Смерть призрака

Марджори Эллингем

СМЕРТЬ ПРИЗРАКА

Справка

Лафкадио, Джон Себастьян, член Королевской академии (КА), 1845–1912. Художник (живописец и график). Учился в студии чл. КА сэра Уильяма Пакенхэма с 1861 г. Жил в Италии (1865–1878). Первая выставка в КА — 1871. Чл. — корр. КА с 1881, действ, чл. КА с 1900. Жена — Арабэлла Теодора, дочь сэра и леди Дж. Рэйд, Вендом Парва, Сассекс. Сын — Джон Себастьян, р. 1890, погиб на войне (1916 г).

Наиболее известные работы: «Девушка у пруда» (Нац. галерея, Лондон), «Группа, освещенная солнцем» (Гал. Тэйт), «Прекрасная Возлюбленная или Бэлл Дарлинг» (Лувр), «Групповой портрет трех юношей» (Бостон), «Поклонение волхвов» и «Сатирические портреты» (Йокогама) и др. Существовала также коллекция из сорока работ, временно экспонировавшаяся в Москве и утерянная в 1918 году.

Литература: Жизнь и работа Лафкадио, тт 1–3; Макс Фастиен. Викторианский иконоборец; Бэтси Фрагонар. Московская трагедия; Макс Фастиен. Лафкадио-человек; Макс Фастиен. Биография метра живописи; Улисс Лафуршардиер. Послесловие к каталогу избр. работ Дж. Лафкадио; Г. Вагнер. Статья в словаре Вебера «Кто есть кто в искусстве». См. также «Лафкадио Дж. — Чарльз Тэнкерей. Письма», Фелпс, с. 15. Перечень авторов — словарь Дэнта.

Этого молодого человека можно назвать искателем приключений в наиболее привлекательном смысле слова. Его деятельность, хронику которой я веду уже несколько лет, может быть разделена на две разные части. Одна из них относится к событиям, носящим откровенно плутовской характер, таким, как дело о «Таинственной миле», афера в Понтисбрайте, описанная под названием «Сладостная опасность», и некоторые другие.

Но существовали и иные истории, в которых он сталкивался с гораздо менее ярко выраженными уликами и поэтому со значительно большими трудностями. К ним относятся кембриджская трагедия «Полиция на похоронах» и то происшествие, которое ныне предстанет перед вами.

Эти два вида расследований весьма отличны друг от друга, и приходится только удивляться, что они выполнялись одним и тем же лицом. Однако в каждом из нас сочетаются серьезность и легкомыслие, и мистер Кэмпион не является исключением из общего правила.

М. Э.

СМЕРТЬ ПРИЗРАКА

Глава 1

Интерьер с фигурами

К счастью, очень немногие могут заявить, что они способны заранее предвидеть убийство.

Уничтожение одного лица другим, осуществляемое с достаточными предосторожностями, в цивилизованном мире всегда носит характер сугубо частного дела.

И, возможно, именно эта особенность убийства вызывает такой ощутимый интерес публики к его подробностям, даже если совершенное преступление имеет убогую, грязную и безнравственную подоплеку. В любом случае таинственность события оказывается гораздо привлекательнее его истинного смысла.

Если подходить к происшествию с точки зрения редчайшего житейского опыта бригадного генерала сэра Уолтера Файви, то можно лишь сожалеть, что сей блистательный рассказчик и человек, наделенный способностью искренне ценить всю необычность случившегося, покинул прием Литтл Вэнис в двадцать минут седьмого, встретив у выхода своего старинного знакомца, моулдского епископа Бернара. Этот уход лишил генерала возможности стать свидетелем исключительно неординарного убийства, которое там произошло менее чем через семь минут.

И, как впоследствии отмечал генерал, особую досаду вызвало то обстоятельство, что епископ, слывший изрядным знатоком наиболее утонченных разновидностей греха, так и не оценил, как ему повезло…

Накануне, в двадцать минут седьмого, то есть ровно за двадцать четыре часа перед тем, как генерал прошел к выходу мимо епископа, лампы в гостиной первого этажа Литтл Вэнис были зажжены и Бэлл собственной персоной (то есть, оригиналом портрета «Прекрасной Возлюбленной», хранящегося в Лувре) восседала у камелька, беседуя со своим давним приятелем мистером Кэмпионом, заглянувшим на чашку чая.

Дом знаменитого человека, умершего достаточно давно, если только в нем поддерживаются те же условия, которые были в момент ухода хозяина, становится либо похожим на музей, либо на гробницу, особенно если там хранятся выцветшие венки и выкрошившиеся гирлянды.

Но в том и заключалась, пожалуй, неповторимость характера Бэлл, что Литтл Вэнис в 1930 году оставался в полнейшем смысле домом самого Джона Лафкадио, наводя на мысль, что хозяин все еще пребывает внизу, в мастерской, посреди сада, чертыхаясь, обливаясь потом и сражаясь со своими красками до тех пор, пока он не вкрапит их в одну из тех неистовых картин, которые так завораживали и так возмущали его любезных современников-джентльменов.

Дело в том, что если Бэлл Лафкадио, строго говоря, и не была больше оригиналом картины, она все еще оставалась Бэлл Дарлинг, Прекрасной Возлюбленной. Как она сама говорила, у нее никогда не было никаких проблем с поддержанием собственной красоты, и теперь, через два месяца после ее семидесятилетия, даже при обилии морщин и немного пугающем сходстве с рембрандтовским «Портретом матери», она все еще сохраняла блеск лукавой улыбки и ту живость, которые были едва ли не лучшими свойствами ее обаяния.

В тот день она была в белоснежном, до хруста накрахмаленном муслиновом чепце, какими щеголяли нормандские крестьянки пятьдесят лет назад. Она носила его, прекрасно зная, что это немодно, не принято и выглядит уродливо. Ее черное одеяние было окаймлено белой узкой ленточкой, а домашние туфельки украшены кричащими маркизетовыми бантиками.

Комната, в которой они находились, также носила отпечаток независимости от любых общепринятых устоев или схем. Это было жилище ярко выраженной индивидуальности, по-видимому, вполне отражавшее особенности дома, частью которого оно являлось. И стулья в нем были старинные, причудливые, но достаточно комфортабельные.

Эта комната, имевшая очертания латинской заглавной буквы «эль», почти целиком охватывала весь бельэтаж старого дома на канале. И, хотя в ней ничего не обновлялось со времен войны, она избежала элегантных банальностей Морриса и чудовищных картин, ценившихся в эпоху Эдуарда.

Гордостью Бэлл было то, что они с Джонни никогда не покупали ничего такого, что бы не соответствовало их личным пристрастиям, результатом которых явились алые камчатные венецианские гардины, слегка выцветшие, но все еще роскошные, шелковистый персидский ковер и великолепнейшие изразцы над камином в узкой части комнаты, когда-то красовавшиеся над алтарем старой фламандской церкви. Все это вместе взятое на фоне стен, обитых буйволовой кожей, создавало ощущение законченной гармонии, как это бывает с предметами, давно приученными быть вместе.

Что казалось немного странным здесь, так это набросок Режан работы Фантен-Латура, случайный слепок ступни, сделанный Роденом, и чучело белого медведя, презентованное Лафкадио Йенсеном после того, как художник выполнил в 1894 году его портрет. Но и эти вещи не нарушали 5щей гармонии, так же, как сотня других курьезов, заполнявших помещение. Они скорее лишь оттеняли основной стиль комнаты, придавая ей некоторую забавную пикантность.

Посетитель миссис Лафкадио, сидевший напротив нее, выглядел несколько необычно в этой комнате и в сочетании хозяйкой дома. Это был высокий бледный молодой мужчина с прекрасными светлыми волосами. Он носил очки в роговой оправе, почти щегольской костюм, а главное впечатление от него заключалось в том, что он хорошо воспитан, слегка рассеян и как бы невнимателен к мелочам. Он глядел на хозяйку, немного щурясь, локти его покоились на подлокотниках кресла, а длинные кисти рук охватили колени.