Марджори

Герман Воук

Марджори

Часть первая

Марджори

1. Марджори

В половине одиннадцатого утра, в воскресенье, мать Марджори взглянула на спящую дочь с чувством опасения и замешательства. Она не одобряла все, что видела вокруг. Ей не нравилось дорогое вечернее платье из черного шелка, брошенное на стул; чулки, валяющиеся на полу, как мертвые змеи; темные поникшие гардении на письменном столе. Но самое большое возмущение у нее вызывала ее же собственная дочь: красивая семнадцатилетняя девушка, безмятежно смотрящая сны, лежа на огромной роскошной кровати в золотых лучах солнца; ее каштановые вьющиеся волосы, беспорядочной копной разметавшиеся по подушке; ее потрескавшиеся губы, размалеванные яркой помадой; ее спокойное и ровное дыхание симпатичным маленьким носиком. Марджори приходила в себя от танцев в колледже. Она напоминала невинного, сладко спящего младенца, но ее мать боялась, что картина эта была обманчива: она вспомнила смех пьяного мужчины в холле в три часа утра, покорное ему девичье хихиканье и то, как крадучись на цыпочках Марджори пробиралась мимо ее спальни. Мать Марджори мало спала, с тех пор как ее дочь впервые пошла на танцы в колледже. Но у нее и мысли не возникало о том, чтобы положить этому конец; это единственно возможный способ знакомства девушек с юношами в настоящее время. Хотя танцы в колледже не давали даже малейшего представления о способах ухаживания, как это было в пору ее девичества, но она все-таки старалась идти в ногу со временем. Она вздохнула, взяла умирающие цветы, с тем чтобы в холодильнике хоть как-то оживить их, и вышла, тихо закрыв дверь.

Однако этот незначительный шум разбудил Марджори. Она открыла большие серо-голубые глаза, повернула голову, чтобы взглянуть в окно, затем энергично приподнялась на постели. День был абсолютно безоблачный и замечательный. Она спрыгнула с кровати в белой ночной сорочке, подбежала к окну и выглянула наружу.

Одним из множества чудес здесь — в Эльдорадо — было то, что окна их квартиры выходили прямо в Центральный парк. На высоте семнадцатого этажа не было никого, кто мог бы уставиться на нее, полураздетую, за исключением птиц, порхающих в воздухе. Это обстоятельство, даже больше, чем огромное пространство зеленого парка, раскинувшегося внизу, и даже больше, чем небоскребы, радовало Марджори всякий день, когда она пробуждалась ото сна. Она наслаждалась этой свободой от любопытных глаз уже почти год. Марджори нравилось в Эльдорадо абсолютно все, даже само название. «Эльдорадо» было достаточно подходящим названием для их апартаментов в западной части Центрального парка. Оно звучало вполне по-заграничному. С точки зрения Марджори иностранцев в Эльдорадо можно было разделить на две категории: высший класс — иностранцы, посещающие французские рестораны и британские клубы верховой езды, и низший, в который входили ее родители. Переезд их семьи в Эльдорадо, в западную часть Центрального парка, был предпринят ее родителями, как считала Марджори, с целью скрыть хоть как-нибудь то, что они являются иммигрантами; и для этого ее родителям пришлось немало потрудиться. Она была признательна им за это и гордилась ими.

Какой отличный день для верховой езды! Запах молодой травы ощущался и здесь, на семнадцатом этаже, заглушая даже запах выхлопных газов автомобилей. Небо было ярко-голубым, с белевшими кое-где облачками, и зеленый парк, в котором уже цвели вишни, тоже был окутан белоснежной дымкой. Она почувствовала себя необыкновенно хорошо, когда к ней опять вернулись воспоминания о прошлом вечере. При этом она с удовольствием обняла свои красивые обнаженные плечи руками, скрещенными на груди.

Ее давнишние мечты, мечты неуклюжей тринадцати-четырнадцатилетней девочки, стали реальностью, и даже больше, чем просто реальностью. Четыре года назад она носилась и визжала вместе с такими же грязными девчонками с такой же гусиной кожей, как у нее, на площадках для игр в государственной школе в Бронксе. Прошлой ночью она гуляла по залитым лунным светом дорожкам Колумбийского колледжа. Она раньше ничего не слышала и не знала о молодом человеке из пригорода, веселом и часто смеющемся; и это был замечательный шум, создаваемый мужчиной! Она танцевала в зале со стенами, отделанными «под дерево», в зале, украшенном фонариками и большими голубыми флагами, а иногда она находилась всего в нескольких дюймах от улыбающегося дирижера оркестра, весьма знаменитого человека. Она танцевала с множеством парней. А когда оркестр отдыхал и играла виктрола, тогда количество молодых людей, желающих танцевать с ней под плавную импровизированную мелодию еще увеличивалось. Один из них, сын владельца огромного универсального магазина, собирался совершить с ней сегодня прогулку верхом по Центральному парку. Она подняла черное платье со стула и погладила его с чувством благодарности. Оно отлично выполнило свою работу. Другие девушки во время танцев путались в оборках жалких, никуда не годных платьев из тафты и тюля, похожих на то платье, которое две недели назад пыталась купить ее собственная мама. Но она боролась за это облегающее платье из струящегося черного крепдешина, достаточно закрытое для того, чтобы выглядеть скромно и строго, и победила в этой борьбе; и теперь она очаровала этого сына миллионера. Так что платье сослужило ей отличную службу. Вот как «много» ее мама знает об одежде!

Раздался легкий стук в дверь:

— Ты встаешь, Марджори?

— Как раз иду принимать душ, мам, — ответила Марджори. Она как молния примчалась в ванную и повернула кран с горячей водой. Время от времени сюда входила мама и громким голосом спрашивала ее о чем-нибудь через занавеску; но сегодня она не пришла. Марджори вернулась в спальню и немного посидела, ожидая стука в дверь. Затем подошла к зеркалу на двери шкафа, в котором могла видеть себя в полный рост, и приложила к себе черное платье, с восторгом наблюдая контраст между ним, белыми обнаженными плечами и взъерошенными волосами.

В этот момент — это был очень важный момент в ее жизни — она поняла, что стала совсем взрослой. В это мгновение какая-то догадка о ее будущем захлестнула ее сознание; так солнечный луч вдруг прорывается через занавески в темную комнату. Она будет актрисой! Этой прелестной девушке в зеркале предначертано судьбой стать актрисой и никем больше.

Со времени окончания колледжа имени Хантера в феврале Марджори слушала курс лекций, после которого рассчитывала получить лицензию для работы преподавателем биологии; но она давно подозревала, что из этой затеи ровным счетом ничего не выйдет, что мел и доска — не ее стихия. Как не могла представить картину своей свадьбы в двадцать один год и скучное замужество после нее. С тринадцати лет ее будоражила мысль об особенном ее предназначении, которое было еще впереди, которое неожиданно должно проясниться и которое нарушит все ее планы. Но то, что она испытала этим майским утром, уже не было только предчувствием, а было правдой, ворвавшейся в ее жизнь правдой. Она собиралась стать актрисой! Детские мечты теперь не были просто мечтами.

В свете открывшейся правды — хотя это еще не было ни намерением, ни решением, а всего лишь случайной догадкой — вся ее жизнь приобрела другой смысл. Все загадки были объяснены. Все сомнения исчезли. Именно поэтому она имела такой успех в Колумбийском колледже прошлым вечером, вот почему она, живя в Бронксе, чувствовала себя как рыба, вынутая из воды. Вот почему она без видимых усилий стала звездой небольших пьес, игравшихся в школе и в летних лагерях. Еще будучи ребенком, она все схватывала на лету, обладая даром изображать других людей, отличалась превосходной памятью, а также талантом владеть собой и очаровывать многих. С помощью интуитивного чутья она рано научилась подражать речи, произношению и манере говорить своих учителей. Задолго до переезда ее семьи в Манхэттен Марджори уже восхищала своими пародиями разных людей: критически настроенные бронкские торговцы дали ей прозвище Леди Многоликость. Теперь, в поразительно короткий срок, она стала звездой западной части Центрального парка, царицей бала на танцах в Колумбийском колледже. Она сама иногда удивлялась своему замечательному успеху: мастерству овладения университетским сленгом за рекордно короткое время, грации и изяществу на танцах, отточенному искусству движений, помимо этого — умению вести и поддерживать интересный разговор, который всегда казался умным, даже если ничего заслуживающего внимания в нем не было. Она знала, что на самом деле оставалась все еще той Леди Многоликостью, которая блистала в наскоро заученных наизусть ролях школьных пьес. Но ее игра становилась день ото дня лучше; и прошлым вечером, вне всяких сомнений, достигла головокружительной высоты. Удивление этими успехами исчезло в тот момент, когда она представила себя актрисой, обнаружившей причину своих сил и способностей.