Подкаменный змей (СИ)

- И впрямь – Беловодье! – вырвалось у Анны.

Она погрузила ладони в поток и внезапно охнула – такой ледяной оказалась вода в разгар жаркого лета. И невозможно чистой, без малейшей мути. Она обернулась к мужу, чтобы разделить с ним свой восторг – и поразилась неподобающе серьёзному выражению его лица.

- Вы счастливы, Анна Викторовна? – напряжённо спросил он, словно снова, в который уже раз его настигли знакомые - затонские ещё - сомнения.

Анна влажным платком промокнула царапину у него на лице и улыбнулась ему безмятежно:

- Я счастлива, Яков Платонович. Не сомневайтесь! Кажется, только сейчас я начинаю понимать, что такое счастье на самом деле.

- И что же это? – спросил он по-прежнему серьёзно.

- Я пока ещё не знаю, как это выразить. Но точно знаю, что счастье – это не то, что представлялось мне когда-то. – И поскольку он молчал, ожидая ответа, она продолжила. – Раньше мне казалось, что счастье выглядит так: вы и я – оба в красивых нарядах, танцуем. Но эта грёза всегда заканчивалась одним – я вас теряла. Видимо, потому что это было неправильно, не про нас.

Ладони Якова казались горячими, отогревая её заледеневшие от воды пальцы.

- А что про нас? – тихо спросил он.

Она засмеялась:

- Знаете, у нас в гимназии был старый учитель математики, мы его страшно любили. Он говорил: «Вот вам задача, её условия прекрасны. А дальше сами, сами!» Понимаете? Вот нам условия – целое Беловодье!

Он безмолвно кивнул, не отрывая от неё горячего взгляда.

- А вы счастливы, Яков Платоныч?

Штольман улыбнулся:

- Уже лет двадцать об этом не задумывался.

- И правильно. Сложно это всё! – дерзко сказала Анна, тыча пальцем ему в грудь. – Вы ведь начинаете задумываться, когда мы связанные, в подвале, стоим у пыльного шкафа, и в нас стреляют через дверь. И никак не раньше! Вот тогда вы заявляете вдруг, что счастливы. Опасный вы человек, Яков Платоныч, мама права. И счастье у вас странное!

- Я вам уже два года это твержу, Анна Викторовна, - пробормотал Штольман, но не отказал себе в удовольствии зарыться губами в волосы у неё на макушке.

Хорошо, что теперь все эти споры – не взаправду.

Они снова замерли, держа друг друга в объятиях и не решаясь ни на какую ласку, опасаясь, что дальше просто не смогут остановиться.

- Но я вас понимаю, - сказала Анна, дыша мужу в плечо. – Нам обоим нужно, чтобы была задача, а дальше мы сами, сами. Всё это время, пока мы ехали, это словно были не вы, а только половина вас. Вы ведь ожили, когда услыхали про этого Подкаменного Змея. Когда мы доберёмся до нашего кремового города, нам обязательно надо будет открыть какое-нибудь маленькое сыскное агентство: вы, я, Антон Андреич.

- И духи? – насмешливо донеслось сверху. – С таким штатом маленьким агентство уже не назовёшь. Хорошо, что духам не надо платить жалованье!

- Снова смеётесь? Яков Платоныч, знаете, вы невозможны!

- Знаю, моя радость! Вы сообщаете мне это раза по три на дню.

Такая дерзость определённо нуждалась в наказании. Анна коснулась губами заветного местечка на шее за ухом, радуясь звуку враз сбившегося дыхания.

- Анна Викторовна! Герр Якоб! Где вы? Ехать пора, - с обрыва доносился голос господина Кричевского.

- Это тоже счастье? – недовольно пробормотал Штольман, отрываясь от жены. – На мой вкус, у нас оно какое-то несуразное.

- Вот когда мы доберёмся до нашего кремового города…

- …там это будет уже Коробейников.

Внезапно оба расхохотались во всё горло.

Комментарий к Беловодье

Вот, не удержалась, развела мёд и патоку. Но уже в следующей главе обещаю страсти-ужасти! Честно-честно!

========== Змеева хворь ==========

Анна внезапно содрогнулась, теряя дыхание и хватаясь руками за живот. Он едва подхватить её успел, опять пугаясь этой картины, хоть и видел её считанные разы. Прежде Анна Викторовна всегда просила оставить её с духами наедине, лишь в последние дни в Затонске стесняться его перестала. Но тогда духи относились к ней милосерднее. На кладбище нищий Серафим вообще поманил звуком какой-то свистульки (Штольман сам слышал) и Анна последовала за ним с лёгкой, загадочной улыбкой. Князь Разумовский, как бы Яков к нему ни относился, Анну тоже не обижал. Даже Магистр при жизни девушку напугал, но после смерти своей вреда ей не причинил. Но прежде несколько раз Штольману приходилось находить её бессознательной на местах преступлений, и он уже понимал, что привыкнуть к этому не сможет. Привыкать, что кто-то невидимый бьёт его любимую женщину кулаком в солнечное сплетение? Именно так оно выглядело со стороны. И как её защитить?

А ведь это, наверняка, не безвредно. И на здоровье может нешуточно сказаться. И он, идиот, за полтора года не обратил внимания доктора Милца на все пугающие проявления Аниного дара. Теперь вот доктора рядом не было, а он, наконец, догадался. И посоветоваться не с кем.

Анна перевела дыхание и выпрямилась, непреклонно отводя его руки:

- Нам туда!

Деревня старообрядцев была не похожа ни на что виденное в центральных губерниях России. Ладные рубленые избы-пятистенки были разбросаны по тургусунской пойме безо всякого порядка, без намёка на улицы. Построились, кому как вздумалось: то изба, то сарай, то овин, то вовсе пустырь, заставленный ульями. Видно, что от малоземелья никто в благословенном беловодском краю не страдал. У околицы встретили приезжих брехливые утихинские собаки, а из людей никто встречать не вышел – словно вымерло всё.

- Не удивляйтесь, - вполголоса пояснил Штольманам Кричевский. – Это кержаки. Они к чужакам не то, чтобы враждебны, но и привечать не будут. И вы не встретите тут обычного русского хлебосольства: староверы никонианца-осквернителя за стол не посадят из общей чашки хлебать. Закрытый мир. Добро, что здесь никто по скитам себя не сжигает и в землю заживо не закапывается. Одно слово – благословенная земля. Однако же, картошку здесь до сих пор не сажают – сатанинское яблоко!

Изба Игната Васильева притулилась на отшибе, у самой речной излучины, и огород при ней был вовсе небольшой. Зато вдоль забора на распялках топорщились многочисленные звериные шкурки, и земля была обильно усеяна рыбьей чешуёй. Видно было, что хозяева лесом жили - охотой и рыбалкой. Изба, однако, оказалась пуста, и дверь колом подпёрта. В избе омерзительно пахло недавней смертью, но, кроме того, чем-то ещё – тоже отвратительным и тоже недавним.

У Анны внезапно колени подогнулись, она почти рухнула на лавку.

- Всё! – выдохнула она. – Померла Евсейкина мать, вчера померла. Мы уже сюда ехали.

- Почем вы знаете, Анна Викторовна? – любопытство Грохотова почему-то Штольмана злило до скрежета зубовного.

Анна устало отмахнулась от купца, продолжая глядеть в пространство:

- Знаю. Уже схоронили. И не одна она тут днями преставилась.

- Отчего преставилась? – продолжал спрашивать Карп Егорыч.

- Змей убил.

Не нравился Штольману усть-горский купец, ох, не нравился! И не только тем, как он на Аню глядел, как разговоры вёл. Запугивать пытался, власть проявлял. Что, впрочем, с Анной никогда не проходило. Но было что-то еще, какое-то несоответствие. Хотя, если бы Яков поделился с женой своими подозрениями, она, наверняка, отмахнулась бы – сказала, что ревнует.

Яков не мог сказать о себе, что ревнив. Если его злили порой самодовольные самцы, на Аню поглядывавшие, если хотелось дать с размаху в зубы иному такому, чтобы защитить самую чистую, самую чудесную, единственную в своём роде женщину от грязных рук, от похотливых взглядов – разве же это ревность? Когда она сама опасности от людей не ждёт и не ведает – кто за неё заступится? Того инженера он сам, кажется, убил бы – за то лишь, что хотел казаться возвышенным, стихи барышне читал, а на уме только одно было! И пусть над дон-кихотством Штольмана весь Затонск смеялся, зато никто не подумал бы – ни в шутку, ни всерьёз – обидеть Анну Викторовну Миронову.