Я без ума от французов (СИ)

– Ты прав, ты чертовски прав, Тир, – Назир вздыхает и на секунду опускает взгляд. – Я могу подумать об этом?

– Конечно, – Тиерсен кивает. – Ты мой гость здесь до того времени, как не надумаешь. А дальше…

– Увидим, – Назир резко поднимается. – И, наверное, сейчас самое время сказать… Ты помнишь несколько фамилий? Сармьенто, грабительница, глава группировки, за которой мы гонялись полгода и у которой было достаточно денег, чтобы выйти из дела чистой. Чезари, помощник министра, задумавший покушение на него и мастерски сваливший всю вину на других людей. Меммо, тот контрабандист, которого мы пытались взять почти год и который сдал нам всех своих людей, отделавшись минимальным сроком. Агости, свидетельница по делу мафии, благодаря которой мы не смогли тогда посадить их босса. И Марангони, тот самый босс, – Тиерсен выслушивает все это внимательно и кивает. Назир удовлетворенно хмыкает. – Они все мертвы. И, знаешь, я получил от этого огромное удовольствие.

– И это значит?.. – Тиерсен поднимает бровь.

– Возможно, мы снова сможем стать друзьями однажды, Тир, – Назир смотрит на него и чуть-чуть сжимает губы.

– Надеюсь, – Тиерсен кивает, разглаживая пальцами одеяло. – И, знаешь… Ты сказал, что “всегда это знал”?..

– Я четыре года был вашим соседом, – Назир усмехается. – И за четыре года я не видел у вас ни одной женщины, не слышал ни одного женского крика. А вот кровать долбилась о стенку с завидной регулярностью.

– Но, если так… – Тиерсен слегка краснеет, но не меняет тон. – Почему ты не сказал никому? Ты легко мог бы сломать мне карьеру, если бы захотел.

– Ты был моим другом, Тир, – отвечает Назир после короткой паузы. – И мы прошли вместе достаточно, чтобы меня не касалось то, с кем ты спишь.

– Так, хватит! Хватит сентиментальности! – Цицеро, который явно подслушивал их разговор последние несколько минут, с силой распахивает дверь, держа в руках поднос с закрытым блюдом. – В самом дрянном театре Цицеро играл такое лучше! И если Назир думает разжалобить Тиерсена…

– Я ничего не думаю, – отрезает Назир. – Спокойной ночи, – он не собирается больше задерживаться и выходит за дверь быстро, плотно притворив ее.

– Ну что ты опять завелся? – Тиерсен улыбается и хлопает по постели рядом с собой, и Цицеро тут же недовольно падает на нее, со звоном опустив поднос. – Лучше покажи, что принес, – Тиерсен тянется к крышке на блюде, но Цицеро легко бьет его по руке.

– Нет-нет, Тиерсен! – он снова мгновенно меняет настроение и забирается на постель с ногами, садясь на колени. Желтые глаза просто лучатся радостью и возбуждением. – Закрой глаза!

– Ладно-ладно, – Тиерсен смеется и послушно закрывает глаза, устраиваясь в подушках. Звякает крышка о поднос, Цицеро возится с чем-то несколько секунд, а потом… Поцелуй очень холодный и невозможно сладкий, Тиерсен различает несколько вкусов сразу – мороженое, шоколадная паста и тертый миндаль. Наверняка Альвдис сделала это для Элизабет, думает он. И не очень-то думает – слишком сладкий вкус сменяется теплым вкусом Цицеро, вкусом его слюны, и Тиерсен хватает своего итальянца за шею, притягивая ближе, обводя языком зубы, и холодный от мороженого язык ласкает ответно его рот. Они размыкают губы с громким мокрым звуком, и Цицеро смеется и тянется к блюду, на котором и правда красиво – слишком красиво и изящно, чтобы он сделал это сам – уложена горка мороженого, украшенного пастой и ореховой крошкой. Цицеро берет подушечками пальцев одну из вымоченных в ликере вишен, разложенных по краю блюда – Тиерсен сам сделал для него несколько банок до поездки в Париж, – и отправляет ее в рот, слизывая сахарный сок. И ловко удерживает вишню на языке, наклоняясь, снова потягиваясь ко рту Тиерсена.

– Лучший фокус из всех, – тихо говорит Тиерсен, следя взглядом за прокатывающейся по языку Цицеро туда-сюда вишней и наконец принимая ее губами. Тиерсен и Цицеро замирают друг перед другом, так близко – губами держат вишню с обеих сторон, руки на одеяле совсем рядом, напряженные, возбужденные тела одно под другим, и так далеко – целая вишня отделяет от поцелуя, так неловко нарушить эту неподвижность, чтобы накрыть одной ладонью другую, так мучительно, вымученно сейчас каждое движение, чтобы сбросить одеяло на пол и трахаться до самого утра, прерываясь только на перекуры и питье. Они оба знают это, и соприкосновение губ, зубов – мягкое, сладкое от вкуса ликера, вишни и сахара.

– Косточка, – тихо смеется Цицеро, когда их поцелую начинает что-то мешать, и сплевывает ее в сторону, снова возвращаясь к губам Тиерсена. И это так необычно ласково, что Тиерсен весь вздрагивает и дергается, когда ему на грудь шлепается мороженое.

– Холодно-ох! – это действительно холодно, а когда Цицеро наклоняется резко и прикусывает испачканный шоколадом сосок – жарко. Но маленький итальянец вовсе не собирается жалеть Тиерсена, только смеется и загребает мороженое пальцами, измазывая его грудь и живот. Липко, сладко, сливочно, с шоколадом и миндальной крошкой. И мышцы напрягаются – от холода и не только от холода, – когда Цицеро проводит ладонями по ребрам Тиерсена, размазывая светлые потеки с легким хлюпаньем, когда наклоняется и слизывает с темных волос крупные капли, захватывая губами кусочки мороженого, когда потирает холодными пальцами затвердевшие соски, смотря на Тиерсена игриво, ловкими движениями языка оставляя слюну взамен сливочных пятен.

– Ты думаешь, стоит? – спрашивает Тиерсен наконец, когда Цицеро добирается до его члена, поднявшегося давно, пахнущего терпко натекшей на волосы на животе смазкой. – Это будет действительно холодно, – он с сомнением смотрит, как Цицеро набирает мороженое в правую руку и облизывает левую.

– Это будет… – Цицеро засовывает пальцы в рот, скользя по ним языком, и Тиерсен прикусывает губу, когда он принимается откровенно сосать их, легко причмокивая, – сладко! – желтые глаза ярко вспыхивают, и Цицеро убирает руку и принимается слабо подрачивать себе через так и не снятые джинсы. – Как кровь… или смерть, – он хитро щурится, давая мороженому в своей руке чуть подтаять. – Ты когда-нибудь думал, как это все похоже, Тиер? – но Тиерсен не может ответить – он и не уверен, что Цицеро нужен ответ, – он выгибается на постели, когда маленький итальянец смыкает руку на его члене. И это ужасно холодно, но заводит не меньше, и вся необычность, и то, как хлюпает это чертово мороженое под пальцами, и то, что Цицеро дрочит им обоим, закусив губу, и Тиерсен видит это, приоткрыв рот от частых вдохов. У Тиерсена на щеках появляется легкий румянец, и он знает, что должен что-то делать, но не может, потому что Цицеро опять наклоняется, не переставая торопливо ласкать себя через джинсы, и принимается жарко сосать его член. Тиерсен громко стонет, хватая Цицеро за волосы – это так горячо после холода, мокро, тесно, до самой упругой глотки, головкой по внутренней стороне щеки, по скользкому небу, Тиерсен не выдерживает и грубо трахает Цицеро в рот, резко и ритмично поднимая бедра.

На щеках горит яркий румянец, и виски влажные, и подмышки, пот выступает на внутренних сторонах бедер. Тиерсен больно кусает нижнюю губу, он понимает, что кончит уже почти сейчас, но, кажется, его Цицеро совсем не против. Короткие, тихие стоны срываются с каждым выдохом – Тиерсен не машина, накопившийся за день адреналин в его крови делает все жарче и острее. И Цицеро тоже стонет, быстро толкаясь бедрами навстречу собственной руке, даже не расстегивая молнию, и его горло сокращается с каждым этим звуком, его волосы тоже мокрые на висках, и Тиерсен хватает их больнее, насаживая его на себя.

– Тир, я тут подумал… О черт, извините, – нет, Селестин даже стукнул в дверь раз для приличия, но разворачивается на пятках резко и плотно жмурится сразу же, как только заходит. – Я лучше выйду.

Цицеро выпускает член Тиерсена изо рта и недоуменно переводит взгляд на быстро хлопнувшую за Селестином дверь. Сам Тиерсен тоже ничего не понимает, но, кажется, его брат более тактичен, чем Назир, и он пожимает плечами: