Марджори в поисках пути

Родители, брат, кузины, тетушки и дядюшки Марджори и несколько служащих ее отца толпились вокруг нее в тамбуре «Куин Мэри» и заглядывали в каюту, восхищаясь роскошью убранства. По просторной комнате были расставлены цветы и корзины с фруктами, на столе в серебряном ведерке стояло шампанское и на всех столах — тарелки с бутербродами. Ошеломленная Марджори показала стюарду, куда положить ее чемоданы, пока мать, быстро осмотрев карточки на букетах, спрашивала:

— Откуда взялось шампанское? Кто заказал? Ты, Арнольд? Ты, Сет? Что это? Праздничный подарок?

Родственники один за другим отрицали покупку ими вина, как вдруг из угла переполненной каюты послышался приглушенный голос:

— Вам привет от старого друга, мисс Моргенштерн.

Толпа тетушек и дядюшек расступилась, как хор в опере, чтобы открыть взорам сидящего в одном из кресел молодого человека с крупным носом, одетого в изящный костюм из серого твида. Его умные глаза поблескивали за стеклами больших очков. По рядам родственников пролетел слух, что это, наверное, ухажер Марджори, короче, они заинтересовались. Марджори с некоторым смущением представила Уолли своей семье, а Уолли, вовсе не смущенный, поднялся с кресел и сорвал аплодисменты, с шумом откупорив шампанское. Стюард обнес всех бокалами. Вино играло и пенилось. Уолли удостоился еще больших оваций, предложив тост в честь Марджори. Гости накинулись на еду, и торжество значительно оживилось. Марджори досталось множество объятий и поцелуев от молодых незамужних кузин. Невиль Саперстин, который к восьми годам превратился в толстого бледного мальчика, крайне тихого и робкого, запил несколькими бокалами шампанского целое блюдо бутербродов и уже через несколько минут страдал в ванной. Потом он лежал на кровати и стонал, а его мать гладила мальчика по голове. Это стало единственным печальным моментом в веселом семейном торжестве. Отец Невиля изумил всех, вскарабкавшись на стол с бокалом шампанского в руках и исполнив несколько арий из опер Верди, содержавших партию колоратурного сопрано, несмотря на несчастье сына и возмущенные восклицания жены.

Марджори была удивлена и растрогана, найдя среди подарков огромный букет роз от Сета. Прикинув, сколько брат должен был сэкономить, чтобы купить этот букет, она отозвала его в сторонку и поцеловала. Он покраснел и пробормотал нечто невразумительное. Уолли подошел к ней с бутылкой в руке, когда она рассматривала подарки.

— Еще шампанского?

Она взяла бокал.

— Это очень мило с твоей стороны, Уолли. Я никогда этого не забуду.

— Уделишь мне две минутки?

— Три.

— Допивай и пойдем.

Они покинули торжество, которое продолжалось в каюте и за ее пределами, и уселись в углу странно тихого и безлюдного салона среди пустых стульев и кушеток.

— Ты сегодня хороша, как никогда, — сказал он. И его голос ослаб и затих в просторной комнате.

— Да, ты должен был так подумать. Все равно спасибо, Уолли.

— Я только хотел сказать тебе, что продал свою пьесу, Мардж.

— Черт побери! Продал пьесу! Никто с тобой не сравнится, так? — Глядя на Уолли, она думала, что у него вид победителя: никаких явных знаков триумфа, но выдают уверенный взгляд, доверительная улыбка, по-новому расправленные плечи и добродушная подчеркнутая учтивость. Ноэль никогда не напускал на себя такой вид, никогда, даже на генеральной репетиции «Принцессы Джонс». Он всегда был ироничен, напряжен и нетерпелив. — Какую пьесу, Уолли?

— Новую. Я, по-моему, тебе о ней рассказывал. Фарс для радио.

— Ты уже отделался от поденщины?

— Черт побери, нет. Пьеса же будет идти, пока вконец не провалится. Как ты думаешь, она будет популярна? Мне нравится, когда платят каждую неделю.

— Кто ее ставит? — Он назвал одно из самых известных имен. Она сказала: — Я думаю, что ты, Уолли, преуспеешь.

— Одна постановка еще не карьера.

— Тебя ничто не остановит. Я горжусь знакомством с тобой. Я восхищаюсь тобой со стороны.

— Со стороны? Что случилось с Марджори Морнингстар?

— Она не преуспела. Я знала, что так и будет. Миллионы таких, как я, а ты единственный и неповторимый. Так и должно быть. Как там в этой пьесе, в «Гондольерах»: «Когда все становятся чем-то, кто-то уже ничем».

— Ладно, тогда как насчет Марджори Ронкен? — Он произнес это небрежно, но так серьезно, что смутил ее.

— Почему бы и нет, дорогой? Ты сразил меня. Пойдем попросим капитана поженить нас, пока ты не передумал.

Его глаза за стеклами очков даже не сморгнули.

— Ты, конечно, считаешь меня дураком.

— Когда я тебя видела в последний раз, Уолли? Шесть — восемь месяцев назад? Тогда ты просто проел мне плешь, но я зла не помню. Ты всегда твердил мне о своей гениальности, видимо, ты прав. Приношу свои извинения, что так долго тебя не понимала. О'кей?

— Я годами охотился на этого зверя, чтобы бросить его к вашим стопам. А вы не хотите взглянуть на добычу. Я оскорблен.

Марджори быстро взглянула ему в глаза.

— Тебе действительно так нравится меня мучить, или как? Ты выкидываешь такие штуки, что я была бы идиоткой, прими я тебя всерьез. Согласись я на твое предложение и скажи: «Хорошо. Я твоя!» — ты удрал бы отсюда, как заяц.

Он обиженно взглянул на нее и выдавил из себя смешок.

— Ну конечно, все, что бы я ни сделал, достойно недоверия!

— Вот именно. Тебе по каким-то своим причинам нравится насмехаться надо мной. Зная, что это безопасно, ты позволяешь себе все, что угодно. Ты вел себя со мной так с восемнадцати лет, Марчбэнкс, и сейчас продолжаешь свои штучки. Смотри, я убита. Я раздавлена. Я трепещу. Нравится? Само собой, я должна была влюбиться в тебя. Ты гигант мысли и неописуемо обаятелен. Я влюбилась в другого. Застрели меня.

— Не важно, сколько месяцев я тебя не видел, — сказал он. — Мне знакомы несколько сотен девушек. Ты самая замечательная. Ты не красивее всех. Но ты единственная, Марджори. Пора наконец сказать правду.

Марджори осмотрела пустой салон, встала, взяла его за руку.

— Я забыла про полную комнату родственников, маму и папу, — пробормотала она. — Давай вернемся к ним.

— С Ноэлем не все ладно, Мардж. Ты, наверное, найдешь, что он изменился.

Она направлялась к двери, но остановилась. Холодная дрожь пробежала по ней.

— Изменился? Ноэль? Как?

— Он… ну… изменился. Он подхватил какую-то лихорадку, разъезжая по Северной Африке.

— Как ты узнал?

— Он написал мне.

— Какой у него парижский адрес?

— Не знаю. Он писал не из Парижа.

— Правда?

— Конечно, правда.

— Мне действительно нужен его адрес, Уолли.

— Боже мой, я бы сказал тебе его адрес, Марджори, если бы знал его.

Они молча вернулись в ее каюту.

17. Человек на палубе

«Куин Мэри» отошла от пристани под вой гудка и гром духового оркестра. Последними, кого Марджори могла различить в толпе на расплывающейся вдали пристани, были Сет и Уолли Ронкен, которые, стоя плечом к плечу, махали ей шляпами. Казалось, все произошло слишком быстро. Скоро огромный корабль уже плыл по реке и она не могла различить пристань в черном дыму труб буксиров, толкавших корабль, пронзительно крича. Она была на пути к Ноэлю. Корабль начал двигаться самостоятельно без помощи буксира. Марджори прогуливалась по палубе. Ни сырой ветер, теребивший ее одежду, ни тревожные звуки гудка, раздававшиеся с высоты огромной красно-черной трубы, ни легкая неустойчивость выскобленной добела деревянной палубы под ногами не могли сообщить ей чувства пребывания на корабле, настоящего пребывания. Они оставили позади Эмпайр-Билдинг, и Марджори казалось, что она находится там, провожая глазами уходящий корабль, а не наоборот. За всю свою жизнь она никогда не чувствовала себя такой ошарашенной, а происходящее таким нереальным. Она думала, что испытает сильные чувства, когда они будут проплывать мимо статуи Свободы. Но статуя уже осталась позади, огромная зеленая статуя, как на почтовой открытке, и пока все на палубе кричали, указывая на нее, и болтали, Марджори уже успела забыть о ней, наблюдая за чайкой, кружившей не далее чем в десяти футах от ее лица и печально кричавшей.