Вензель твой в сердце моем...(СИ)

— Идиот?.. Ты всегда меня так звала… Акари…

Ака… ри?..

Шаг назад. Когти впиваются в кожу, не замечаю, как из сжатых кулаков на пол падает ядовитая кровь. Она смешивается с твоей на серых камнях, но я не вижу. Не вижу. Не понимаю. Не понимаю, как ты мог вспомнить это?! Ведь чтобы вспомнить прошлое, надо отчаянно этого захотеть! Больше всего на свете! Почему ты этого захотел, Кикё?..

— Почему?.. — бормочу я, не слыша свой голос.

— Потому что я… не люблю чего-то не знать, — ты весь в этом. Ненавижу тебя за это! — И потому что… ты… и правда танцевала. В раскаленных… А никто в этом мире не называл… меня… «Monsieur»…

Твой голос дрожит. Глаза закатываются. Боль отступает, оставляя послевкусие, но оно самое страшное, потому что подолгу не уходит, и тебе терпеть его еще не один день… Тело обмякшим мешком висит на лозах, неспособное пошевелиться, но пересохший язык каким-то чудом — чудом силы воли? — еще ворочается в доменной печи раскаленного от жажды горла. Тебе идет быть сломанным, Кикё. Потому что тебя невозможно сломить.

Подхожу к изломанному телу и заглядываю в глаза. Это глаза человека, что никогда не сдается. Как же я люблю этот взгляд — полный решимости и легкой насмешки… Касаюсь губами твоих губ. Нежно… Вздрагиваю. Упс, ты меня укусил. Забавно… Отстраняюсь и царапаю кожу на твоей груди — в который раз.

— Прости, Кикё, мы всё же проиграли. Потому что это решение высших демонов мне уже не обойти… — обнимаю тебя так крепко, что тебе трудно вздохнуть, но продолжаю шептать: — Но знаешь, нам ведь весело будет в вечности. Даже если ты станешь куклой.

— Я никогда не буду твоей куклой… Акари… Потому что я не кукла… Ничья. Я сам себе… хозяин.

— Кикё, я за эти сто лет кое-что поняла.

Улыбаюсь и отхожу от тебя. Смотрю с нежностью и ненавистью на подвешенное в воздухе прекрасное окровавленное тело, а твои губы вдруг искривляет усмешка — как прежде.

— Я поняла, что порой у кукол нет хозяина, и эти куклы сломаны. Потому что они существуют по инерции, не ради кого-то — не ради господина — а лишь по необходимости. Потому что не могут умереть. И знаешь, я бы предпочла стать твоей куклой, чем куклой без хозяина.

— Хо-хоу? — а вот и мой любимый смех! Очаровательно!.. Наверное. — Тогда почему бы… тебе не стать моей игрушкой?

— Потому что я не игрушка, Кикё. Как и ты.

Устало вздыхаю. Пора заканчивать. Куклы ведь не игрушки. Они созданы не для развлечений…

Капли ледяного дождя отбивают бешеный ритм по каменной кладке. Тут вырастут сталактиты, я уверена! Когда бесконечность возьмет верх над временем и превратит его в ничто, вода застынет, как застывают слезы на морозе. Она обратится в камень, и эта комната оскалится на тех, кто посмеет позволить любви взять верх перед вратами Ада. О, это не шутка. Всё просто как дважды два. Либо ты живешь и подыхаешь, либо живешь и умираешь. Что ты выберешь: любовь и побег или честь, ненависть и страдания? Ответ очевиден! Мы перемешаем варианты и вынесем в наш Ад любовь, честь и боль. Мы не умрем, но и не сдохнем, как отбросы. Мы просто будем существовать, моя милая кукла. Моя марионетка. Моя вечная боль, которую я не смогла спасти от наказания…

— Решила сдаться?.. На тебя не похоже… Акари. Я не сдамся. Я… не буду твоей марионеткой.

Твой голос полон уверенности, но мне от этого даже не обидно. Только немного больно. Щелчок пальцев. На лозах прорастают шипы. Ты сжимаешь зубы, хрип вырывается из легких огненным вихрем. Очаровательно. Но прости, неважно, сдержишь ли ты крики сейчас: в будущем я подарю тебе сотни поводов для них. Вот тогда-то мы и посмотрим, станешь ты моей куклой или останешься куклой без хозяина.

— Чтобы не быть моей марионеткой надо лишь сдержать только что данное обещание, Кикё, — улыбаюсь, а ты мутным взглядом находишь меня и чуть вздергиваешь бровь. Ах, ты не понял? Ну да, ну да, конечно… Поверить, что ли?

— Ты должен меня убить! — смеюсь я, а ты хмуришься. — Ке-ке-ке, ки-ки-ки, кья-ха-ха!

— Это не твой смех…

Почему в твоем голосе столько тихой, спокойной, умиротворенной тоски, Кикё? Почему глаза столь печальны? Не стоит! Мой смех не стоит такого кислого лица — сделай его попроще, а то смотреть смешно. Или нет? Наверное, да, ведь ты грустишь из-за вещей, на которые плевать даже мне. Мило. Но глупо. А я не люблю глупость. Искать мой смех — что пытаться создать реальную модель треугольника Пенроуза без использования оптических иллюзий. Мой смех умер. Но я-то еще жива. Или что-то вроде того. Так зачем ты ищешь тот смех, если его нет?..

— Теперь мой, привыкай.

— Что они… с тобой сделали?

— Ммм! Тебе интересно? — смеюсь вновь, а кровь в твоих жилах покрывается ржавчиной яда моих любимых марионеточных лоз. — Может, и расскажу за чашечкой чая, когда будем сидеть на углях, глядя на черное небо Ада! Поделимся воспоминаниями за эти столетия. Тебе не избежать наказания, милый мой. Как и мне.

— Акари?..

— Ну-ну, не удивляйся. Я не хотела тебя пытать, но должна буду делать это множество столетий — это ли не лучшая кара? Ну а так как разделять с тобой боль мне всё же не запрещали… Потанцуем, моя марионетка. Босиком на раскаленных углях. Или лучше в башмаках мачехи Белоснежки, а?

Смеюсь. Ты улыбаешься. Понимающе, грустно и… предвкушающе. Я говорила, что раньше люди были сильнее? Я была права. Но некоторые всё же и сейчас столь сильны, что меня берет дрожь восхищения и хочется ломать их целую вечность, чтобы найти предел!.. Но тебя я ломать не хочу. Я же говорила: я противоречива, как слова физиков, создающих модель абсолютно черного тела и при этом утверждающих, что его не существует! А впрочем, логика есть даже здесь. Хи-хе.

— Потанцуем… — шепчешь ты, и яд полностью завладевает тобой.

Глубокие синие глаза тонут в бездне боли. Тело, подвешенное над окровавленным полом, сводит судорога. По некогда бледной коже маршируют мурашки. А я любуюсь этой дьявольски привлекательной картиной, которую ненавижу. Потому что хочу увидеть тебя в камзоле, с улыбкой на губах. Но ты не улыбаешься — ты запрокидываешь голову от боли.

Последний вскрик. Я улыбаюсь. Лозы тонкими нитями вонзаются в кожу, распарывая ее, проходят под сухожилия, мышцы, добираются до костей и обвивают их, превращаясь в марионеточные нити. По две на руках, по две на ногах, итого — восемь на конечностях, одна вокруг шеи, но не под кожей, и еще две на теле: одна вокруг пояса, вторая на груди — поддержка изломанному телу от излишков боли, которой будет много. Адски много! Хе-хе-хи…

Обнимаю тебя, скольжу губами вверх по окровавленной скуле, даря тебе мягкие, ласковые поцелуи, и шепчу твое имя. Пальцы, холодные, почти мертвые, скользят по еще живой, но уже забальзамированной коже. Нежно. Так же нежно, как ржавый нож обрезает лишние лозы, которые втягиваются в клубок над твоей головой, так похожий на клуб змей, затаившихся для броска. Прикусываю мочку твоего уха и зарываюсь пальцами в слипшиеся зеленые волосы, неспешно расправляя их по сильной, но почти безжизненной, и оттого абсолютно расслабленной сейчас спине. Медленно, очень медленно, крайне медленно ты приходишь в себя. Ай! Это было больно! Смеюсь и отстраняюсь, а ты сплевываешь на пол мою кровь — демоническую, ядовитую, причиняющую тебе боль, но всё же попавшую в раны на твоих губах, когда ты укусил меня за ухо.

— Это будет весело, Кикё, — провожу ладонью по твоей щеке. Так хочется тебя ударить, но я целую тебя в висок.

— Посмотрим… Твое чувство юмора отличается от моего… Но всё же попытайся… развеселить меня.

Усмехаюсь, прямо как ты. Это так странно… Прямо как тогда, в прошлом. Вызывает ностальгию или что-то похожее на нее… Впрочем, не важно. Время пришло, мой милый. Нам пора отправляться в путь. Отхожу к стене и шепчу слова, призывающие распахнуться врата в Ад. Медленно заволакивается туманом еще не оскалившаяся сталактитами комната. Неспешно погружается она во мрак. И быстро, словно сердце пронзают стрелой, распахивается в стене алая огненная воронка. Врата открыты. Прошу за мной! В наш вечный Ад, mon cher monsieur…