Две души Арчи Кремера (СИ)

Арчи удивился.

– Пренебрежение? – спросил он.

Кронинген развел руками.

– В том, что я сообщил тебе, что отправляюсь в рейс на «Триплоцефале»?

– В том, что зная это давно, не один день, осмелюсь предположить, ты удосуживаешься сообщать мне об этом только сейчас.

– Я сообщил, – холодно заметил Арчи.

Кронинген подошел к нему вплотную.

– В чем. Причина? – раздельно произнес он.

– Причина чего? – неизменившимся тоном спросил Арчи.

Кронинген посверлил его взглядом еще немного, затем отступил назад.

– Действительно, – тихо сказал он.

Арчи сам хотел бы знать, что понуждало его бояться встреч с Кронингеном.

Захария улучил момент и на вечеринке перед отлетом вцепился в Арчи:

– У вас почему все? Он что, настолько чокнутый? Или почему?!

Арчи растерянно смотрел на него.

– Я не понимаю, о чем ты, – выдавил он.

– Да будет, – скептически бросил Захария. – Ты просто сбегаешь от него, или вы хотя бы поскандалили напоследок?

Арчи вскинул голову и ледяным голосом сказал:

– Ты не думаешь, что твое любопытство неуместно?

Захария покачал головой и тяжело вздохнул.

– Ты дурак, Кремер. Умный, но такой дурак. Так не расскажешь? – с надеждой спросил он. – Я никому не скажу!

Арчи отступил от него. Захария злобно прищурился.

– Ну и ладно, – оскорбился он и ушел.

Арчи ушел с вечеринки, поднялся на лифте на минус третий уровень, уселся на песок, а затем и вообще откинулся назад и раскинул руки. Действительно, почему у них все? Не потому ведь, что Максимилиан чего-то себе там надумал: он-то готов был на многое – и уже начинал готовить почву для этого «многого». А потому что Арчи сдрейфил. Именно тогда сдрейфил, когда понял, к чему расспросы Максимилиана о его планах, о том, где он собирается жить, что делать. К чему рассказы Максимилиана о любимых местах, о предложении провести отпуск вместе, но уже на Земле, и много чего еще. Трусоват Арчи, как выясняется. Не то чтобы он людей боится – это нет. А вот себя рядом с ними – еще как.

Настойчивый Максимилиан Улисс Кронинген продолжал отсылать сообщения Арчи, а тот – их получать. И Араужо уже потребовал от Арчи спускаться и начинать готовиться к загрузке на борт, и Арчи уже подошел к люку, а Кронинген все требовал возможности хотя бы виртуально пообщаться. Но после почти недели, считай, молчания заводить разговор было тем более глупо. Так что Арчи удалил последнее сообщение Кронингена.

Все равно он через полтора месяца вернется на Землю. Все равно Арчи будет там только через девятнадцать земных месяцев. Рассчитывать, что за это время они друг о друге не забудут, глупо.

Только это иначе как трусостью не назовешь. Это Арчи не мог отрицать.

========== Часть 41 ==========

Арчи Кремер знал об инсталляции в честь небесной повозки с пышным именем «Триплоцефал», который стоял на почетном месте в семейном гнездышке Захарии Смолянина, – том самом из лоточка с марсианским песком и саркофага поверх, чтобы песочек не пропитывался влагой; еще бы ему не знать, как и сотням других несчастных. По большому счету, нужно было обладать завидной ловкостью и исключительным везением, чтобы увернуться от Смолянина, жаждавшего похвастаться своим пантеоном еще одному человеку. Арчи находил Захарию человеком приятным во всех отношениях, часто контактировал с ним по работе – оба напрямую связаны с искином, один – инженер искинщик, а второй – Арчи Кремер, человек-искин, концептуально говоря; и вдобавок ко всему Захария категорически настаивал на том, чтобы, так сказать, направлять и руководить молодым человеком, который, один-одинешенек, пытается взрослеть и становиться как личность в его близости. Ну и вообще – Арчи Кремер, загадка из загадок, любимчик Златана Лутича, человек с суперспособностями, тот самый медиатор, который укротил тех зубастых и клыкастых пресмыкающихся в количестве двенадцати прокуроров. Все вместе предопределило печальную участь Арчи Кремера: Захария собственноручно показывал ему своей пантеон.

– Между прочим, этот вот… – он осторожно передвигал большой черный камень, – я лично сковырнул в ареолаборатории. Эти засранцы попытались заныкать его. Ну и вообще не пустить меня туда. Но я объяснил этим оглоедам, что они могут искать другие мегакомпьютеры, чтобы делать свои жутко хитрые расчеты. Они подумали и согласились, что я прав. Пришлось, конечно, долго объяснять, соответственно варьировать лексемы, децибелы и частоты, но против меня еще никто не устоял. Да. А вот тот, чтобы ты знал, – это кусок от астероида, который ребята шлепнули на сороковой широте. Между прочим, почти целиком состоит из серебра. Ты видишь? Нет, ты видишь?

Захария сунул Арчи под нос кусок астероидной породы, до предела натянув мембрану, и внимательно смотрел, что Арчи делает; тот глядел на Захарию поверх камня, усмехался – развлекался, наблюдая за лапочкиными попытками выведать страшную и ужасную тайну Кремера, из-за которой Лутич так к нему благоволит. Эта экскурсия, в которую Захария втянул его, была еще одним тестом, призванным подтвердить некие, пока еще невнятные мысли, бродившие в его голове: собственно говоря, даже по тому, сможет ли Арчи оценить правдивость последнего заявления Захарии, можно было бы сделать определенные выводы.

Арчи отказывался говорить, что видит обыкновенный базальт с серебряными вкраплениями, что может с точностью до промилле указать состав, объем и вес камня. А Захарии и не нужно было это слышать, потому что усмешка Арчи говорила о многом. О том, например, что за пару секунд рассеянного сканирования он узнал о камне куда больше, чем помнил Захария из получасовых монологов ареологов.

Отчего-то в двух с чем-то миллионах километрах от Марса такие мелочи вспоминались особенно хорошо. И понимать их оказывалось куда проще. Николай Канторович, например, не погнушался повесить рядом с изголовьем своей койки голограмму этого пантеона. И это Арчи тоже понимал. И еще отчего Кантор, перед тем как заснуть, смотрит на эту голограмму, словно сверяется по ней с собой. Это, конечно, было сентиментально, но необходимо все-таки: когда расстояние все увеличивается, нужен какой-то якорь, какое-то связующее звено между ними и домом. Общее воспоминание, что ли. У каждого члена экипажа было нечто такое. Араужо, когда раздумывал о чем-то, потирал обручальное кольцо. У него и медальон был, тоже с какой-то тайной и приятной историей. У каждого было нечто такое. У Арчи – ничего.

У него зато была возможность сидеть, положив ноги на консоль, смотреть на экраны, слушать тишину, думать. Не поддаваться искушению создать модель наподобие той, которую видел у Захарии: «Марс – «Адмирал Коэн» – Земля». Для полноты картины можно было бы подбавить пару рандомных небесных тел, и – недостатки обладания таким шустрым искином – у Арчи перед глазами забрезжила почти прозрачная картинка. Он чуть ли не уравнения видел, по которым высчитывалась траектория «Адмирала Коэна», орбиты Марса и Земли, данные телескопов о малых небесных телах, и как в соответствии с этими уравнениями менялось положение небесных тел. И плевать ему было на них, а на то, отчего он так много думал об этой модели, – не плевать.

Тот саркофаг с марсианским песком, в котором Захария Смолянин имитировал передвижение «Триплоцефала» к астероидному поясу, а затем обратно, привычные жесты остальных членов команды, рассеянно обращавшихся к своим талисманам – это все обретало смысл. И, как ни странно, это все было совершенно бесполезно. «Адмирал Коэн» удалялся все стремительней. Пассажиры уже наверняка заныкались в своих каютах и отдыхали после капитанского ужина. Психологи уверены, что при малости самоконтроля и даже без суггестивных практик достаточно двадцати одного дня, чтобы избавиться от привычки. Кронинген уже пережил двенадцать марсианских дней, а это, считай, на восемь с лишних часов больше, чем на Земле. До Земли он долетит с легким сердцем и обычным бесстрастным взглядом.

А Арчи тосковал. Он странным образом даже не мог объяснить, по чему именно. Сам себе удивлялся: обычно когда он не мог подобрать лексические единицы, ему исправно помогал Арт, по самым мелким признакам определявший, что именно хотел сказать Арчи, и почти всегда угадывавший. И кажется, они обзавелись ситуацией, в которой оказывались равным образом беспомощными – ни Арчи, ни тем более Арт не мог подобрать верного определения странному состоянию, в котором пребывал. Хотелось бесконечно смотреть на космос, плавать в темноте, хотелось представлять иное время и пространство, в котором двоим достаточно просто потянуться друг к другу, и эта чернота, эта пустота и тишина просто аннигилируется, и до кончиков пальцев дотянуться – необходимо совсем крошечное усилие.