Мое побережье (СИ)

Сердце, так гневно колотившееся несколько секунд назад, заледенело и оборвалось, разбившись в желудке на сотню мелких осколков.

Стив Роджерс пораженно дотронулся до вспыхнувшей щеки, напоминая застывшую в немом изумлении рыбку. Никогда бы не подумала, что у него такие пухлые губы.

О, господи.

— Боже, я, — я сделала шаг к нему, в неуверенности приостановилась. Прижала ладошки к собственному рту. — Стивен, прости, боже…

— Было не больно, — он поднял руки в защитном жесте, заверяя словесно, точно готовый в противном случае отразить повторную попытку нападения. В одной из них я заметила зелено-белый учебник. — Ты забыла на биологии, — проследив за моим взглядом, он подал печатный экземпляр. — Я хотел отдать в столовой, но… — противительная частица и образовавшаяся пауза свидетельствовали лишь об одном: он видел или, возможно, слышал нашу перепалку с этим… этим.

Даже набравший массу и обзаведшийся популярностью в кругах носительниц юбок, Стив Роджерс оставался все тем же Стивом Роджерсом — мальчишкой с огромным сердцем, всегда готовым помочь любому, кто в этой самой помощи нуждался. Каким перевелся в нашу школу несколько лет назад, переехав из… стало резко стыдно; я даже не удосужилась запомнить, какой город имел статус его родины.

Он столько раз лез в драку, не имея никакого физического превосходства перед противником, «борясь» за «правое дело»; он с таким почти неразумным постоянством прощал и протягивал руку, покуда большинство вопиюще не ценило его моральных качеств. Стив был из тех, кто усаживался за предпоследнюю парту и что-то бесконечно чертил карандашом в скетчбуке, не замечаемый толпой, но замечающий всех.

Девяносто процентов учащихся старшей школы могли бы многому у него поучиться.

Я сконфуженно приняла книгу.

— Спасибо, что забрал, — учебник притянут к груди.

Стали заметны несколько зевак, чуть ли не затаившие дыхание в ожидании дальнейшего разворота событий. А у Стивена красивый джемпер. Ярко-синий, практически васильковый, с выглядывающим воротничком рубашки. И всегда безупречно причесанные волосы. Он напоминал парня годов пятидесятых, случайно затерявшегося в не своем времени; такие обычно рассекают улицы на грузных ревущих мотоциклах, пьют коктейли с высокой горкой взбитых сливок, слушают джаз и читают в библиотеке Джека Керуака.

— Ничего особенного, — он эфемерно взмахнул рукой и рассеянно потер шею. — С тобой все точно хорошо?

Да, просто видеть здесь мало — наверняка слышал.

— Могло быть и лучше, — главное — вовремя закусить губу и приказать себе не расплакаться, — но это… бывает. Пройдет. Просто иногда кажется, что мир сошел с ума, — я попыталась улыбнуться, надеясь, что Роджерс тоже перестанет выглядеть стесненным.

— Мир в порядке, — он спрятал руки в карманах брюк. — Это с людьми что-то не так.

Я поправила съехавшую с плеча сумку и еще раз поблагодарила Стивена, получив ответ: «Любой бы поступил так же». Мы распрощались до встречи на литературе.

Нет, Стив; не любой, уж поверь.

На мгновение мне показалось, что на входе в столовую неловко топтались две до боли знакомые фигуры, но думать об этом уже решительно не хотелось.

Он невероятно прав. С людьми, определенно, что-то не так.

========== 9. ==========

Иногда трудно судить здраво, попав в западню между чувствами и обстоятельствами, но мне удалось; пальцы успели сжаться на бумаге, смяв края, после чего легкие сотряс усталый вздох. Провались ты пропадом.

Рисунки с изображением Старка шлепнулись на стол, я — в крутящееся кресло. День, когда я порву их на мелкие клочки и стряхну в мусорный бак, еще наступит, и, к великому сожалению, не сегодня. Наверняка это будет осознанный жест — сродни тому, как выбрасывают прошлогодние тетради, смирившись с фактом бесполезности записей и нескольких пустых листов в конце. Я сделаю это, когда мы окончательно разрушим друг друга, а сердце настолько устанет болеть, что наплюет на все. Когда придет бесповоротный конец. Когда он уедет, пообещав навестить на Рождество, а я кивну, якобы веря и подписываясь на несколько месяцев ожидания, потому что буду знать: он уже не вернется. А я уже не жду.

Когда злость за опять растоптанные чувства уйдет, и останется лишь сожаление. Скорбь по тому, что мы сами все испортили.

Я сменю прическу и, оглянувшись назад, пойму, как много утекло воды, и сколь сильно я повзрослела. Его взгляд подернется серьезностью — он действительно осознает груз ответственности за корпорацию, котирующуюся на самой Нью-Йоркской фондовой бирже. И тогда все просто потеряет смысл. Тогда померкнут последние воспоминания, сотрется четкость образов, и рисунки превратятся в пресловутые ненужные школьные записи. Они будут только занимать место на полке университетских конспектов; после — взятых домой рабочих папок, ведь расчеты снова поперепутали со страшной силой, и кому, как не тебе, сидеть с ними, исправляя до глубокой ночи. Жутко думать, каким тленом пахнет от «взрослой жизни», но еще хуже осознавать, что ты неизменно движешься по траектории «родился-крестился-умер», и свернуть с нее можно лишь в одном случае: став маргиналом, переехав на улицу и откинувшись от голода или туберкулеза.

Я небрежно забросила листы в папку. Нет; не постучал пока в двери день, ознаменованный уборкой в книжном шкафу.

Тяжело вздохнув, вытянула руку и щелкнула выключатель настольной лампы. Четырежды. Озарение мягким желтоватым светом чередовалось с сумеречным полумраком. Ноги откровенно мерзли, соприкасаясь с холодным полом, хотя окна были плотно закрыты. Ужасный день.

Просто. Ужасный. День.

Я позволила себе порядка получаса просидеть в тишине и темноте, совсем не по-девичьи закинув скрещенные в лодыжках ноги на стол и сцепив на животе пальцы в замок, до упора откинувшись на крутящемся стуле. Кажется, последний раз я превращалась в такую флегму в начале прошлого года, перед зачетом по тригонометрии, когда миссис Диксон (ныне уволившаяся, хвала небесам) фактически извела меня, имея извращенное увлечение выставлять слабых учеников идиотами перед всем классом. Разница между ситуациями была лишь в том, что меня пытался успокоить Хэппи, называя миссис Диксон «старой мерзкой жабой», а сейчас он выступил в роли энзима.

Забавно, как взаимозависимы друг от друга люди. Иной раз эта связь может спасти тебя от падения в пропасть, а при чуть измененном раскладе событий — свести в могилу.

Самое мерзопакостное, что мы все равно помиримся. Не скоро — сего я сама лично не допущу; хватит спускать каждый проступок с рук, надоел. Люди хорошо привыкают к бескорыстной эмоциональной отдаче со стороны. Доброта со временем начинает казаться чем-то самим собой разумеющимся. Только голову морочат все по-старому.

Потерявшись во времени, глядя в одну точку и не замечая пустоты внутри черепной коробки, едва не упустила момент, когда на первом этаже хлопнула входная дверь. А меню нашего ужина представляло собой красочный белый лист.

Я опрометью кинулась на кухню, минуя отстегивающего кобуру отца.

— Привет, — только и донеслось вслед.

— Угу, — подхватив кастрюлю, поочередными манипуляциями наполнила ее водой и водрузила на конфорку. Спагетти — конечно, не лучшая альтернатива каким-нибудь куриным ножкам в соусе, но Майку, полагаю, после утомительного рабочего дня не столь принципиально, чем забить желудок до отказа.

— Тебе посылка пришла, — он положил маленький пакет на стол, напоминающий пухлый конверт-переросток. Я покосилась на него мимоходом, включая чайник. Заказ двухнедельной давности.

— Круто.

— Не вскроешь? — почему бы ему не заняться своими делами?

— Это шарф, я знаю, как он выглядит, — зимние шарф и шапка, если точнее. Полосатая расцветка. Помпон в полголовы, длинные кисточки — совершенно ничего особенного и интересного; причиной покупки был только тип пряжи, стоявший в описании — гарантия тепла и мягкости. Знай папа, за какую простоту, продающуюся на каждом углу в том же «H&M», я переплатила сумму доставки, наверняка бы скептически приподнял бровь и не нашелся с ответом. Хотя вещи его не интересуют в принципе. Тем более из моего гардероба.