Две души Арчи Кремера (СИ)

У Кронингена нервно дернулись ноздри и плотно сжался рот. Он уставился на дорогу.

– В таком случае я не совсем понимаю логики коменданта Лутича. Странное использование уникальных ресурсов, – не самым дружелюбным голосом произнес он.

Арчи не сдержался: хмыкнул. Усмехнулся. Это смотря с какой точки зрения смотреть. Лутич был доволен: ареанский социум существовал вполне себе неплохо, изолированный от этих – следаков – идеальным буфером в виде Арчи Кремера, а этот прокурорский микросоциум не чувствовал дискомфорта, потому что изолятор был действительно хорош.

– Уникальная способность коменданта Лутича разглядеть в знакомом незнакомое, – усмехнулся он.

Автомобиль начал тормозить перед воротами. Арчи сидел неподвижно.

– Такие вещи, как прибытие, совершаются в автоматическом режиме? Воистину, Марс полон ресурсов, – желчно отметил Кронинген.

– Не в автоматическом, – поправил его Арчи. И чуть тише добавил: – Мой искин подключен к компьютеру машины, руками размахивать нет нужды.

Стоя рядом с дверью в шлюз, Кронинген повторил Арчи приглашение на кофе. Обаде с любопытством осмотрел Кронингена; остальным было наплевать, чего руководитель группы хочет от медиатора, тем более Кронинген одним и тем же тоном – тем, которым только что говорил с Арчи – мог делать комплименты троюродной бабушке, а мог допрашивать подозреваемого, которого очень хотел упечь на пожизненное. Кто его знает, что Кронингену нужно от медиатора, может, план следующего месяца обсудить.

В своей комнате Кронинген указал Арчи на кресло, уселся напротив, велел автоповару делать кофе.

– Мне все-таки не показалось, и вы не очень дружелюбны ко мне, – светским тоном начал он. Словно о погоде. Хотя Арчи не назвал бы это нейтрально – «недружелюбностью». – Я, признаться, одно время думал, что где-то перешел вам дорогу. Но подозреваю, что причина все-таки в дяде Альдо, и вы переносите на меня эту недружелюбность. Вы недовольны результатами операции?

– Вполне доволен, – вежливо ответил Арчи.

– Тогда в чем причина вашего неожиданно эмоционального отношения?

Арчи помолчал. Слова как-то не подбирались. Наконец он сказал:

– Сама эта, с позволения сказать, операция была некоторым образом неожиданностью для меня. Это раз. Профессор Кронинген один из немногих, кто очень успешно объектифицирует меня. А меня исследуют очень многие. – Он сжал челюсти. Кронинген нахмурился. – Но овеществление меня получается как бы не исключительно у Кронингена. И три. Представьте себя на моем месте и скажите: я должен быть рад такому подарку судьбы?

Кронинген встал, поставил перед Арчи чашку, снова уселся. Произнес:

– Я благодарен вам за откровенность. И рад, что вы сочли возможным довериться мне. Я все-таки рассчитываю, что сотрудничество со мной оказывается более приятным.

Арчи поднял брови и улыбнулся.

– Я тешу себя надеждой, – добавил Кронинген и поднял чашку. – Ваше здоровье.

Арчи тихо засмеялся.

– Это глупейший тост в мою честь, – ответил он и поднял чашку. – Совершенно бессмысленный. Ваше здоровье.

Кронинген пожал плечами и устроился в кресле удобней. У него было превосходное настроение.

========== Часть 40 ==========

При необходимости Максимилиан У. Кронинген мог сойти за приятного светского человека. Разумеется, ни жесткий прокурорский взгляд, ни общие мизантропические настроения скрывать слишком долго не получалось, но на пару часов его обычно хватало; как ни крути, а Кронинген был из респектабельной семьи, а та была через брак ли, через деловые отношения связана со многочисленными другими респектабельными семьями, и приходилось проводить немало времени на сборищах разной степени официальности. Да еще и маменька нехило натаскала крошку Максимилиана на этикет, принятый в «нашем круге общения», да так, что даже вырастя, крошка Максимилиан мог поддерживать бессмысленный треп – с лихорадкой под сорок, накидавшись коктейлями или после сорока бессонных часов. Маменькина школа была в некоторых аспектах суровей той же академии.

Правда, к чему его эта школа не подготовила, так это к Арчи Кремеру, сидевшему напротив, снисходительно улыбавшемуся и – молчавшему. Легкомысленные историйки из семейной хронологии о том же дяде Альдо Арчи не веселили совсем – он только поднимал брови и дергал уголком рта. Анекдоты о других людях, которых Арчи, возможно знал, развлекали его чуть больше, но это была совсем мимолетная реакция, и Арчи снова возвращался к каменному спокойствию. Максимилиан У. Кронинген даже завидовал такой выдержке – кажется, он сам, гордившийся, и вполне заслуженно, своей, ничего не мог противопоставить Арчи. Тот был непоколебим. Кронинген, наверное, никогда бы не хотел проводить допрос с ним – ни с Арчи в качестве свидетеля, ни подозреваемого, ни обвиняемого: это было бы катастрофой, наверное. Любые тактики допрашивающих разбились бы вдрызг об это каменное спокойствие. Тут кого хочешь затрясет, и даже Кронингена.

Но он не отступал. Не только потому, что его задело безразличие Арчи, но и по другим причинам. По порядку: парень был безусловно привлекателен, даже если сделать скидку на буйную фантазию скульпторов тела и неограниченный бюджет генштаба, который наверняка находился в их распоряжении, они не могли не взять за основу лицо и тело – прошлое – этого Кремера. Иными словами, можно с полным основанием заявлять, что, то, что Кронинген видит перед собой, – это Арчи Кремер. А вообще технологи постарались: Кронинген в жизни бы не догадался, что за штука этот Кремер, если бы тот не лопухнулся так со своей неприязнью. Максимилиан У. Кронинген не мог ее объяснить, а когда он чего-то не мог объяснить, он рыл до тех пор, пока не находил объяснение, которым согласен был удовлетвориться. Так что он знал, что перед ним сидит, по большому счету, кукла–футляр для человеческого мозга, но видел человека, говорил с человеком, был заинтересован – человеком.

Далее: Кронингена привлекало и безразличие Арчи. После пары случаев в первые пару недель, когда неприязнь Арчи была отчетливо ощутима, он вернулся, как подозревал Кронинген, к своему обычному бесстрастному «я». Которое было очень сложным – это было очевидно не только Кронингену, но и остальным. Арчи оказывался превосходным медиатором, реагирующим на неприязнь членов следственной группы неизменно ровно, вежливо, благожелательно – и каждый раз по-разному. Он мог сделать неожиданный комплимент Ларисе Важич и даже изобразить несколько пристрастный интерес – пофлиртовать, иным словом. Старая кляча молодела лет на тридцать после такой наглости; он и с Обаде мог обменяться двусмысленными шутками, после которых Обаде самодовольно ухмылялся, как будто обожравшись вкуснейшего десерта. Мог жестко возразить Фергюссону – почти на грани агрессивности: этот рубака с безграничным почтением относился именно к такому стилю поведения. И он мог быть разным – дружелюбным, заинтересованным, даже недовольным – и обжигающе холодным с Кронингеном. Тому было очевидно, что Арчи не чурался его общества, но если была возможность, избегал его. Это раздражало. Задевало, чего уж. И хотя некоторые вещи вполне можно было сообщить любому члену группы, и это по большому счету ни на что не влияло, Кронинген все равно злился, потому что в ряде случаев это было именно что проявление открытого, осознанного и не в последнюю очередь демонстративного намерения Кремера иметь с ним как можно меньше дел. И из-за чего – из-за старого бахвала Альдо Кронингена.

И еще одна причина, идиотская, не без этого. Максимилиан У. Кронинген был заинтересован, и чем дальше, тем сильнее, насколько хорошо тело Арчи Кремера. Иными словами, насколько щедры были конструкторы и обеспечили ли его какой-никакой заменой половым органам. Если да, то насколько они хороши и как ловко Арчи Кремер ими пользуется. Очевидно ведь было, что фигня о пестиках-тычинках для него была не внове. Кронинген затруднялся определить, правда, как у него обстоит с этим сейчас, но кое-какие обмолвки, даже флирт с Обаде – проклятым эфиопом, сладострастным похотливцем – подтверждал, что дилетантом этот Кремер не был.