Марджори в поисках пути

— Это не конец, Марджори, поверь мне, не конец. Некоторые говорят мне, что это может быть началом дороги для нас обоих. Золотой дороги, моя дорогая, — воскликнул он, его глаза почти выскакивали из орбит, — славной дороги!

Марджори пошла в гримерную и собрала свои вещи, в том числе экземпляр предварительной программы Филадельфийского театра с ее именем в списке актеров. Она вяло принимала сочувствие девушек; на их вопросы о красной книжечке она пожала плечами и положила ее в свой маленький саквояж. Она попрощалась с «молчащими проститутками», с которыми делила гримерную. «Болтливая проститутка» неожиданно проявила сентиментальность, громко зарыдав и поцеловав Марджори. Дэн Воен стоял в ожидании ее в дверях сцены. Он сказал ей, чтобы она не унывала, что она великая актриса и он не хочет ничего другого, как встречаться с ней вечерами и натаскивать ее в методологии. Он предложил ей прогуляться в тот же бар, чтобы помочь ей забыть неприятности. Она отказалась, сославшись на головную боль, и, когда вышла на улицу, очень обрадовалась, что сделала так. Миссис Дэна поджидала в аллее у входа в театр, в ее глазах сверкали красные отсветы неоновой вывески.

Было около полуночи. Марджори купила утреннюю «Таймс» на углу отеля и криво написала на газете, что это Первоапрельский День Дураков. Она решила пройтись по Бродвею. Сверкающе желтый свет, казалось, растворялся в воздухе вокруг нее. Она шла в слепящей лучезарности электрических световых потоков. В ее прогулке не было плана, она просто гуляла, наслаждаясь холодным ночным воздухом. Чуть позже она вышла в сияющий сквер, а затем остановилась в туманном мраке Центрального парка с саквояжем в руках, глядя на отель, где год назад она отдала свою девственность Ноэлю Эрману. Она стояла и смотрела на окна отеля сухими глазами.

Затем она прошла в тоннель 59-й улицы. На площади Колумба Марджори остановилась возле мусорной корзины, открыла саквояж и вынула сценарий «Одолеть две пары». Она взглянула на тертую красную книжечку с улыбкой, которая по неразгаданности и тайной печали могла соперничать с улыбкой Моны Лизы, поймай ее художник. Сценарий упал в корзину с сухим шелестом и скрылся под кучей газет.

16. Билет первого класса в Европу

— Папа, я хотела бы работать у тебя. Есть ли еще то место?

Деловая страница воскресной газеты выпала из рук мистера Моргенштерна на пол, и он поставил чашку кофе на стол, щурясь на свою дочь, как будто она слишком ярко сверкала.

— Что?

Миссис Моргенштерн, безмятежно наливая кофе для Марджори, проговорила:

— Назмимова в юмористическом настроении этим утром.

Марджори сказала отцу:

— Я бы хотела выйти на работу. Завтра, если можно. Я стала лучше печатать и стенографировать. Думаю, что смогу быть полезной тебе. Я хочу иметь постоянную работу.

Сет перестал намазывать маслом кусок тоста.

— Мардж, о чем ты говоришь? Ты же едешь сегодня в Филадельфию на спектакль.

— Я не еду в Филадельфию. Я не участвую в спектакле.

Она рассказала своей семье о случившемся беспечно, но в душе боялась их реакции. Отец казался оглушенным. Сет сначала рассердился, потом понурился. Миссис Моргенштерн приняла новости с хорошим настроением.

— Я сожалею, дорогая. Ты, должно быть, очень расстроена. Но судя по тому, что ты рассказывала нам, это был негодный спектакль. Подыщется что-нибудь получше. Это было не очень приятно, как ни посмотри, что они дали тебе такую роль. Я всегда стыдилась сказать людям.

— Я согласна с тобой, мама, — вздохнула Марджори. — Я бы не смогла играть ее и рада, что от нее избавилась.

— Что же теперь? Неужели Бродвей полностью состоит из слабоумных? — сказал Сет, нахмурившись. — Я посмотрел кучу пьес в этом году и не видел еще молодых актрис, которые смотрятся лучше, чем ты. Большинство их не выглядели и вполовину так хорошо. Я видел, как ты играешь. Ты лучше, чем любая из них.

Марджори наклонилась над ним и поцеловала его в щеку.

— Вот верный брат.

Сет покраснел, поднялся и вышел из-за стола с подчеркнутой непринужденностью. Ему было семнадцать, он вырос еще на два дюйма, и его внешний вид часто менялся. Иногда, вот как сейчас, у него, казалось, было неограниченное количество локтей, ног и рук.

— Ладно… черт, я имею в виду… Не буду говорить об этом, потому что ты моя сестра. Я не думаю, что ты какое-то всемирное чудо. Но разве я был не прав?

— Я скажу тебе, Сет, — пояснила Марджори, — что ты не должен заблуждаться относительно моей дилетантской работы. Действительно, я выглядела симпатичной милашкой в «Пигмалионе» и «Кукольном доме». Эти роли как раз почти лучшие в мире. Мама могла видеть пользу в них.

— Нет, спасибо, — отозвалась миссис Моргенштерн. — Я не амбициозна, как ты.

— Девушки, о которых ты говоришь, имеют несколько скучных ролей на Бродвее, — сказала Марджори Сету. — Они не могут сделать что-то особенное с таким слабым материалом. Если они получают работу, значит, они симпатичные хорошие актрисы, наиболее способные.

— А насколько мне известно, это обычно зависит от того, с кем ты спишь, — брякнул Сет.

Мать возмутилась:

— Смотри, сообразительный мальчик, говори такие вещи в колледже. Но не за этим столом.

— Мне все равно, — сказал Сет. — Если ты спросишь меня, то это главная вещь, из-за которой Марджори вернулась. Она, вероятно, единственная девственница в Европе.

В короткой неловкой тишине родители и дочь переглянулись, пока Сет зажигал сигарету. Марджори и отец заговорили одновременно.

Девушка засмеялась:

— Извини, папа.

— Ты серьезно? Ты хочешь начать работать? Так как это случилось, я могу использовать тебя предостаточно и тотчас же. Я только что уволил свою секретаршу и собирался звонить в агентство в понедельник.

— Я серьезно. Я начну сегодня, если ты собираешься в офис.

Плечи мистера Моргенштерна распрямились, и счастливая улыбка появилась на его уставшем бледном лице.

— Хорошо, на самом деле мой стол завален до потолка. У меня не было девушки, но я не хочу портить тебе воскресенье…

— Ты не испортишь его. Позволь мне пойти прямо сейчас.

— Нечего делать. — Тон миссис Моргенштерн был непреклонен. — Сколько докторов вынуждены были говорить тебе, чтобы ты не работал больше по воскресеньям? Завтра будет довольно времени. Если ты так полон энергии, мы можем сходить после обеда и навестить тетю Двошу. Это приятная прогулка в санаторий.

— Санаторий? Что случилось с тетей Двошей? — спросила Марджори.

— Она получила анемию из-за того, что не ела ничего, кроме вегетарианской пищи, — ответила мать. — Она смогла вставать с постели уже два месяца назад, но еще лечится инъекциями от печени и не ест ничего, кроме гамбургеров, сердца, языка, потрохов и тому подобного.

Марджори разразилась смехом, когда это услышала.

— Это правда?

— Вовсе нет, сейчас уже нет, — сказала мать, улыбаясь. — Она ест, как лев в зоопарке.

Мистер Моргенштерн проворчал:

— А когда диктовать письма? Это меньше труда, чем прогулка на машине за сорок миль. Первый раз в жизни Мардж хочет поработать для меня, а ты…

— Никакой работы по воскресеньям, вот и все! — отрезала мать.

— Папа, сколько ты будешь платить мне? — поинтересовалась Марджори.

Мистер Моргенштерн сморщил губы, пытаясь выглядеть по-деловому, но его глаза, сияя, излучали теплоту.

— Ладно, в настоящее время девушки начинают с семнадцати в неделю. Но ты не можешь получать оклад ни на два цента меньше, чем двадцать. Ты довольна?

— Я думаю, это неплохо для меня.

— Хорошо, я назначу тебе двадцать. Если ты будешь плохо работать, я уволю тебя. Я не хочу бесполезных родственников, околачивающихся вокруг офиса.

— Достаточно ясно.

Миссис Моргенштерн сказала:

— Не говорите мне, что мы действительно будем получать другие заработки в этом доме. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Да, это правда, — улыбнулась девушка.