Подкаменный змей (СИ)

Сам он тоже не сразу понял, с каким сокровищем его судьба свела. Прежде видел в ней дитя, привязался, как привязываются к ребёнку – без всякой мысли, просто потому, что любого умиляют доброта и чистота. А когда понял…

Правы были старшие Мироновы: такому бриллианту достойная оправа нужна. А кто такой Штольман? Честный, неглупый полицейский – и только. Разве он пара ей? Потому так сердце зашлось, дыхание перехватило, когда увидел её рядом с Чеховым. Вот драгоценная оправа была бы!

Да только, к счастью для него, Анна Викторовна с её незаурядным даром создана была для иного – не музой писателю служить. Она всё твердила: «Я просто хочу людям помочь!» - и это предназначение её без конца толкало туда, где опасно. А ему судьба предназначила беречь это удивительное творение Вселенной – так он себе роль определил ещё в ту пору, когда и надеяться не смел на ответную любовь. Оберегать её дар и её саму, держать в ладонях, самому обдираясь в кровь, как сегодня в окаянной этой ежевике.

Со временем Штольман даже выработал для себя формулу, как относиться к Аниному дару. Через эту девушку ему приоткрывалось не потустороннее, а просто непознанное. Наука слишком молода, чтобы понять и объяснить ту невероятную чувствительность, которой обладала Анна Викторовна. Чувствительность же порождена была её добротой и вниманием к самым ничтожным из людей, что и позволяло слышать сквозь небытие тех, кому ещё нужно было быть услышанным.

Однажды он уже хотел сказать ей это, но она тогда попросила не говорить ничего высокопарного, и он промолчал.

И то, что она придумала – открыть маленькое сыскное агентство – пожалуй, правильно. Так она сможет в полной мере реализовать свое предназначение – помогать людям, а весь его профессиональный опыт ей в этом поможет. И не нужно больше рваться между необходимостью её оберегать и долгом службы, диктовавшим находиться в другом месте и иными вещами заниматься. Частное сыскное агентство, к тому же, избавит их от необходимости служить тому, что возмущало совесть. И никто не посмеет им сказать: «Закрывайте дело!»

И никакой больше Государевой службы. Хитрец Варфоломеев едва не вовлёк её в свои дела, воспользовавшись его, Штольмана, именем. Чтобы он по собственной воле любимую женщину толкал в осиное гнездо, из которого сам теперь не чаял ноги унести? Много позже он спросил у жены, что удержало её от такого шага. «Вы!» - просто ответила она. – «Вы, Яков Платонович, не велели никому доверять и бумаги показывать. Значит, этот господин – не такой друг вам, каким хотел казаться».

Да уж, с такими друзьями врагов не надо!

Когда они доберутся до Парижа, надо будет, и впрямь, написать Коробейникову. Вдруг согласится?..

Анна вдруг выпрямилась во весь рост и властно потребовала:

- Господа, оставьте меня, пожалуйста, на несколько минут одну!

Даже Штольман удивился: и в прежние времена, когда у неё за спиной стоял начальник сыскного отделения, готовый выполнить, хоть и не без ворчания, любую её просьбу, такой властности у неё в голосе не было.

Яков повиновался беспрекословно и любопытного Кричевского с лавки поднял едва не за шиворот. Впрочем, Андрей Дмитриевич сам быстро сориентировался и пришёл на помощь, когда проявили непонимание купец и урядник:

- Анна Викторовна – медиум. Не всё из того, что здесь будет происходить, нам знать надо.

Бывший приват-доцент, будучи романтично настроенным собирателем сказок, верил в любое таинство. Урядник же казался недовольным, а за дверями сказал такое, отчего у Штольмана сразу появилось желание своротить ему челюсть на сторону:

- Ведьма, что ли?

«Вот вам провинция, Яков Платоныч! Да в Затонске ни один городовой и мысли бы себе не позволил… Скотина, как есть!»

Грохотов, однако, проявил признаки отнюдь не усть-горского интеллекта.

- Не ведьма, Павел Степаныч, - духовидица. Вот уж кого не чаял встретить «во глубине сибирских руд»!

И снова улыбнулся в уже подмеченной Штольманом манере – оскалив плотно сжатые зубы. При этом в глазах ни малейшего веселья. Снова он затонскому сыщику крепко не нравился. И костюм его, и манеры, и цитата эта – из Пушкина, да не то, что в обществе вслух скажут – всё было не из здешних наивных мест.

Словно почуяв горячий взгляд Штольмана, Грохотов обернулся и сообщил персонально «немцу»:

- Ну, бывайте, господа! Дела-с, знаете. Дела не ждут, а деньги тишину любят, не правда ли, герр Якоб? У вас же тут скоро шум на всю волость пойдёт – с этой змеиной хворью. Честь имею кланяться! – и звонко щёлкнул каблуками.

Из служивых? На офицера не похож. Из полицейских чинов? Чёрт его знает, откуда нынче в Зоряновской волости купцы берутся!

Впрочем, он прав: сейчас не до купцов непонятного происхождения. Что за хворь в тайге народ косит?

Анна вывалилась из избы практически без сил, он едва подхватить её успел, усаживая на струганную скамью под ладным, крепким забором. С другой стороны суетился уже Кричевский – подсовывал кружку с водой. Анна потянулась к ней, и тут Якова словно кто под руку толкнул – выбил кружку, вода во все стороны плеснула. Сам отвинтил крышку у фляги, напоил водой, набранной утром у лесного родника.

Аня то ли не заметила, то ли за ревность приняла – не удивилась. Перевела дух, вымолвила с трудом:

- Трое в деревне умерло, кроме Васильевых. И заболевшие есть…

Штольман выпрямился во весь рост:

- Павел Степанович, обойдите деревню, поговорите с людьми. Вам они довериться должны, вы – человек не чужой – всё же урядник, власть. Найдите, в каких домах народ хворает и мрёт.

Полицейский как-то неуверенно повернулся на каблуках. По затылку в жирных складках было видно, что он судорожно соображает, кто это тут и с чего ему приказы раздаёт.

- Да скорее же, вашу мать! – рявкнул Штольман. – Не видите, что тут у вас творится?

Не то начальственный тон, не то русское крепкое слово, вырвавшееся не к месту, да ещё и при даме, урядника расшевелило. Он неловко потрусил по улице в направлении ближайшей избы.

Самому бы пройти по домам, с людьми потолковать! Да кто же тут станет с «немцем», с иноверным говорить?

Анна, приходя в себя, засигналила ему рукой. Яков присел рядом, склонился, заглянул с тревогой в бледное родное лицо.

- Я… я покажу. Сейчас… - она попыталась подняться, но он крепче обнял за плечи, останавливая порыв.

- Успеется. Отдохни.

О том, чтобы идти куда-то допросы вести, оставляя её, и речи быть не могло.

Машинально потянулся к жилетному карману за часами – отметить время, хоть никакого протокола не намечалось, но привычка… На часах было без четверти два.

Часы эти – простой серебряный брегет безо всякой гравировки - в Москве подарила ему Аня: просто достала вдруг на вокзале из сумочки и подала ему молча. Он также молча принял, только руку поцеловал. И почему это часами его вечно дамы одаривали? Время Нины окончилось давно, в пламени механизм окончательно замер. Анины часы шли изумительно точно; заводя их, он всякий раз восхищался и гордился этим.

Через пять минут Анна решительно поднялась.

- Пойдём. Нам туда!

***

В семье Бирюковых умер мальчонка семи лет, у Парыгиных – десятилетняя дочь. У Зубовых преставилась восьмидесятилетняя бабушка, но тоже от змеиной хвори. Уже в третьей избе система для Штольмана начала вырисовываться. Детишки умирали, прохворав три дня, маясь рвотой и кровавым поносом. Стал понятен кислый запах в избе Игната Васильева. Матери во всех трёх семьях тоже не казались здоровыми: вид имели сонный, кожные покровы бледные, потливые, жаловались на головные боли. Мигренями крестьянки обычно не страдают, так что… Мужики в доме отсутствовали, как один. Жены твердили, что рыбачат хариуса выше по течению. Походило на правду – во всех избах рыба и вялилась, и коптилась. И дворы чешуёй завалены.