Страх, надежда и хлебный пудинг (ЛП)

– Не может быть, чтобы все было так плохо.

– Поверьте, именно так все и было. Я только-только закончила школу и внезапно оказалась среди людей, которые не только учились в колледже, но и объехали целый мир. Которые видели вещи, о которых я даже не слышала. Которые были по-настоящему образованными.

– Если вы были настолько разными, то почему он женился на вас?

– Думаю, поначалу он находил мое невежество очаровательным. Так он мог гладить меня по головке и называть «глупенькой Грейс». Но с течением времени умиление износилось и очаровательное стало постыдным. Как-то раз мы были на вечеринке – кажется, на каком-то благотворительном ужине, – и я пыталась завязать общение с прочими женами, пусть все они и были старше меня. Я хотела, чтобы он мной гордился. И одна из них сказала…

Она умолкла и сделала вдох.

– Обещайте мне не смеяться.

– Она так сказала?

Она толкнула меня локтем.

– Нет! В смысле, это вы должны пообещать не смеяться над тем, что я расскажу.

– Обещаю.

Она вздохнула, явно не веря мне.

– В общем, она сказала, что Пантеон не оправдал ее ожиданий. Что он оказался намного меньше. А я сказала, что завидую ей, потому что всегда мечтала побывать в Греции.

– А, – сказал я. – Вы подумали о Парфеноне.

– Да.

– Кто угодно мог перепутать.

Она рассмеялась.

– Нет. Во всяком случает, только не люди их круга.

– И что случилось потом?

– Она подняла меня на смех. Сказала: «Милочка, ты никогда не станешь одной из нас. Почему бы тебе не посидеть на кухне вместе с любовницами?»

Мы стало ясно, откуда в ней развилось это надменное безразличие. То был щит против насмешек.

– Сидеть с любовницами было бы, наверное, веселее.

– Возможно.

– У вас были хорошие времена?

– Иногда. Особенно в Вейле. Мы ездили туда кататься на лыжах, когда мой Коул был еще маленьким. Николас уходил кататься один, а Коул, хоть уже и стоял на лыжах лучше меня, оставался со мной. Мы уходили вниз и гуляли по зеленым склонам. Это одно из немногих воспоминаний, когда я чувствую, что была настоящей матерью.

– У него до сих пор есть это кондо.

– Да? Странно.

– Ничуть.

Она отвернулась и стала смотреть на неподвижный вентилятор под потолком.

– После смерти отца он некоторое время жил у меня.

– Я не знал.

– Это продлилось всего несколько месяцев.

– А потом?

– Ему исполнилось шестнадцать, он купил себе автомобиль, и с тех пор я только его и видела. Он не хотел иметь со мной ничего общего.

– Как по мне, обычное поведение парня шестнадцати лет.

– Возможно. Не знаю. Он был таким обозленным. У него умер отец, и он, полагаю, еще разбирался со своей сексуальной ориентацией. Сколько раз я ни пыталась поговорить с ним, он всегда уходил.

– И в итоге вы перестали пытаться?

– Я думала, он сам так хотел.

А я думал, что она ошибается. Ребенок не может хотеть, чтобы мать от него отказалась.

Какое-то время мы лежали в неловком молчании. Постель, которую мы разделили, внезапно стала холодной.

Меня разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, Грейс было жаль. Она была молода, осталась одна, без поддержки, а муж в этом смысле ей ничем не помог. Джон всегда полагал, что Грейс избегает Коула из-за того, что занята своей светской жизнью. Я же чувствовал, что она до ужаса одинока и сторонится сына просто-напросто потому, что не знает, как с ним помириться. И все же понять, почему она предпринимает так мало усилий, я, как ни старался, не мог.

– Вы должны были приехать на свадьбу.

– Я знаю.

– Так почему не приехали?

– Боялась.

– Чего?

– Опозориться.

В моей груди вспыхнул гнев.

– Он ваш сын. Это был важный день для него – для них обоих! А вы думали исключительно о себе?

– Я и не жду, что вы поймете.

И хорошо. Потому что я на самом деле не понимал.

***

Утром позвонил Джон – сказать, что они добрались, но с Томасом еще не увиделись. Повесив трубку, я какое-то время лежал и вспоминал прошлую ночь. Я нервничал перед встречей с Грейс. Не из-за секса, но потому что, когда мы засыпали, атмосфера между нами была напряженной. То, что она делала – обещала приехать, но в итоге не приезжала, не поздравляла Коула с днем рождения, не появилась на свадьбе – не укладывалось в голове, и все-таки я не считал ее плохим человеком. Более того, мне казалось, что она, возможно, травмирована даже больше, чем ее сын.

Я нашел Грейс на кухне, где она готовила завтрак.

– Вот кофе, – сказала она, показав на кофейник.

– Спасибо.

Я налил себе кофе и, сев за стол, стал смотреть, как она укладывает бекон в сковородку и разбивает над миской яйца.

– Это благодаря вам Коул любит готовить?

Она покачала головой.

– Я никогда не умела готовить, как он.

– Я не спрашивал, кто научил его, как готовить. Я спросил, вы ли научили его любить сам процесс.

Она закусила губу.

– Мне бы хотелось верить, что да. – Она опустила лицо, и когда между нами упала завеса ее волос, я чуть было не рассмеялся – настолько ее поведение походило на то, как поступал ее сын. – Я рада, что вы уговорили меня приехать.

– Я тоже рад.

Она перевернула бекон, по-прежнему избегая смотреть мне в глаза.

– Знаете, вы вчера были правы. Я была отвратительной матерью. – Я использовал не совсем такие слова, но спорить не стал. Мне показалось, она того не хотела. – Я до сих пор помню день, когда его потеряла. – Она переложила бекон на бумажное полотенце. – Ему было двенадцать. К тому времени я уже перестала путешествовать с ними.

– Почему?

Она положила на сковородку новую порцию сырого бекона.

– Я терпеть не могла ездить в Европу. Для меня эти поездки всегда заканчивались стыдом. Нью-Йорк был единственным местом, где у Николаса жили друзья – ну, деловые партнеры, – которые были такими же невежественными, как я, поэтому, когда он предложил жить отдельно, я туда переехала. Но после Европы они всегда заезжали ко мне, и мы несколько дней притворялись семьей.

Коул до сих пор чаще всего заезжал в Нью-Йорк по пути домой из Европы, хотя в самом городе не оставался.

– Понятно.

– В тот день я всю предыдущую ночь развлекалась на вечеринке. Здесь нечем гордиться, но тогда я очень часто проводила время именно так. Они только что вернулись из Рима, и Коул пребывал в абсолютном экстазе. Только и говорил, что о Форуме и Колизее. У него была книга с накладками, которые показывали, какими эти места были в древности по сравнению с тем, что от них осталось сейчас, и он пытался мне ее показать. Но я ссорилась с Ники. Знаете, как это бывает, когда они маленькие? Вы ругаетесь поверх их голов, но так, чтобы дети не догадались.

– Да, знаю.

– В общем, Коул все пытался обратить мое внимание на себя, все говорил: «Мама, смотри», а потом… – Она покачала головой. – Я не помню, что именно к тому привело, потому что была сосредоточена на ссоре с его отцом, но внезапно Коул сказал: «Мама, ты не понимаешь». А я повернулась к нему и ответила: «Дорогой, дело не в том, понимаю я или нет. Просто мне все равно». – Она подняла руку, чтобы вытереть слезы. Я не заметил, что она плачет. Ничто в ее голосе это не выдало. – Я никогда не забуду, какое у него стало лицо. Словно ему дали пощечину. Он не заплакал… уверена, он считал себя слишком взрослым для слез… но он убежал. И все-таки я думала, что он отойдет. Но вечером, когда они оба уехали, я нашла ту его книжку на дне мусорного ведра. Он повырывал оттуда страницы, и я могла думать только о том, как ему больно.

– Почему вы не позвонили ему? Почему не попросили прощения?

Она пожала плечом.

– Не знаю. Я говорила себе, что он просто ребенок, что он это забудет.

– Но он не забыл.

– В следующий раз я увидела его спустя почти восемь месяцев, и к тому времени он меня еле терпел. Он отказался обнять меня. Он… – На этот раз ее голос осекся. Она закрыла руками лицо. Ее плечи дрожали.