Страх, надежда и хлебный пудинг (ЛП)

– Что за история у тебя с хлебным пудингом?

– Знаешь, там снимали часть сцен «Звуков музыки», хотя не думаю, что австрийцам нравится, когда им об этом напоминают.

– Перестань уклоняться от темы и поговори со мной.

– Я понятия не имею, о чем ты.

– Все ты имеешь.

Его плечи опали, и он тяжело осел на кровать. Я еще никогда не видел его таким потерянным, таким побежденным.

– Я не могу, Джонни. Если я попытаюсь об этом заговорить, то стану лить слезы, а это не нужно ни мне, ни тебе.

– Я предпочту, чтобы ты плакал, чем отгораживался от меня.

Он опустил глаза на свои руки. Потом сделал глубокий судорожный вдох.

– Это было глупо с моей стороны, да? – прошептал он.

– Ты о хлебном пудинге?

– Нет. Ну… да. И о нем в том числе. Но я имел в виду не его.

– Тогда что было глупо?

– Думать, что я когда-нибудь стану отцом.

Поворот темы был таким неожиданным, что мне потребовалась секунда на то, чтобы перестроить ход своих мыслей.

– Нет, не глупо. Томас предупреждал нас, что это может занять какое-то время.

– Да, но почему-то я ему не поверил. Я был убежден, что кто-нибудь обязательно выберет нас.

– Мы знали, что однополые пары не рассматривают в первую очередь.

– Но все остальное говорит в нашу пользу.

Да, нашей жизни многие позавидовали бы, но в данном конкретном случае деньги не могли нам помочь. Одним своим наличием, во всяком случае, – нет. Я сел рядом и обнял его. Он уступил – пусть с неохотой, но все-таки уступил.

– Может, мы зря слишком ограничиваем себя. – Когда мы принимали решение, оно казалось мне оптимальным, но теперь я не был в этом уверен. – Дети, которым нужны родители, есть по всему миру. Может, пришло время подумать о других вариантах.

– Ты имеешь в виду попробовать за границей?

– Возможно. Или заново рассмотреть суррогатное материнство.

– Я больше не знаю, что делать. Жаль, что никто не может просто дать мне ответ.

Я поцеловал его в макушку.

– Через восемь дней мы вернемся домой. И как только пройдет джетлаг, позвоним Томасу. Мы скажем ему, что готовы обсудить прочие варианты.

Он кивнул, шевельнувшись у меня на груди.

– Хорошо.

Мне так хотелось быть в состоянии сделать хоть что-то, чтобы ему стало лучше. Придумать, как облегчить лежащий на его сердце груз. Но, говоря откровенно, мы страдали не одинаково. Больше всего на свете он хотел стать отцом, и хотя я разделял это желание, у меня оно было другим. Я мечтал даже не о ребенке, а о том, чтобы наша семья стала полной. Я хотел увидеть своего отца дедом, а Коула – абсолютно счастливым. Но сейчас у меня было ощущение, что это никогда не случится.

Однако на следующее утро все изменилось.

Часть II

Интерлюдия в Мюнхене

Глава 5

Мне снилось старое Рождество и Кэрол. Я полулежал в своем старом, продавленном кресле, а Кэрол сидела напротив меня на полу и пыталась собрать детский велосипед – подарок Джону от Санты. Я знал, что это сон. Не только потому, что в нем была Кэрол, но потому, что мы находились не дома, не в Финиксе, а в мюнхенских апартаментах, за окнами которых шумели зимние празднества. Наша елка была высотой футов десять, не меньше; она опасно кренилась на бок, кривая, изогнутая, как нечто из мультиков Доктора Сьюза, которые так любил Джон. Я беспокоился, как бы елка не упала на Кэрол, но заговорить и предостеречь ее не решался из страха, что она снова исчезнет. Что она ускользнет на другую сторону, в пустоту, где я не мог до нее дотянуться.

Я отчаянно хотел, чтобы Кэрол осталась, и потому – пусть я и знал, что это был сон, а, может, именно по этой причине – старался не шевелиться. Я сконцентрировался только на пребывании с ней, пока она сидела, склонившись над инструкцией к велосипеду.

– Папа! Папа, проснись!

Полсекунды я ждал, что сейчас ко мне в кровать заберется мой маленький сын. Я ждал, что он ляжет, свернувшись калачиком, рядом со мной в своей пижамке, усыпанной динозаврами. Сынок, еще рано, хотел сказать я. Иди спать. Санта еще не пришел.

– Отец!

Он всегда был настойчивым. Мои глаза сами собой открылись, и я поначалу не понял, что за мужчина навис надо мной. Это не мог быть мой сын, которому моя жена собирала велосипед со Спайдерменом на удлиненном седле.

– Который час? – спросил я. В комнате было еще темно.

– Пять утра. Слушай, мы получили сообщение от Томаса…

– В пять утра?

– Ну, он отправил его вечером, по аризонскому времени, так что по нашему времени оно пришло около часа ночи.

Я был еще в полусне, еще пытался уцепиться за сюрреалистичное Рождество, где моя жена была жива и здорова, а сын был на тридцать лет младше.

– И ты разбудил меня ни свет ни заря, чтобы рассказать мне об этом?

– Пап, кажется, нашелся ребенок.

Ребенок. До этого момента я не понимал, о каком Томасе идет речь. Джон с Коулом так тщательно избегали разговоров на эту тему, молча танцуя вокруг безмолвного слона, сидящего в комнате, что я успел позабыть, кто он вообще такой, этот Томас. Я сел и, протирая глаза, попытался вернуться назад – в настоящее, – где мой очень взрослый сын нуждался во мне.

– Так. Ладно. Что происходит?

– Мы с Коулом возвращаемся. Наш рейс вылетает через пару часов…

– Сейчас я оденусь…

– Нет, пап. Ты останься, окей? Это просто интервью с матерью и…

– И Коул пытается не питать лишних надежд.

– Что-то вроде того.

– А как же Грейс?

– Можешь ей рассказать?

– Ты не думаешь, что это должен сделать сам Коул?

Он вздохнул и потер пальцами лоб. В нем чувствовалось сильное напряжение. Он был таким много лет, однако, влюбившись в Коула, немного расслабился, а когда наконец-то покончил со старой работой и принял ту жизнь, которую они ныне вели, то напряжение почти без следа испарилось. Но сейчас оно снова вернулось, и не из-за встречи с Грейс, а из-за Коула. Я никогда не видел Коула в таком состоянии, как сейчас, когда он нервничал и из-за усыновления, и из-за Грейс, и Джон всеми силами пытался удержать его от полного срыва.

– Я ей передам, – сказал я.

Он облегченно выдохнул.

– Спасибо. Квартира оплачена до первого января, так что вы оставайтесь и, если сможете, получите от праздников удовольствие.

– У нас все будет нормально.

Он кивнул. Повернулся, чтобы уйти, но полпути нерешительно остановился и остался стоять. Внезапно мой сон вернулся в реальность. Может, он и вырос давным-давно из велосипеда со Спайдерменом, но он по-прежнему был моим сыном.

– Ты справишься, Джон.

Он просто кивнул, но я заметил, что его плечи расправились. Я сказал то, что ему надо было услышать.

– Я знаю.

– Дашь знать, как появятся новости?

– Конечно.

– Удачно вам долететь.

– Спасибо, отец. – На этот раз он дошел до двери, но на пороге снова остановился – силуэтом на фоне тускло освещенного коридора. Опершись о косяк, он повернулся ко мне. – Пап?

– Да?

Он сделал вдох, но слов не последовало. Тянулись секунды. Он все пытался что-то сказать. Иногда меня это забавляло – смотреть, как он мучается, но не сейчас. Я знал, какие слова он хочет произнести. И знал, что ему нужно услышать в ответ.

– Я люблю тебя, сын. И пирожка твоего – тоже.

***

Я снова лег спать в надежде, что нереальное Рождество с покосившейся елкой вернется, но этого не случилось. Снова проснувшись в половине седьмого, я уловил запах кофе. Накинул халат, сунул ноги в домашние тапочки и перед тем, как выйти из комнаты, убедился, что остатки моих волос не торчат. Елка, которая стояла в углу – нормальной высоты и совсем не кривая, – точно насмехалась надо мной своей абсолютной реальностью.

Рождество во всех смыслах закончилось. Джон научился кататься на том треклятом велосипеде, но потом стал выпрашивать горный велосипед BMX, потому что такие были у всех мальчиков по соседству. Удлиненное седло, сказал он мне с тихой серьезностью шестилетки, было для девочек.