Собачьи зубы, собачье сердце (СИ)

— Нет, думаю, это не полный зашквар.

Полный — это когда ты поклялся себе завязывать, но никак не можешь завязать. Это когда у тебя нет ни одного человека, которого можно взять за грудки и сказать: я не знаю, что мне делать с тем, что со мной происходит, чувак. Вытащи меня из этого болота, чувак.

Поскорее, чувак.

Но болото только сгущается.

В субботу на семейном ужине отец особенно молчалив, а мать особенно уставшая и бледная. Хэ Тянь смотрит на этих двоих, смотрит на Хэ Чэна, смотрит на свой салат. У отца газета в руках. У матери тени под глазами. Хэ Чэн молча ест.

— Как твоё здоровье?

Мать поднимает взгляд, говорит бодро:

— Работы много, некогда болеть.

— И всё же?

— Запись к врачу на следующей неделе. Да и не болит уже почти. — И небрежным жестом потирает кончиками пальцев грудную клетку.

— Не будем говорить о недугах за столом, — прерывает её отец. — Лучше положи Хэ Чэну ещё мяса с подливой.

Хэ Тянь мысленно благодарит неизвестно кого за то, что семейный ужин проходит один раз в неделю, а не два или пять. Или семь. Однажды он бы точно подавился.

Это даже не отвлекает.

Мысли об избитом неизвестном проедали его подкорку целые выходные. Составило бы проблему сосчитать количество раз, когда он брал в руки мобильный, набирал сообщение — что-то вроде «ты там живой?», или «не соскучилась по мне, дворняжка?», или «слышь, кунжут поджаривают или сырым хреначат?», — но стирал ещё до того, как доходил до знака вопроса.

Если этот избитый перец — не Рыжий, на подобное сообщение придет довольно однозначный ответ, в этом сомневаться не приходилось. И всё станет только хуже.

Поэтому лучшим выходом было вбить себе в голову вот что: мне пофиг.

И, блин, получилось.

В воскресенье ему даже удалось посмотреть «Крепкого орешка», ни разу не вспомнить о… лишнем. Мантра «мне пофиг» сработала.

Теперь Хэ Тянь сидит на скамейке, глядя, как парни гоняют по площадке тугой оранжевый мяч, и сжимает в кармане коробок спичек.

Эти дурацкие спички сломали всю стабильность его выходных и его понедельника. Стёрли спасительную мантру, стоило случайно сунуть руку в карман. Как кожуру с апельсина содрали одним большим куском. Чем сильнее Хэ Тянь стискивает зубы, тем сильнее сжимается кулак. Коробок вот-вот начнет мяться. Иррациональное желание достать его из кармана и поднести к носу – это настоящий вынос мозга. Гос-споди, аж зубы сводит от ненормальщины. Какой-то дебильный абсурд.

Он опускает взгляд и напряженно смотрит на носки своих кед.

Вообще-то, Хэ Тянь никогда не пользовался спичками. Он поклонник зажигалок, поклонник прогресса, поклонник комфорта, но в пятницу днем — чёрт, именно в ту пятницу, когда он узнал имя Рыжего, — колесико его любимой зажигалки свернулось и отскочило на асфальт. Зажигалки ломаются — так бывает. Но не всегда в тот момент, когда рыжая дворняга проходит прямо около него.

Рыжий замечает боковым зрением, как о крапиву обжигается: уничтожает Хэ Тяня быстрым прицельным взглядом, как курок спустил — в лицо, на незажженную сигарету за ухом, на расстегнутую спортивную кофту. Бах, бах, бах. Он в немых психах дёргает верхней губой, отворачивается, глубже суёт кулаки в легкую куртку. Бесится. Ткань чётко натягивается на рельефных костяшках.

Судя по выражению лица, Рыжий еле держит себя в руках. Хэ Тянь чувствует себя психом, но ощущает желание потыкать палочкой в эту готовую сдетонировать бомбу. Сознание ещё хранит их утренний разговор, его напряженный голос, его отрывистое «Гуань Шань», от которого сердце на пару секунд остановилось. Сейчас брови Рыжего нахмурены сильнее, чем обычно, рот сжат в тонкую полоску. Так сильно, что ему, наверное, сложно будет долго удерживать это выражение. Но Хэ Тянь ведь не из стеснительных ребят, он ухмыляется и приподнимает подбородок:

— Эй, там.

Рыжий напрягается всем телом, его плечи так сковывает, что кажется, будто они вот-вот порвут одежду. Он не останавливается, и разговаривать с его затылком, честно говоря, откровенно достало. Розовая дымка перед глазами, оставшаяся с утреннего разговора, слетает моментально. Хэ Тянь отталкивается от стены и сгребает Рыжего за шиворот куртки.

— Я к тебе…

Бомбу разрывает с такой готовностью, будто всё, чего ей требовалась — этот крошечный жест.

Рыжий выворачивается резвым волчком, ткань в кулаке трещит, на секунду кажется, что кусок ветровки останется у Хэ Тяня в руках. Через мгновение в плечи прилетает сильный и жесткий толчок.

А в лицо прилетает отрывистое:

— Отъебись от меня.

Это получается на удивление тихо, но звучит, как какая-нибудь «Авада Кедавра» из Гарри Поттера. Секунду назад он был очень близко, поэтому Хэ Тянь чувствует слабый запах сигаретного дыма. Сложнее всего в такой ситуации — удерживать лицо. Это сложно, но с этим можно справиться, поэтому Хэ Тянь с ухмылкой поддаётся. Подыгрывает. Делает шаг назад.

Смотрит, как Рыжий рывком поправляет на себе одежду. Следит, как пытается проглотить свою злость, глядя прямо в глаза.

— Отъебись, — членораздельно повторяет он. — Мы всё вчера порешали. Хватит тут шататься.

— Я тут учусь.

— Я имею в виду, — цедит Рыжий, — хватит за мной шататься. Понял? Дошло? Или повторить?

— Ну что случилось? Двойку получил? Не навалял какому-то бедолаге?

Хэ Тянь не имеет в виду: утром ты был другим, — но Рыжий слышит именно это.

Или, знаете, что-то вроде: я думал, теперь мы с тобой друзья. Ты же вернул мои деньги. Давай постоим, покурим вместе, за руки подержимся, посмотрим на облака, мяч, знаешь, попинаем. Вместе, да?

Рыжий, наверное, понимает именно так, и от этих мыслей выпадает в осадок.

Он выразительно поднимает брови. У него говорящее выражение лица: «серьёзно?». «Скройся в туман». «Ты затрахал». В его взгляде отлично читается всё это, и ещё — напряжённое предупреждение: мы не друзья, дебил. И не будем.

От молчаливых гляделок печёт в висках.

Тем не менее, Рыжий разжимает челюсти:

— У меня всё зашибись. Свинтишь, и станет вообще супер. Ещё чё-то надо?

Хэ Тянь слегка щурится. Он пытается увидеть в этом человеке хотя бы что-то, посмотреть немного глубже непробиваемого кретинизма. И натыкается на глухую кирпичную стену. Снова и снова. Бам, бам, блядь. Бам. Как будто там, чуть глубже, действительно больше ничего нет.

Ладно, решает он.

Разговоры, беседы… пустой номер. Бессмысленно. Не с этим парнем.

Он отводит взгляд, морщится, достаёт из кармана пластиковую капсулу с газом и сломанным навершием.

— Колесо отлетело, с неё не подкуришь.

— Насрать мне, что там у тебя отлетело. — Рыжий снова насилует сжатыми кулаками свои карманы.

Разворачивается и чуть ли не подскакивает на месте, когда Хэ Тянь кладет ладонь ему на плечо. Снова. На этот раз — без намерения выдрать с мясом воротник ветровки.

— Просто одолжи мне подкурить, — быстро говорит Хэ Тянь с неожиданной усталостью, прежде чем у Рыжего изо рта снова начнут литься привычные помои. — Без выебонов. Я ничего такого не попросил.

Статуя имени ахуя.

Рыжий таращится то в лицо, то на руку, которая лежит у него на плече. Если сильно присмотреться, наверное, можно увидеть, как в его голове морскими узлами завязываются извилины от диссонанса происходящего.

А у Хэ Тяня своя вавка в голове.

Ему хочется чего-то необъяснимого. Типа — взять покрепче, впиться пальцами в нагретую кожей ткань, потрясти хорошенько, чтобы мозги, мозги на место встали. Спросить, мол, почему, ну почему ты не такой, как остальные? Что в твоей жизни, нафиг, произошло?! И эта лихорадочная мысль — всё, что успевает оформить в своей голове Хэ Тянь, прежде чем Рыжий ужом выворачивается из-под ладони. Смотрит, как на помойного жука. Снова рывками поправляет куртку, чуть ли не руки отряхивает. Раз — и его нет. И этого прикосновения тоже как будто никогда не было.

Потом он как-то нервно, судорожно лезет в карман.

Шипит: