Две души Арчи Кремера (СИ)

Посадка «Триплоцефала» предсказуемо привлекла внимание всего населения Марса. Капитан Араужо с особым, императорским достоинством изображал из себя мегазвезду, степенно сообщал ареанскому журналисту, что да как они делают, рассказывал об особенностях посадки огромной образины в несколько сотен тысяч тонн и делал вид, что совершенно спокоен. Арчи развлекался, сравнивая предыдущую посадку – и эту. Где-то под ними народ смотрел на небо. Комендант Лутич наверняка разыгрывал из себя сфинкса, и Захария Смолянин приставал ко всем, кто только попадался на его пути, пытаясь за болтливостью скрыть судорожное волнение. А остальные нервничали, отвлекались, увлекались будничными делами, снова вспоминали, что им нужно нервничать, допытывались у соседей, что да как, и снова отвлекались. Арчи спасался от изнуряющей рутины тем, что следил за командой – и недоумевал: все движения абсолютно знакомы, все ожидаемы и при этом уместны, что ли. Неосознаваемы ими – на кой бы хрен сдалось терять время на осознание – и верны. Опыт великое дело все-таки.

«Триплоцефал», конечно, был отличной машиной, и в ряде обитаемых отсеков в нем была создана искусственная гравитация, но значительно меньшая, чем на Марсе; поэтому экипаж после рейса проводил немного времени в клинике. Реабилитация, то-се. Захария Смолянин опять же – шантажом и обманом просочившийся в эти помещения, гордо фланировавший в защитном костюме, затем хваставшийся всем подряд невероятно тугой рубашкой из офигенно красивого материала, который создали технологи.

– Бриллиантовая пыль, между прочим! – трещал он, подсовывая рукав под нос Арчи. – Нет, ты только посмотри! Какая у нее структура! Просто кристаллическая! Вот, смотри! Я хотел лосины, но они, сволочи, не дали. У них, видите ли, длины не хватает! Нет, я конечно знаю, что я длинноногий красавец и во всех отношениях эффектный мужчина, но между прочим если оперировать площадями, то на рубашку и на лосины даже для моих длинных модельных ног ушло бы примерно одинаковое количество материала. Так что с их стороны это просто унизительно отказывать мне в насущном!

– Ты хочешь шов на колене? – полюбопытствовал Арчи.

– Чего-о? – возмутился Захария. И нахмурился, когда Арчи показал ему наглядной схемой, что длины полученного куска материи хватило бы на шорты, но не на полноценные брюки. Он озадачился. Сказал задумчиво: – Хм. А это вариант. Как ты думаешь, если явиться в них к Лутичу на свадьбу, он сильно распыхтится?

– А ты хочешь, чтобы он распыхтелся? Или этого избежать?

Захария посмотрел на него с уважением.

– Честно? – мечтательно спросил он.

Арчи повторил про себя слова Захарии, осознал их, клацнул зубами и оторопело спросил, когда до него дошло, что ему только что сообщили:

– Какая свадьба?

Захария засиял.

– Они женятся. Чтобы ты знал, я приложил к этому немало усилий. И между прочим, я – ее организатор.

– Ох ты… – вырвалось у Арчи. Лутича было искренне жалко: эк ему повезло заполучить на свадьбу форменный бедлам.

Но – то Лутич. Он стоически сносил энтузиазм Захарии, с каменным лицом принимал поздравления и почти не злился на шутки о брачном периоде, брачном возрасте и брачном капитале, которыми его активно забрасывали знакомые и малознакомые люди. А был еще Николай Канторович, который поневоле втягивался в подготовку торжества: Захария категорически отказывался делить общественное и семейное. А с Канторовичем в дело вовлекались остальные, потому что не по-честному это – оставить товарища в беде. И Арчи разрывался между двумя желаниями: удрать подальше от Захарии Смолянина, жаждавшего организовать и провести лучший на Марсе праздник, – и поучаствовать в этой кутерьме. Его грызло любопытство: что придумает Захария, как будет вести себя народ, как – Ной Де Велде, неотмирное создание, которое тем не менее отлично знало, что да как на Марсе происходит, не иначе из ноосферы черпало свои знания. И невероятно хотелось узнать, как так случилось, что Лутич влип. Не в русалочьи глаза Ноя Де Велде – это как раз было понятно и всему Марс-сити очевидно много раньше, чем Лутич признался сам себе (или, по крайней мере, так заявляли все, узнав об «отношениях» и о свадьбе), а вот как Лутич влип в свадьбу, которую организовывал Захария Смолянин, – это было прелюбопытно.

А судьба, решив сыграть злую шутку со Златаном Лутичем, вознамерилась распространить ее и на его многочисленных товарищей. Все тот же неугомонный Захария Смолянин категорически настоял на мальчишнике. Традиционно это было некоторым образом обосновано. Логистически – мало осуществимо. Можно сделать два мальчишника, но тогда как распределять гостей? Можно делать один, но свадьба теряет не меньше половины своей прелести. Подумать только, двое возлюбленных голубков не будут лишены общества друг друга, не будут томиться друг без друга и страдать в ожидании Того Самого Дня, да еще если не уследить за ними, так чего доброго свалят в ночь глухую, оставив гостей ни с чем, – вообще непорядок. И поэтому Захария Смолянин, неугомонный и невыносимый тип, организовал мальчишник на главной площади прямо перед ратушей, заставил всех землероек украсить его самыми разными цветами, включая олеандры, диффенбахии и волчьи ягоды, а к Лутичу приставил Ставролакиса и Арчи, проинструктировав тех следующим образом: глаз с будущего семейного типа не спускать, напиваться не давать, к Де Велде ближе, чем на двадцать метров, не подпускать – иначе террор. Сам Захария стерег недреманным оком второго будущего семейного типа, меланхоличного, мечтательного, романтично-растрепанного, бросающего тоскливые, молящие о спасении взгляды на свою защиту и опору, она же средоточие власти в марсианской колонии, она же комендант Златан Лутич.

Впрочем, было весело. Арчи учился танцевать какую-то жуткую дрянь, которую доктор Сакузи называла страшным словом «пасодобль»; у него получалось, он делал старой ведьме Сакузи комплименты, она хихикала как девчонка и висла на его руке. Он оказался невольным третейским судьей в споре Лакиса и Араужо – они орали друг на друга, пытаясь доказать, какой спорткар лучше. Хотя на Марсе не то что автострад не было – приличные дороги измерялись двумя-тремя сотнями километров, какие там спорткары, но это не стало помехой для настоящих мужчин, знающих наверняка, какими должны быть настоящие гоночные автомобили. Когда они обратились к нему, требуя признаться, какой спорткар он считает самым лучшим, Арчи сказал вполне искренне:

– Велосипед.

Лакис вытаращил глаза. Араужо протянул: «Э-э-э…». Они недоуменно посмотрели друг на друга, с подозрением – на Арчи и отправились к бару заливать горе от непонятости кобальтово-синей водкой, последним изобретением местных дизайнеров от химии. Захария тут же оказался рядом с Арчи, требуя подробного отчета о том, почему Лакис с Араужо чуть не подрались, но все-таки не подрались и почему теперь так категорично объясняются друг другу в любви. Арчи пожал плечами – а что тут можно сказать?

Ему было любопытно, как чувствуют себя Ной Де Велде и Златан, громогласно – не без участия Лапочки Смолянина – заявившие о своих отношениях. Каково оно – выставить себя на всеобщее обозрение, подставиться под изучающие, оценивающие, одобрительные и осуждающие взгляды, отвечать на дурацкие вопросы: а всем непременно хотелось знать, как они докатились до такой жизни, где собираются жить и – о ужас – куда отправляются в свадебное путешествие. Лутич стоически улыбался, отвечал предельно туманно (а потому что сам не знал, но что-то ему подсказывало, что его ждет хороший такой сюрприз) и с трудом отрывал взгляд от Ноя Де Велде. Арчи сидел в апельсиновой рощице, прислонившись спиной к дереву, спрятав лицо за редкими ветками, принюхивался к запаху и мечтал. Необязательно о чем-то замечательном, и определенным это тоже нелегко было назвать; но это было важно, удовлетворяло какие-то глубинные желания и отвлекало от грустных мыслей.

Захария плюхнулся рядом с ним. На счастье, Канторович правдами и неправдами уговорил его не втискиваться в шорты, а почтить своим вниманием благородные лосины. Захария был где-то даже благодарен ему, но в жизни бы не признался – ни гепарду своего сердца, ни тем более посторонним чувакам, ибо считал, что лосины – недостаточно вечериночно. Но сидеть в лосинах было неизмерим удобней, чем в ужасных брюках, и ноги у Захарии выглядели в них особенно хорошо– это подтверждало зеркало и десятки одобрительных взглядов, которые Захария ловил на себе, – все с благоразумно далекого расстояния, все укромные – на кой нужно ссориться с Канторовичем? Впрочем, не это привело его в укромное местечко, а вид задумчивого Арчи Кремера. Который, кстати, так и не рассказал ему, что за фигня приключилась – и вообще приключалась – между ним и тем прокурорским сухарем в унылом костюме. Захария рассчитывал на сногсшибательные откровения, но и просто помолчать рядом с Арчи он тоже был не против.