Корона лета (СИ)

А двери в конуре на двести восемнадцатом уровне скулят, поскрипывает дешёвый пластик, чудится, что плачет. Никогда прежде не замечал. И чхать – я сюда не вернусь.

****

Только домергиане выберут нору, когда рядом парящие в звёздной ночи купола. Старый домишко терялся между прозрачными, подсвеченными галереями, на крыше лежали листья «укрой-дерева», занавешивая площадку для каров. Владелец отелей «Галактика», верно, давно сбросил с баланса самую неприметную развалюху в сети; навигатор угнанного кара плутал, упорно отправляя меня к крутым изгибам высоток. Наконец в просвете расчерченной узловатыми прожилками зелени мелькнули щербатые блоки – кирпич, этому дому лет пятьсот. Ну, может, поменьше, но машину сажать некуда, безошибочный признак солидной древности. Я стёр настройки последнего часа, заложил обратный путь – утром хозяева получат собственность слегка побитой, но ведь получат же, – присел на корточки у искорёженной двери. Над центральными районами кар пропахал бок корпоративной махины, развозившей персонал, крутнуло шикарно, вниз башкой – ровные щелчки пульса, морозная ясность, секунды в невесомости и вновь шалый свист ветра. В нормальном состоянии я б добирался до пансиона Яладжи часа три и навернулся бы о медлительную махину… брось, что значит норма? Я жил инвалидом, недоделанным обрубком!

Психотехника работала на всю катушку, гнала вперёд – к кирпичной крыше, к пятидесяти тысячам йю, к свободе от страха. Я прыгнул, раскинув руки, кувыркнулся в середину спружинившего листа, тёмно-зелёное полотно разорвалось под моим весом, вытряхнуло на несуразные мелкие блоки. Любимое развлечение ребятни – скачки по «укрой-дереву» – прекращают лет в семь, а теперь тяготение мне не указ. Я приземлился на ноги, как в интернатском детстве, оглянулся на мощные ветви и лампы подсветки. Кар отсюда не видать, высота метров шесть, выкусите, сволочи.

В трухлявом домике были лестницы – неподвижные, выложенные плитами ступени, с ума сойти. Никаких кодовых замков, короткие коридоры, витые ручки, крепкие на вид двери. Апартаменты Яладжи на верхнем этаже, вон панель, изукрашенная вязью, домергианские излишества… и дальше чего? Кричать, стучать или у них всё же есть визоры? Я приложил костяшками пальцев по дереву, слишком тихо, не услышат. Не откроют, и я попросту лопну. Приготовился пнуть, и тут дверь поехала в сторону. Алые зарницы на медных локонах, диковатые огоньки там, где у людей зрачки, кружевная сорочка собирается складками у снежнобелых колен, гранёная игла-медальон в ложбинке грудей – женщина Яладжи, и я напрочь про неё забыл.

Нет, ну встречаются чудаки, изменяющие жёнам-мужьям у них на глазах, оргии устраивают со сменой партнёров, может, эта рыжая кошка нам кровать постелет?.. Мне стало неловко, а вот холодильной установке внутри меня – наплевать. Она пихнула меня в холл – мимо фигуристой тётки, прямо на сияющую поляну. Парень и девчонка, переступая через зрелые, в летнем соку, плоды, танцевали в серебристой траве, поднимая руки к венкам. Голые, бесстыдные, красивые – и у обоих выпуклые животы тенью нависают над пахом. Парень опустил ресницы, точно старается рассмотреть гладкий торчащий член, но беременный шар мешает, и он сводит бёдра, вытягивается на носках… Меня пробило от промежности до лопаток – узким беспощадным клинком, обвило крапивной удавкой. Оболочка изо льда зазвенела, выдержала, схватившись ещё прочней.

– Фрей и Фрейя, – голос женщины растёкся топлёным сахаром, – видишь, как они похожи.

Дурацкая голограмма, в жопу изыски! Домергиане так старались изобрести свой собственный пантеон, утирая нос землянам с мракобесной религией цветных и беззубым христианством, что сварганили из древних культов несъедобное варево. Намешали латинских и германских божков, а потом отказались им молиться. Светлое воинство европейской расы обезличилось, уцелели только плодородные близнецы да яростный Марей с ритуальным мечом – без бога войны на Домерге никак.

– Мне Джада Яладжу. Скорее, – язык еле ворочался, но женщина поняла. Уплыла куда-то за голограмму, вовремя, иначе я бы начал тереть заскорузлые от спермы штаны при ней. «Брюхатому Фрей поможет» – поговорка, подцепленная от папаш. Вот он – бог лета, любви, долбаной плодовитости, тучных стад, терпкого вина. Любуется собой, налитый желанием, возбужденный и прекрасный, уничтожая мой прокисший, перебродивший ужас.

Они вышли в холл вместе, Яладжа и его жена, но на огненную кошку я больше не отвлекался, не до того было. У Яладжи седые волосы неровными прядками падали на плечи, искристую сетку он снял, сделавшись почти обычным мужиком, мускулистым и сильным. В просторном балахоне, обожаемом сородичами, стати опытного бойца ещё заметней. И глаза у него обыкновенные, тёмно-серые, в графитовой обводке ресниц, и только кожа светится по-прежнему, нездешними лунными бликами.

Ему не требовались объяснения, отчего малознакомый тип ввалился в их ископаемую халупу в начале ночи. Яладжа кивнул, будто ждал меня – вздрюченного до предела под холодной скорлупой, будто знал, что сейчас я дам не то что мужику из модифицированной плоти и крови, а самому Фрею щедрому.

– Идем, Радек, – уверенная ладонь легла мне на талию, повлекла в полумрак. Я шел за Яладжей, касаясь боком его балахона, и совершенно не к месту вспоминал, что Игер ненавидел разлетающиеся домашние одёжки, доступность и интим и предпочитал в своей захламлённой снаряжением квартире ходить в шортах, а Сид приспособился к земным халатам.

Крошечный салон, пара диванов, заваленных подушками, ничего кроме и не влезет. Разве низкий столик с кучей ящиков, на который я бросил куртку. Плюхнулся на диван, застонав от вынужденного покоя – тело требовало движения. Над верхней губой собрались капли пота, я слизнул их и прохрипел: «Договор». Яладжа насмешливо сощурился, ну что за игры?..

– Договор на ребёнка, – слово выскочило непринужденно и буднично, – на содержание и оплату… в конце. Через девять месяцев.

– Девять с половиной, – Яладжа присел на подлокотник, наклонился, обдавая запахом вина и мускусной испарины. – Как ты представляешь подобную официальную сделку здесь, на Земле? В законах низших нет и понятия мужской беременности.

– Ты всё это заварил, ты и представляй! – такой ерундой меня не сбить. В законах всегда есть лазейки – важная заповедь моих папаш. – Буди своего юриста… Кстати, почему с половиной?

– У тебя будет возможность ознакомиться с выкладками генетиков и вирологов, – Яладжа резко развел колени – ему тоже не терпелось. – Брун имеет общий колониальный допуск юриста в здешнем захолустье и на Эпигоне. Она завизирует договор, останется подключиться к реестру гражданских сделок. Медкарту принёс?

Брун? Аа, жена неизвестной породы. Изморозь в горле мешала говорить, я мотнул головой, соглашаясь, и Яладжа, убрав мою грязную куртку, взял со стола линком.

Кошачья женщина вошла в салон так естественно, что я окончательно перестал зацикливаться на странностях семейных отношений Джада Яладжи. У уникалов вообще невообразимые семейки, пора б уяснить. Брун переоделась в красную полупрозрачную кисею, высоко зачесала волосы, прикрыла тонкой сеткой лицо, спрятав под ней воспалённый блеск зрачков. И составляя документ, улыбалась затаённо, словно происходящее ей нравилось. Её руки с длинными ногтями препарировали типовой файл, убирая и добавляя пункты, Яладжа потягивал вино, а я ловил ноздрями исходящий от гранитного запах. Хмельной осадок утрики ни с чем не спутаешь, как же я раньше не чувствовал?.. Каждая жилка во мне дрожала, просила, умоляла, настаивала, отменная выпивка не лезла в рот, и Брун огорчённо поднимала брови. Она принесла мне бокал – на подносе, вместе с палевой сорочкой и хлебом, прикрытым ломтиками коровьего мяса. Видит брюхатый Фрей, утром я бы сожрал целый склад эдакого деликатеса, но сейчас мне нужно другое топливо.