Мое побережье (СИ)

Я была на нервах: примечая в коридоре знакомую спину, прожигала ее взглядами с таким упорством, что впору удивиться, как он еще не воспламенился.

Глупый, глупый максимализм и глупая я.

Хэппи, видя мое настроение, прекратил о нем говорить — так я обнаружила себя отрезанной от последнего источника информации о его жизни. Лишь однажды Хоган вынужденно обмолвился в ответ на мое раздраженное: «Почему бы тебе не сходить в кино с ним?», что тот последнее время практически не вылезает из гаража, занимаясь делами, одному ему известными, и почти ни с кем не разговаривает; кажется, крайний раз он выходил на контакт с Брюсом пятью днями раннее.

…мы сидели в столовой вдвоем.

— Слушай, — голос вклинился в сознание, когда я успела решить, что обсуждению незыблемой персоны «сэра Энтони» пришел конец, и успела углубиться в собственные мысли. — Из-за чего ты так злишься на Тони?

— Он — Старк, этого хватает за глаза, чтобы ответить на многие вопросы.

— Я серьезно, вообще-то.

— Я тоже, — я подняла на него многозначительный взгляд.

— Нет, в этот раз все по-другому. Вы никогда так долго не… не разговаривали.

Я раздраженно фыркнула, отвернулась и уставилась в сторону столпившейся в очереди за обедом цепочки людей.

— Извини, я не такой умный, как вы, чтобы бросаться мудреными словечками, — он пытался заглянуть мне в лицо. — В чем дело, ну? Я никому не расскажу, честно.

— Так же, как и про Киллиана? — не удержалась — настроение было ни к черту, и, ко всему прочему, я страшно не выспалась.

— Эй, — всегда искренний Хэппи выглядел задетым; я возвратилась к прежнему занятию сомнительной степени увлекательности, чувствуя укол совести. — Да, я облажался, но мы уже сто раз это обсуждали, и это было давно. А меня волнует твое настроение сейчас.

— Любопытно, с каких пор, — не хотела раздражаться и грубить ему — так получалось само.

— Вообще-то, всегда. И Тони — тоже.

Опасаясь вылить очередную порцию недовольства на ни в чем, действительно, не виноватого Хогана, я прикусила язык.

— А еще мы остаемся твоими друзьями, хоть вы и в ссоре.

Я ничего не ответила, продолжая кружить трубочкой лед в стакане, не глядя по сторонам. Хэппи не злил меня. Я злилась сама на себя и на воспоминания — апофеоз упаднического духа, птицами мечущиеся в сознании и долбящие своими эфемерными клювами в кору головного мозга, стремясь, кажется, раздробить череп изнутри. Хуже, пожалуй, были только непрошенные образы — призраки прошлого, идущие вразрез с моим воспитанием настолько, что становилось стыдно, совестно и тошно от собственной головы; жаль, не оторвешь.

На то, что забывала, какой он — Энтони Эдвард Старк.

— Он смотрит на тебя, когда ты не видишь, — после продолжительной паузы выдал Хэппи и скрипнул стулом, подхватывая поднос и всем видом показывая, что унесет пояснения в могилу, но сохранит «многозначительную интригу» в тайне.

Впрочем, какая там интрига — Старк страдал привычкой откровенно пялиться на всех, что являлось для него естественным ходом вещей.

Больше мы к данной теме не возвращались.

Злость смешалась с гнетущей тоской; в конечном итоге, было уже сложно определить, какая из эмоций преобладала.

Я не понимала, какими словестными формами можно выразить собственное состояние, но я была полна чего-то неопределенного: будто накатывало все сразу — и совершенно пусто одновременно. Из-за него.

Из-за линии своего поведения.

«Неблагодарная эгоистка».

К концу третьей недели я заснула со справочником по физике и пальцем, зажатым между страницами о квантовых постулатах Бора. Он пылился у меня на полке года два, не меньше, пока взгляд однажды случайно не упал на цветные изображения атомов на корешке, сильно выделяющиеся на общем фоне строгих переплетов классической литературы. Я прочитала первую главу о механическом движении и, вдруг поймав себя на мысли, что воспринимаю напечатанное достаточно адекватно и даже относительно понимаю, о чем идет речь, спустилась вниз за большой кружкой чая, думая о том, что нашла себе новое занятие на грядущий вечер. И тем внимательнее после я вчитывалась в каждую страницу, памятуя о своей слабости в отношении точных наук.

Мне до чертиков не хватало друга. Того самого идиота, который бы потащил меня на кладбище или выдумал какую-нибудь дурацкую псевдодокументалистическую страшилку про черные дыры, впутывая в повествование хитростные термины. И неладного длинноволосого рока, от которого дрожали стекла в машине.

А еще появились подавляющие грозовые тучи мыслей. Тех самых, что были хуже дотошного самоанализа — мыслей-попыток вытянуть из самых неизведанных глубин подсознания объяснение каждому его поступку.

Ужасные и слишком тяжелые, готовые разразиться бурей над головой.

Я так раздражалась, когда кто-то начинал осуждать Старка, ничего не зная о жизни человека за дверьми дома и маской раздолбая, но на деле, кажется, оказалась ничем не лучше остальных, рассуждающих поверхностно и стереотипно.

Он всегда был сложным мальчишкой. Не таким, как все; фраза до жути избитая, однако иначе выразиться нельзя.

Когда все вокруг твердили, какой он своевольный мудак, считающий, что заслуживает хорошее отношение и расположение людей, несмотря на то, что относится к окружающим, как к дерьму, я устало вздыхала и качала головой. Он не сволочь. С ним просто… не все в порядке.

Так многозначительно говорил Джарвис, который, кажется, был единственным, кто не наплевал на этого ребенка в коротком комбинезоне посреди песочницы окончательно.

Я никогда не углублялась в подобные вопросы, ибо они казались мне слишком сложными и, чего греха таить, не моего ума и дела, но о его проблемах я была осведомлена еще в пору детства, на том интуитивном уровне, когда ты просто смотришь и понимаешь: что-то не так, но пока не догадываешься, с какой интенсивностью из года в год закручиваются гайки в неокрепшем рассудке. Да, ему свойственен банальный нарциссизм, однако клеймить его одним пороком, не ведая подоплеки, — дело далеко не великой морали.

Я снова и снова, под разными углами вертела в голове мысли о том, как он относится к людям и как взаимодействует с обществом, попутно накладывая на образы все доступные мне на данный момент знания. Тони никогда не имел близких отношений с кем-либо в детстве — имею в виду, из родственников. У него нет ни сестер, ни братьев, и едва ли уместно говорить о львиной доле внимания к растущему чаду со стороны родителей — нет, я отнюдь не хочу крестить Говарда и Марию виновными во всех вселенских грехах, и плохими, невнимательными отцом и матерью их называть нельзя, но я не исключаю того эффекта, который могла оказать увлеченность в большей степени светской стороной жизни, нежели бытовой, миссис Старк, и гениальность мистера Старка, явившаяся палкой о двух концах, на его социализацию.

Череда бессмысленных тусовок, ярко выраженная склонность к алкоголизму, одноразовые связи с девушками, к которым он и близко не питал никоего подобия эмоциональной привязанности, и, его любимое: дни да ночи в домашней лаборатории на пару с железной развалиной, в перспективе — примитивным роботом, с коим он носился, точно с живым существом, утверждая, что однажды непременно доведет начатое до ума, и «Дубина оживет», тем самым неуклюже демонстрируя свою нерастраченную любовь — единственную, к вещам. Каким же «нормальным» сформируется парень в подобной среде, если ему элементарно сложно понять, как общаться с людьми на более теплом, задушевном, интимном уровне — настоящими, из плоти и крови, а не работающих на батарейках?

Как может понять человек, что такое «дружба», если его представления о мире с самого детства были искореженными? Да, он грубит и задевает, но это и есть его та самая система взглядов на отношения, с придерживанием которой он вырос. Он прекрасно осознает, когда ведет себя не так, и, господи, если бы кто-нибудь знал, как он честно пытается работать над собой, ломая укоренившиеся клише, так же, как знали мы с Роуди. Если бы кто-нибудь осознавал всю ценность этих усилий.