Билет в один конец (СИ)

Пока они не могут улететь, Ал выскальзывает из квинджета, находит тихое место и достаёт пачку сигарет. Да, она давно зашила в карман эту отраву и носила с собой, надеясь, что никогда не достанет. Момент настал, черти мчались к ней из всех тёмных дыр, распихивая друг друга локтями, пища и дёргая за хвосты. Слишком медленно тянется время, я боюсь не дождаться рассвета, да и что он изменит, если темно внутри? На самом деле она сама не понимала, что так её гнетёт, что не даёт дышать спокойно – то, что было сейчас, раненный Хоукай, не вовремя всплывшая в памяти дурацкая сказка, сказанное Тором, что у неё есть на кого положиться, напоминание, как это, работать одной. Как это, существовать в радиомолчании и темноте. Дымок от прикуренной, но не раскуренной сигареты вьётся тончайшей вуалью вверх, упирается в парапет, обвивает его, летит дальше. Алиса не курит, ей не нравится это горькое ощущение табака на языке и противный запах, будто пропитывающий и одежду, и кожу, и душу. Тем более что это просто опасно для здоровья, неправильно и вообще, кто придумал, что это может нравиться? Кто вообще придумал, что курить – это круто? Мерзко и противно. Да только она такое же мерзкое и противное существо, ей можно себя убивать по секундам, мучить свои дважды воспалённые лёгкие. В боку неприятно ноет, видимо, зацепила шальная пуля, или просто был сильный удар, на чёрной одежде не видно крови. Спасибо, Шутер, за мою амнезию и резко исчезающее зрение, за то, что я не помню, что ты делаешь. Потому что если бы помнила, если бы видела, как ты расправляешься с людьми, я не знаю, смогла бы я вообще жить. В разы проще знать, что это ПРОИСХОДИТ, чем видеть, КАК это происходит. Вот так устроена жизнь: ты либо просишь прощения, либо стреляешь в людей. Одно из двух.

Тони подходит не слышно, шаги у него теперь мягкие, как у кошки, опирается тяжело на каменную кладку, садится в своих джинсах ценой в качественный автомобиль прямо на грязную землю. Алиса на него даже не оборачивается, знает, что у него перевязки поверх одежды и разбит висок. Она сама не лучше выглядит, её не осматривали медики, на ней всё ещё есть кровь. Ал ждёт, что он отпустит какую-нибудь свою шутку, но Старк молчит, вертит в руках какую-то деталь от разбитого вдребезги костюма. Странно, но они даже не встречались с того самого дня, когда всё открылось, хотя, наверно Тони было тяжелее всех узнать правду. Он никогда не стремился героически погибнуть, и вот узнал, что покончит с собой, отпустив в опасное путешествие единственного близкого ему человека. Они сидят и молчат, не смотрят друг на друга. Сгорает так и не раскуренная сигарета, Ал отбрасывает её в сторону, не спешит тянуться за другой. Они молчат, и есть в этом молчании что-то уютное и домашнее, что-то успокаивающее и родное, что-то, что даёт силы глупо, почти истерично, сдерживая злые слёзы, улыбаться.

Она никогда не хотела называть Башню Мстителей “домом”, просто потому, что у неё не должно быть дома, потому, что она привыкла скитаться по подземкам, волоча за собой оборудование на колёсах. Но сейчас, волоча за собой ставшую слишком тяжёлой Шальную, она думает, это на самом деле здорово, что есть место, куда можно вернуться. Где есть душ, кофе и тёплая постель. Где есть жизнь.

Когда Ал наконец находит в себе силы выйти из комнаты за кофе, за окном светает. Их операция захватила часть светового дня, вечер и начало ночи. Сейчас все отсыпаются после тяжёлой ночи или просто не покидают своих комнат или лабораторий, только она почему-то не хочет спать и сидеть на месте тоже. Странно, что вся её жизнь так распределилась – когда она не принимала участия в операциях она либо спала, либо тренировалась. Замкнутость. Зацикленность. Неправильность. Невыносимость. Хотя, возможно, привычка, когда-то было так же. Когда-то? Давно ли прошлое стало “когда-то”, будто и не существовало вовсе.

Кухня расположена на солнечной стороне, поэтому большое помещение залито сейчас ярким естественным светом. С тех пор как закончилась затянувшаяся буря, солнце выходит постоянно. Это радует, это не может не радовать. Она сидит за столом, сжимая в руках свою кружку с птичками из Angry Birds. Конечно же, эту кружку подарил Клинт, “разбив” её обычную белую. Закрадываются сомнения, что кружку он разбил не случайно, потянувшись за сахаром, но сейчас не разобрать. Просто она увидела виноватого Хоукая с осколками чашки в руках, а на следующий день на её месте стояла эта.

- Что такое “Angry Birds”?

- Это игра такая. Тебе понравится.

Понравилось. Понравилось стрелять птичками из рогаток, понравилось, как взрывался смехом Клинт, когда им удавалось вдвоём набрать три звезды. Это было до того. Сейчас она не очень любит эту игрушку, установленную на телефоне. Без Бартона под боком скучно.

Шаги в коридоре, кто-то идёт сюда, Алиса напрягается, выпрямляет спину, никто не должен видеть ни меланхолию, ни то, как болят плечи. Она оборачивается, чтобы поздороваться, но слова замирают на губах, а тело само срывается с места, чтобы поддержать едва идущего Клинта.

- Ты… Ты что тут делаешь? Зачем ты встал? – ругаться громко не получается, нельзя, судя по тому, как он морщится.

А потом он поднимает на неё глаза и в них светится объяснение всему. Он обколот обезболивающим под завязку. Он сейчас мало что соображает, словно зомби, словно в дурном сне, когда нужно куда-то идти, а тело не двигается, будто не воздух вокруг, а вязкий кисель. Как он только встал в таком состоянии, как смог дойти до кухни? Ал ведёт его к спрятавшемуся в углу дивану, помогает сесть.

- Клинт, ты с ума сошел, - произносит она тихо, пытаясь поймать расфокусированный взгляд. Мгновенно забывается и “Мистер Бартон”, и яд, который нужно вкладывать в голос, и рубленные фразы, которыми она решила с ним перебрасываться, если всё же придётся разговаривать.

- Малыш, кофе хочу. Можно? – он глупо улыбается, облизывает пересохшие губы, пытается удержаться в сознании, но реальность уплывает от него каждую секунду, превращая мир в ирреальное пространство, где можно и пони встретить, и танцующих слонов, если хорошо постараться. Поэтому он цепляется за кофе, как единственный шанс вернуться в нормальный мир. Не понимает, что лучше ему спать сутки или двое, но спать, так всё пройдёт быстрее.

Девушка не отчитывает его, молча идёт к кофе-машине, стараясь не думать, кого он вместо неё видит. Нужно будет потом спросить. Клинт не шевелится, когда она возвращается, кажется, он уснул, в тени, ведь диван расположен так, чтобы в любое время можно было на нём подремать и солнце не помешало бы. Нет, не спит, протягивает руку, пытается открыть глаза. Получив, наконец, шанс на спасение из бредового мира, он пьёт жадно, Ал почти засматривается на ходуном ходящий кадык, на стекающие капли коричневатой жидкости, прочерчивающие дорожки на смуглой коже. Кофе горячий, даже обжигающий, но Клинт этого не чувствует, хочет скорее прийти в себя, начать здраво мыслить. Только он не понимает, что ему это не поможет, лекарства, используемые в ЩИТ, не перебить простым кофеином.

- Тебе легче? – зачем-то спрашивает она, наталкиваясь на мутный не изменившийся взгляд.

Бартон трясёт головой и отдаёт в протянутую руку кружку. У него кружка тоже красивая, видимо, сделанная на заказ для левши, она светло-фиолетовая, на одном боку нарисована небольшая мишень с красной точкой в центре, на другом чуть изменённый знак ЩИТ. Такой же точно, как на прикладе её винтовки, теперь она понимает, откуда Тони его взял. Ал споласкивает обе кружки и возвращает их на места. Ставит рядом, чуть соприкасая краями, будто это может сделать людей, что пьют из них, ближе, как невидимый поцелуй. И приятно, и больно думать о том, чего никогда не будет.

- Тебе нужно вернуться к себе, - она наклоняется к самому его уху, не шепчет даже, шевелит губами и совсем не ожидает, что сильные руки схватят её за пояс и усадят на колени, спиной к широкой груди. Боже, да он весь горит, уж не лихорадка ли? Нет, если его обследовали медики, то должны были вколоть все необходимые лекарства. Чужие ладони скользят по животу, обтянутому несколькими слоями ткани, усаживают удобнее, фиксируют на месте.