Горький ветер

— Вы просто преданная защитница.

— Поначалу я была с ним жестока, — сказала она. — Когда бабушка умерла и Том пришел к нам, я превратила его жизнь в страдание.

— Каким образом?

— О, изводила его из-за родителей… давала понять, что он не нужен…

— И ваши братья тоже?

— Нет, только я. Я была ужасно злобная.

— Этим объясняется, почему вы стали защищать его. Вы пытаетесь загладить, искупить свою вину.

— Думаю, да. Хотя Тому никогда ничего от меня не нужно, и самое глупое то, что он на меня ничуть не злится.

— Вы в этом уверены? Он очень грубый.

— Он все еще не доверяет мне, — сказала Бетони, — и я не могу обвинять его за это.

Когда они вышли из леса на пригорок, их встретил золотой лунный свет, который засиял на лице Бетони. Она выглядела спокойной. В ее взгляде, который встретился со взглядом Майкла, лучилась улыбка. Но когда он поднял руку, чтобы дотронуться до нее, пока она стояла вот так, в лунном свете, она быстро зашагала прочь по тропинке.

— Я слышу звук поезда в Стикингбридже… Это значит, что скоро начнется дождь…

Теперь сад в Коббзе выглядел совершенно иначе. Яблоки уже собрали, и ветви, освобожденные от тяжкой ноши, снова поднялись. Изгороди убрали, а овцы Мартина Холта теперь паслись на пастбище. Листья быстро опадали, светясь желтым на высокой траве.

Майклу казалось, что дни текут сквозь пальцы. Его месячный отпуск почти закончился. Ему хотелось улучить момент и просить время остановиться. Остановить тот миг, когда Бетони стояла под сливовым деревом, поднявшись на носочки и пытаясь дотянуться до шарика клейкого сока, повисшего на ветке, как янтарная бусинка, вся залитая солнцем.

Но что толку в том, чтобы просить время остановиться и вернуть прошлое? Все живущее должно взять то, что можно. Иначе жизнь немыслима. Была ли Бетони, поднявшая руки к небу, так уверена в себе, в том, что солнце идет по небу быстрее с каждым днем?

Почувствовав его рядом, она быстро обернулась, опустив руки. Она смеялась, и у него перехватило дыхание; она вспыхнула, и смех стих, когда она взглянула на Майкла и прочла болезненную мольбу в его глазах. Его руки касались ее лица, шеи, волос, она шагнула назад, отталкивая его. Глаза Майкла остались неподвижными. Она пыталась придумать, что бы сказать, но он заговорил первым.

— Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Немедленно. Сейчас же. Я думаю, что смогу получить специальное разрешение.

— Нет, Майкл. Слишком скоро. Я не знаю сама, хочу ли я этого.

— Я знаю, что чувствую сам. Я нисколько не сомневаюсь.

— Но возможно ли это? Мы знаем друг друга только восемнадцать дней! Может быть, потом, когда война закончится…

— Для меня может не быть потом.

— Ты не должен так говорить! Нельзя говорить такие вещи.

— Все равно это правда. Ты знаешь, какие там шансы выжить? Я уже живу в долг.

— Поэтому ты женишься на мне так скоро, чтобы уйти и оставить меня вдовой?

— Нет! Я знаю, это глупо, но я чувствую, что если у меня будет твоя любовь, она сохранит меня. Черт возьми, я знаю, что со мной ничего не случится!

Он знал, что играет ее чувствами, и когда увидел жалостное выражение ее лица, ему стало стыдно.

— Вот что с нами делает война! Превращает в презренных существ, умоляющих, требующих от людей любви. Извини, Бетони. Не суди меня слишком строго. Давай забудем об этом и попытаемся стать такими, как прежде.

Он взял ее за руку, и они пошли к дому, тихо беседуя о простых вещах. Но все это время он пытался угадать, что она чувствует по отношению к нему. Он смотрел на нее, как на свою защиту, слепо полагаясь на Бетони.

В каменном загоне позади дома Джесс Изард наливал воду в два деревянных бочонка. Он видел, как Бетони с Майклом шли через сад, но притворился, что ему что-то попало в глаз. Когда они вошли, он поднял бочонки и пошел в сыроварню, где его жена разливала мед.

— Капитан, кажется, втюрился в нашу Бетони. Как думаешь, чем это кончится?

— Может, да, а может, и нет. — Впервые у Бет не было твердого мнения. — Бетони такая девушка, которой трудно будет отдать кому-то руку и сердце.

Частенько, когда Том сидел в «Розе и короне», кто-нибудь приносил кусок дерева и просил его вырезать птицу, или рыбу, или зверя, а сегодня Тилли Престон, дочь хозяина паба, принесла старую кленовую пивную кружку, чтобы он вырезал на ней ее портрет.

Он возился с ним полчаса, работая только маленьким ножичком, но лицо на кружке было точной копией Тилли: широко расставленные глаза под красивыми бровями, маленький прямой нос с выдающимися ноздрями; красивые губки немного приоткрылись, обнажая зубы; завитки спускались на лоб.

Пока Том работал, он не слышал шума вокруг себя. Роджер, наблюдавший за проворными пальцами Тома, сожалел о том, что у него нет и половины той ловкости, с которой Том занимался резьбой.

— Ты сделал меня какой-то плоской, — жаловалась Тилли, держа кружку в руках. — И все же признаю, что ты заслужил пинту пива.

Она налила кружку до краев, и Том осушил ее одним махом.

— Вот это дельная мысль, Том, — сказал Билли Ратчет. — Разом, пока не опустеет!

— Это все, что ему причитается? — спросил Оливер Рай. — Он что же, не получит поцелуя и ты не обнимешь его?

— Давай же, Том! Тилли сговорчивая.

— Может, он боится, — предположил Хенри Таппер. — Может, он не знает, как это делается?

— Может, тебе нужно несколько указаний, Томми, малыш? От тех, у кого есть опыт в этом деле?

Том ничего не сказал. Он вытер губы тыльной стороной ладони. Лицо его пылало, и он не мог взглянуть на Тилли Престон. Но она сама наклонилась к нему и, когда Билли Ратчет подтолкнул Тома, обвила руками его шею. Ее маленькая грудь прижалась к нему, лицо медленно приблизилось, и губы мягко коснулись его губ.

Компания выразила свою поддержку. Стаканы застучали по столам, и вдруг наступила тишина. Девушка выпрыгнула из его объятий и повернулась к отцу, который стоял в дверях с мрачным видом.

Эмери Престон был хорошо сложенным мужчиной. Его грудь напоминала одну из его бочек. И когда он направился к хрупкому Тому, казалось, что это бульдог несется на гончую.

— Если я еще раз увижу, что ты дотронулся до моей дочери, я заставлю тебя пожалеть о том, что ты родился!

— Отец! — сказала Тилли, дергая его за руку. — Ты не должен так разговаривать с моими друзьями!

— Помолчи, а то твоя задница познакомится с моим ремнем! Ты должна ухаживать за Харри Иеллендом. Я не позволю тебе путаться с этим Маддоксом.

— Почему? Чем плох Том? — спросил Роджер, с жаром защищая брата.

— Я знал его отца! — сказал Эмери. — Он был самым гнусным скотом в Хантлипе и однажды ударил мою мать за то, что она не дала ему выпивки в кредит.

— Когда это было? Это предупреждение нашему Тому, который уже получил свою!

— Каков отец, таков и сын, так что я не стану пробовать, — сказал Эмери. — Имейте это в виду и держите его подальше от моей дочери!

— Не беспокойтесь! — сказал Роджер. — Мы будем держаться подальше от вас и от вашей дочери, и катитесь вы оба ко всем чертям! — И взяв Тома за руку, он повел его к дверям. — Пойдем, Том, выпьем еще где-нибудь. Есть немало мест и получше этого.

За дверями Том выдернул руку у Роджера и засунул кулаки в карманы. Он повернул за угол, и Роджер пошел следом.

— Не обращай внимания на Эмери Престона. Кого он волнует? Или его Тилли?

— Только не меня, — сказал Том. — Я на них не сержусь.

— Мутная водица, вот в чем штука.

— Но все-таки он сказал правду. Мой отец был не больно хорош. В этом можно не сомневаться. Он убил мать в Колоу Форде, а потом пошел и повесился на дереве.

— Что из этого? Это старая история, только и всего. Ты же не станешь переживать из-за нее?

— Я не стану, — сказал Том. — А вот других она очень волнует, не меня.

Иногда он пытался представить себе отца: пьяница, бросающийся в ярости на людей, отчаявшийся, предмет для общественного палача. Но он никак не мог нарисовать его себе. Это была просто история, и человек в этой истории был безликим, бестелесным.