Всерьез (ЛП)

В последние годы я предпочитал организовывать мои… свидания… через интернет, но с каждой благополучно окончившейся встречей я все острее ощущал растущую статистическую вероятность, что финал следующей будет печальным. Анонимность и физическая беззащитность — не самая удачная комбинация, но даже это нездоровое предвкушение едва ли стоило неизбежных ритуалов силы и бессилия, настолько же абстрактных и ненужных, как призыв дождя танцами или замаливание грехов перед несуществующими богами.

Так что музыка играла, танцоры танцевали, и все возвращалось на круги своя.

Я оставил друзей извиваться в море радужного латекса и нашел не слишком темное, не слишком отдаленное и не слишком близкое к темнице место, где меня бы могли узнать. Узнали, разумеется. Я в этих кругах вращаюсь уже давно. Как, впрочем, и все остальные.

Том? Джон? Тим?

Он имел хорошую репутацию. И я был в достаточной степени уверен, что мы уже играли (как же ненавижу это слово) раньше.

Так что мы поехали к нему, где обменялись стандартными паролями-отзывами: только в презервативе, никаких экскрементов, никакой мочи, никаких игр с кровью, игр с асфиксией, кляпов, завязанных глаз, перманентных следов или модификаций, на коленях только во время минета, желтый — медленнее, красный — стоп, и так далее, и тому подобное. Никакой глубины. Никакой честности. Никакого смысла.

Он заставил меня раздеться. Звать его Господином. Обнажить себя перед ним способами, которые раньше, возможно, оголили бы мне все нервы.

И все, что я чувствовал, это некую социальную неловкость. Легкий укол смущения, лишенный сладко-острого укуса стыда или разрушительной для самой сути волны унижения. Со мной такое уже не в первый раз, но раньше всегда удавалось переубедить себя. Я даже находил в этом определенный соблазн — внутреннее бичевание моего самоуважения — быть настолько во власти собственных плотских желаний, что я не только позволял, но и намеренно искал возможность передать главенство над своим телом мужчине, которому для этого требовался титул. Гораздо приятнее найти способы упиваться такой правдой, чем осознавать ее.

Он заставил какое-то время сосать его член, с презервативом, естественно, так что я чувствовал только латекс, химию и ничего больше. Он дергал меня за волосы, трахая в глотку, и эти жесты казались знакомыми. Возможно, его-то я и вспоминал. Или кого-то, похожего на него.

Все были похожи на него.

Я попытался затеряться в собственной коже, но он дал слишком мало опорных точек, и меня натянуло между ними туго и тонко, как свистульку из травинки.

Тоби тоже запускал пальцы мне в волосы, а его тонкие, как у кузнечика, ноги обхватывали меня за бедра и крепче прижимали к себе. Так крепко.

Тоби.

Внезапная пустота в горле, и у меня даже закружилась голова от большого глотка воздуха. Шлепок его члена по щеке оставил на ней следы слюны и спермицидной смазки.

— Ты со мной, мальчик?

Я терпеть не могу, когда меня так называют, но сейчас не вспомню, упоминал ли об этом, а оно не стоило того, чтобы обрывать сессию на середине.

— Да, — живот скрутило от выдавленного слова, — Господин.

Практически тут же меня накрыло чувством вины. Я же сам этого хотел. Сам. Сам искал и позволил случиться. И этот мужчина привел меня к себе, доверившись моему слову.

Я положил ладони на бедра и посмотрел на него до сих пор горящими от слез глазами. Постарался увидеть в нем человека. Подумал, видит ли он меня в ответ.

Или же это всего лишь… взаимообмен.

— Глаза в пол, мальчик.

Я подчинился, не задумываясь, потому что мне это ничего не стоило. Технически я сейчас стоял для него на коленях, но и это ничего не значило. Оба мы были не здесь.

— Когда мы с тобой закончим, ты умолять будешь, чтоб я тебя отымел этим членом.

Когда-то такое утверждение могло бы, скорее всего, заставить меня почувствовать… что-то. Демонстративное неповиновение, предвкушение, нервное стремление оказаться полностью в чьей-то власти. Мы с Робертом любили такую борьбу. И хотя заканчивалась она всегда одинаково — его упоенной победой и моим не менее упоительным поражением — это никогда не казалось уже решенным исходом.

В отличие от данной предварительно обговоренной капитуляции.

Я сам виноват, что в один прекрасный момент в прошлом превратил «как» и «когда» моего подчинения в собственный выбор. И теперь мне не хватало силы и доверия не выбирать.

— Да, Господин, — ответил я.

Моя оплошность не была намеренной, но стала поводом для наказания.

— Тебе нравится, мальчик?

Я обдумал сложность такого вопроса. Нет, и нет, и временами, и почти. Не уверен даже, что «нравится» вообще еще имело отношение к этой сессии. Я смутно осознал, что, вроде бы… в каком-то смысле… раздражаюсь. Раздражаюсь на него, раздражаюсь на самого себя и на происходящее. Он вроде все сделал как надо, но тем не менее, результат оказался не таким, как надо. И я был не как надо. Уже который год.

— Я спросил, тебе нравится, мальчик?

— Д-да.

— Что «да»?

Я разомкнул челюсти и выдал требуемый ответ:

— Да, Господин.

Довольный, он снова поставил меня на ноги — я себя чувствовал отяжелевшим, безнадежным, просто манекеном — сковал наручниками и привязал цепями к Андреевскому кресту, естественно — все они всегда привязывают к Андреевскому кресту. Я упал в деревянные объятия, по крайней мере, наслаждаясь странным сочетанием поддержки и ранимости.

А потом он меня высек. Хорошо набитой рукой. Сперва, хотя я того и не заслужил, разогрев чем-то легким и податливым, пока я не повис, весь с раскрасневшейся и чувствительной кожей, на тончайшей грани боли.

О боже. Да. Еще. Глубже.

Внутреннее спокойствие и ощущение физической умиротворенности заставили меня навалиться на цепи. А по позвоночнику поползло вверх ожидание, осязаемое, словно тепло от прикосновения.

Прикосновение.

Как же хочется, чтобы он меня коснулся. Со властью и желанием, или с желанием власти, или еще с чем-то, с чем-то таким, чтобы превратить происходящее в больше, чем просто воздействие и ответная реакция, сценарий и постановка. А может, я ошибался. Может, именно этого он и хотел.

— Пожалуйста… Пожалуйста, коснись…

Но не думаю, что он расслышал.

Он переключился на плетеную девятихвостку, и, ай, вот от нее и правда больно. Меня оставили голым перед ее хлесткими ударами, укусами и уколами, перед жжением моего собственного пота.

Комнату наполнил шум. Его дыхание, мое дыхание.

Потом мои крики, хотя больше я ни о чем не просил.

Он знал, где стоило остановиться. Как дать боли охватить, но не сломать. И когда я превратился в ее создание — бездумное и дрожащее — он вошел в меня и начал трахаться, одна рука на моем плече, вторая — на бедре. Потом, уже сбиваясь с ритма, потянулся к моим соскам, скрутил их, пока я не закричал, и кончил.

Он получил свое, но все еще удерживал меня в той же позе — распятым на кресте и насаженным на его обмякший член. Я дернул цепи — конец сессии, конец сексу, пожалуйста — но он обхватил меня рукой и силком протащил через боль и усталость, одиночество и печаль, пока у меня снова не встало.

— Давай. — Его дыхание взъерошило мне волоски на шее. Я почти не узнал его с этим голосом не-Господина.

Тело, прижатое к спине, пихнуло меня в чужую ладонь. Заставило трахать ее, как будто мне того хотелось. Не знаю почему, но именно это и столкнуло с края, о котором я даже не подозревал, заставив кончить с тихим стоном — самое близкое подобие капитуляции, что я себе позволил со времени ночи с Тоби.

Он подтянул штаны и отвязал меня, проверил, ничего ли не затекло, помазал спину. Я оделся, чувствуя себя осоловелым, пустым и охваченным невнятным беспокойством.

— Не хочешь повторить? Почаще, чем раз в год, я имею в виду, — развернулся он ко мне на выходе из игровой комнаты.

Значит, я угадал. Мы уже были здесь раньше.

— Не знаю. Я, на самом деле, не практикую регулярные встречи или что-то долговременное.