Добро пожаловать домой (СИ)

- Билл, бл*дь! Открой немедленно!

Глава 24.

Глава 24.

- Билл, бл*дь! Открой немедленно!

Я люблю тебя, жизнь! Ну, а ты меня снова и снова…

Понимаю, что с упорством барана не устаю спотыкаться о доказательства своего даунизма, когда, стоило мне повернуть ручку, открываю не запертую (!) дверь.

Билл сидел в самом углу узкой кровати, вжавшись в стенку и замотавшись в тонкое покрывало. Подтянутые к груди колени и спрятанные под тканью руки. Стоило мне войти, как столкнулся с испуганным взглядом на все еще смущенном лице (Хотя я сам уже и забыл причину последнего). Задернутые шторы, полумрак и два сияющих кофейных блюдца немного успокоили, что, в принципе, не помешало мне рвануть к кровати, приземляясь на край и начиная выпутывать тонкие запястья. Подкидыш, тихо-тихо взвизгнув, начал активно сопротивляться. Ах, да, он же там, под покрывалом практически голый. Поверь, анорексик, мне щас не до этого.

Все-таки высвободив одну из конечностей, начинаю тянуть на себя для удобства изучения, но хозяин тут же принимается ее вырывать, не желая делиться своей собственностью.

- Да, Билл, давай еще в перетягивание каната поиграем. Один же хрен, продуешь, зато я, по неосторожности, могу и сувенир себе в процессе оторвать.

Видимо, мои доводы подкидыш счел вполне убедительными, потому, что сопротивление прекратилось.

Сидим. Молчим. Смотрим. Билл просверливает взглядом стену, а я… А я снова чувствую себя идиотом.

Такие раны мальчишка не мог нанести себе сам. Широкие, неровные, обрывистые местами браслеты изуродованной, а, когда-то, измученной и стертой кожи. Вторая рука все еще спрятана под покрывалом, но я помню, что на ней точно такие следы. Следы страдания, пленения.

Все тело начинает пылать от нахлынувшей злобы. Я, конечно, тоже далеко не ангел с пёрдышками, но какая с*ка посмела так издеваться над ребенком? Над моим подкидышем?

Не сдерживаюсь и впечатываю кулак в стену, выплескивая хотя бы часть бушующего внутри бешенства. Мальчишка же от моих действий дергается и поднимает на меня распахнутые в ужасе глаза. Бледные губы начинают дрожать, а я запоздало понимаю, что напугал его. Только уже собирался закатить глаза и (В лесу, наверное, что-то сдохло в этот момент) попросить прощения, успокаивая, как Билла понесло. Наскоро прикинув, что мало ли когда его прорвет на следующую исповедь, я решил сидеть и помалкивать в тряпочку, справедливо рассудив, что упускать такой шанс – преступление!

- Том, это не я. Я не сам. Это давно. Они у меня уже были, когда в приют привезли. А я не помню, откуда. Я боялся. Лес, было холодно. И этот человек огромный, с ружьем. Я боялся, я плакал, а он меня куда-то вез. А я не знал, где нахожусь. А потом приют. Там дети. Очень много. Все грустные. Это мне сначала так показалось, а они смеялись. Надо мной. Всегда. Я не знаю, почему. А Мамору-сан их ругал. Он защищал меня. Он мне имя дал, Акира, сенсей говорил, что оно означает луну и солнце, а я же своего не помнил. Ничего не помнил, тринадцать лет. Доктор объяснял, что у меня в голове блок, а сенсей говорил, что это мой разум меня жалеет, защищает. От чего-то, оставшегося в прошлом. От того, что подарило мне эти шрамы. Я же и людей боюсь с тех пор, а почему – не понимаю. Не когда они меня касаются, а когда обнимают, когда близко. Том, так страшно становится, я словно дышать не могу, сердце быстро-быстро бьется, даже ребрам больно. Но только, когда очень близко. А когда Мамору-сан обнимал, было не страшно. И когда бабушка… Они же семья, они же любят, они же не обидят никогда, не сделают больно. А другие… В семье защищают, а другие…. Они все разные... Кто-то, как твои друзья, а кто-то... Я боюсь. А почему, не помню… Том..

Билл все говорил, путаясь в словах, повторяясь, не мог остановиться, а я не мог его больше слушать. Хотелось заткнуть уши или засунуть ему кляп, но я понимал, что последнего уже никогда не сделаю. Не смогу причинить ему боль. Хватит, и так уже…

В голове проносились все брошенные ему слова, тот дурацкий случай с ножом на кухне, те мгновения, когда я прижимал его к кровати, крепко держа запястья. Не давая вырваться. А он доверял мне. Моих объятий он не боялся. Правильно, ему же сказали, что я теперь его семья. Вот только забыли предупредить, что скотина последняя. А он святой, блин. Луна и солнце? Свет, короче? Правильно вы его, Маморик-сан, обозвали, однако. Верит всем, хотя и боится. А семье верит больше всего, жизнь свою доверяет. И я ведь теперь и есть его семья. А так поступаю с его доверием.

А оно мне надо? Вот что мне теперь, всю жизнь с ним мучиться, пылинки сдувая? Следить за каждым своим словом и жестом, бережно храня его судьбой искусанную психику? Мы в ответе за тех, кого приручили? Да пошел ты, Билли!

Я эгоист. Я скотина, способная думать и заботиться только о себе.

Срываюсь с места и, громко хлопнув входной дверью, покидаю квартиру. Не могу находиться рядом с ним.

Прости, Билл. Как же я тебя ненавижу!

Экстра 1.

(Не удержалась, все-таки решив впихнуть этот кусочек:)))

POV Билл.

(Буквально за день, до описанных в последней главе событий)

Мне всегда казалось, что одинокие люди похожи на ежиков. Они очень милые и беззащитные. И, если бы у них не было колючек, они бы не выжили.

Люди становятся ежиками не просто так. Это их способ защититься от мира, который либо не принял их, либо что-то у них отнял.

Когда я увидел Тома в первый раз, я сразу понял, что он ежик. Но, когда узнал его получше, мне показалось, что он больше похож на розу. На такую большую синюю розу под стеклянной колбой. Мало того, что сам весь в шипах, так еще и под куполом, который не пробить.

Я всегда любил розы, сколько себя помню. Ха, три года, не так-то уж и много. А еще, я никогда по-настоящему не боялся Тома. Порой он пугал, даже очень, но… Душа тянулась к этой розе. Синей розе. Холодной, как и его взгляд. Но ведь глаза – это зеркала души. А вы вглядывались когда-нибудь в зеркало? В нем нет конца, нету дна. В нем видно все и много больше.

Вот и в глазах Тома я видел, там, под коркою льда, цинизма и безразличия – боль и печаль. И обиду. А больше всего в них было страха.