответ.

— Ты можешь… ты мне… не поможешь?

— В чем?

— Не… раздвинешься пошире и подержишь? Чтобы я… чтобы я смог…

Он прямо взвизгнул.

— Мать вашу. Нет. Я так не могу.

Я всунул язык во впадинку его попы, и на этот раз услышал определенно не визг. Он беспомощно извивался, тело практически молило дать еще, и на одну кошмарную секунду я подумал, что сейчас опозорюсь и кончу.

Содрогаясь, мы отстранились друг от друга.

— Господи, — бормотал он, — не могу. Я никогда… Не могу и все.

Я сел поудобнее, еще толком не придя в себя и обращая слишком много внимания на влагу, что собиралась на кончике члена и дразняще стекала по нему вниз. У меня раньше были мужчины, любившие отдавать приказы, которые я не мог исполнить, просто чтобы унизить и наказать, и я не слишком возражал против такого рода игр. Но сам я уже очень давно не подходил настолько близко к потере контроля над собой.

— Ты не обязан делать со мной ничего, что тебе не хочется, — сказал я ему.

— Да я хочу. Просто… странно это. Неловко как-то.

— Я тебя никогда не поставлю в неловкое положение, Тоби. Выбор всегда за тобой.

— Но что если у меня там все волосами заросло? Или на вкус противно?

— Ничего не заросло, я же видел, помнишь? И… я чуть не кончил при мысли о том, какой ты на вкус, так что не думаю, что стоит волноваться.

— Серьезно?

Я поцеловал, довольно игриво, его аппетитное полупопие.

— Серьезно.

— Слушай, я польщен, конечно, но если кончишь, буду карать.

— Знаю. И не кончу. Я тебя не подведу. — Я прижался к нему, весь расшатанный и требующий ласки и совершенно того не стыдящийся. — Но, пожалуйста, позволь мне… доставить тебе наслаждение. Любым способом, каким хочешь.

В ответ он застонал и мелко задрожал под моими губами. Я снова его поцеловал и подразнил языком, соблазняя сантиметр за сантиметром, заветную линию, разделяющую напополам его зад, пока он не нагнулся вперед, выставив назад бедра, чтобы впустить меня глубже.

— А-а, хер с тобой, — взвыл он. — Действуй.

Я почувствовал, как он колеблется, когда его пальцы появились сзади, но внезапно плоть передо мной разошлась в стороны, и я тут же подался вперед в это мягкое потайное тепло.

Все тело Тоби застыло от волнения.

— Смотри, если не будет охеренно…

Я не дал ему шанса возразить или передумать и нажал языком, проникнув в тугое кольцо мышц одним влажным и беспощадным толчком.

Он взвыл и затрясся, весь хребет прошибла лихорадочная судорога.