Вензель твой в сердце моем...(СИ)

Подтягиваю колени к груди и снова кашляю. Диван заунывно скрипит. О, еще одна плакальщица на мою голову. Да пошли вы, нытики. Слишком мне меня напоминаете. Беру стакан, верчу в руках, рассматриваю через грани стекла огонь виски. Желтый — тоже цвет огня. Значит, виски горит не только если его поджечь. И жжение в горле тому доказательство. Огонь вообще хорошая штука. Он согревает. И сжигает дотла. Ну, как в тот день. Помнишь, Чикуса, как мы дрались, помнишь, как ММ ранили, помнишь, как ты заставил меня оттащить ее в задние комнаты? А вы с Кеном, как бравые рыцари, остались на передовой, защищать дам. Скажи, по какой такой обдолбавшейся логике я, «парень в юбке», носивший джинсы, должна была оставаться с этой раненой фанаткой ананасовой составляющей Кокуё? Почему ты приказал ее охранять и оказать помощь? И почему, когда тебя ранили, меня не было рядом? Потому что я идиотка и послушалась приказа своего сэмпая. Ненавижу тот факт, что ты был правой рукой шефа, Чикуса. Ненавижу шефа, который шлялся не пойми где. Ненавижу себя за то, что не помогла тебе. Всё ненавижу. И только тебя — не могу. Тебя и огонь, но это и так понятно. Тоже мне, уточнила! Хах.

Башка кружится, желудок сводит, в ушах звенит. Зато не мерзну больше. Но и согреться не смогла: я с того дня вообще не могу этого сделать. Надо покурить… А табака нет. И твоей улыбки нет — нечему меня согреть. Ненавижу дождь: он плачет! Почему рыдать можно, а улыбаться — нет? Тупые правила! Чикуса, почему в жизни не работает закон равенства и переноса части уравнения? А ты еще говорил, что математика — основа основ! Да, блин, конечно! И где теперь твоя математика? Там же, где была, когда ты меня посылал этой… ММ рану перевязывать! А рана-то пустяковая была, она сама бы справилась. Я так спешила, так торопилась, а она что-то говорила про то, что вы сами справитесь, и нам надо просто дождаться шефа… Ненавижу ее за эти слова. И за то, что она отказалась сама зашивать рану. Потому что пока я ее зашила и перевязала, дом подожгли. А потом ты зашел в комнату, и я спросила: «А Кен?» — но ты только покачал головой. Он не вернулся. Только тело обуглившееся потом, после пожара, нашли. А ты опустил глаза и пошел ко мне. И на полу за тобой оставались темные капли. Как будто шел дождь. Теплый, грибной, с крупными каплями. Только почему-то красными. С тех пор я его ненавижу, Чикуса. Как и себя.

Чёрт, почему этот монотонный стук в окно так раздражает? Может, потому что он такой постоянный, что кажется, будто это не закончится никогда? Так ничего бесконечного в этом мире нет — чего я злюсь? Не знаю. Да и плевать. А ты дождь любил. Как и я когда-то. Помнишь, выходили на крышу, как только начинался ливень, особенно ночью, и ты вещал какую-то заумную ерунду про созвездия и математические законы, которые являются основой основ? Я мало что понимала: беспризорница, подобранная на улице мафиози, жившем в полуразвалившемся доме, не самый интеллектуальный собеседник. Зато мне нравилось вслушиваться в звуки твоего голоса и ловить блеск стекол очков, когда луна светила особенно ярко. Ну, скажем так: романтик во мне не сдохнет, наверно, даже в канун Армагеддона. Зато поспать он любит — например, когда я прикуриваю. Курить… Чёрт! Тупая зависимость!

А ты ни от чего не зависел. Разве что от шефа, но он «кто-то» а не «что-то», о, размялась в риторике. Как ты когда-то, по ночам, на крыше. Ты любил со мной говорить, потому что я всегда слушала, не перебивая, буквально с открытым ртом, правда, ни черта не понимая, но это были мелочи. Ты знал, что я не блещу интеллектом, и пытался поделиться своим. Не прокатило. Лучше б ты тогда не пытался заставить меня запомнить названия созвездий, а улыбался. Потому что у тебя красивая улыбка. Вот блин, я это сказала. Позор! Но она и правда красивая, а ты улыбнулся мне лишь однажды. Почему, Чикуса? Почему, чёрт тебя возьми? И почему меня это так бесит?!

Стакан летит в стену. Темные потеки украшают серый бетон. Острые осколки сыплются на грязный пол. И только потом, словно сквозь вату, в уши прорывается звон разбитого стекла. О как. Истеричка. Это был последний. Хах. Хватаю бутылку, делаю небольшой глоток, с громким стуком ставлю на тумбу и понимаю, что меня трясет. Опять холодно, голова раскалывается. Хочу увидеть тебя. Хочу согреться. Кажется, пора…

Усмехаюсь, смотрю на потолок, сплевываю на пол и открываю ящик тумбочки. Выуживаю небольшой целлофановый пакетик, достаю из него крошечный сверток. Дети, не мешайте кокаин и виски, это повредит вашему здоровью! Особенно если наркота новейшая, с непонятными добавками. Хах. К тому же она еще и дорогая, так что я работаю, где только могу. Хах, ты говорил, что все профессии нужны обществу. Я уборщица, посудомойка и еще фиг знает кто — даже на кладбище за небольшую плату дорожки подметаю по вечерам. И знаешь, ни фига общество не видит, что такие «профессии» ему «нужны». Философия пошла, надо поспешить… А то задумаюсь о бренности бытия, а оно мне надо? Разворачиваю сверток, ссыпаю белый порошок на картонку, лежавшую в пакете. Перемешиваю металлической пластиной, разделяю на две полосы, беру трубочку, прикладываю к носу. Вот сейчас мне будет…

Затяжка.

…совсем плохо. И оно того стоит, Чикуса. Вдыхаю вторую кокаиновую полосу, откашливаюсь, попутно потирая нос и глаза. Скручиваю пакет, пока не накрыло, прячу в ящик. А по телу уже ползет оцепенение. Звон в ушах стихает, сердце начинает вырываться из груди, кажется, что кровь сейчас закипит, а мир вокруг медленно, но верно затягивает серая пелена. Распластываюсь на диване. В бедро впивается пружина. Плевать. Вытягиваюсь во весь рост, ступни висят над полом, голова на подлокотнике, руки на груди. Дааа, то, что надо. Серый мир прорезают алые сполохи, слышу треск огня, где-то кричит ММ, зовет кого-то… Кто такой «Мукуро-сама»? Да плевать. В дверном проеме стоишь ты, Чикуса, а под ноги тебе продолжает литься красный дождь. Ты прижимаешь руку к животу, пошатываясь, подходишь ко мне и садишься рядом. Практически падаешь, но я не могу съязвить, что у тебя откровенно фиговая координация. Не сейчас. Потому что всё не так, как раньше, когда в Кокуё было весело.

— Держись, очкарик, — усмехаюсь я и пытаюсь вставить хирургическую нить в иглу. Чёрт, почему я такая неуклюжая? Почему руки всегда трясутся?! Каждый раз в этот момент, когда тебе так нужна помощь, они дрожат и теряют драгоценные секунды! — Я сейчас, погоди. Потерпи, я почти… чёрт.

Влажная ладонь, перепачканная в странном дожде, накрывает мою. Поднимаю глаза и замираю. Ты улыбаешься. Первый раз в жизни ты мне улыбаешься. Первый и последний. Огонь подбирается к двери, дым заволакивает комнату, трудно дышать. На глазах выступают слезы от едкого мерзкого запаха и от обиды. Я бесполезна. А ты качаешь головой, и треск заглушает всего одно слово, которое я всё же слышу.

— Поздно.

Хватаю тебя за руку, но стекла твоих очков, в которых отражается огонь, больше не блестят. Как и глаза за ними. Ты начинаешь заваливаться на бок, а я подхватываю тебя и, прижав к себе, продолжаю пытаться вдеть нитку в иголку. Очень жарко, но жарче всего животу. А еще — мокро. Очки падают с твоего носа и слышится звон стекла. Где-то за пределами моего понимания рыдает ММ и постоянно говорит одно и то же: «Они умерли, умерли, Мукуро-сама, где же Вы? Я ошиблась, они не справились». Хочется заткнуть ее. Хочется сказать, что она дура. Потому что вы с Кеном справились, Чикуса. Враги не прошли в эту часть здания — решили выкурить нас… или сжечь. Так почему она говорит, что вы не справились? И почему она вас оплакивает?! Еще рано. Ты еще жив, Чикуса. Главное — не сдаваться. И не лить тупые слезы, которые никого не спасут!

Наконец вдеваю нить в иголку и понимаю, что это заняло около минуты. Дура, потеряла столько времени… Кладу тебя на пол, разрываю рубашку… чёрт. Огромная рваная рана выглядит не так, как должна. Кровь, которая обязана толчками вырываться из нее, лишь едва различимо падает на пол с ее краев вязкими дождевыми каплями. Такими, как эти глупые слезы ММ. Неправильно. Так не должно быть. Зашиваю рану, а дышать становится всё труднее. Кашляю и приклеиваю пластырем поверх шва бинт: мне не поднять тебя, чтобы перевязать как следует. Погоди, вот выберемся — перевяжу как надо. Встаю на четвереньки рядом с тобой. ММ хрипло шепчет что-то, роняя на пол слезы. Жарко. Особенно на животе: вся моя кофта пропиталась красным дождем из твоей раны. Глаза слезятся, горло перехватывает, разрывая его наждаком, а голова кружится так, словно я не выходила из запоя неделю. Смотрю на твое лицо, ты всё еще улыбаешься. У тебя красивая улыбка. И я улыбаюсь в ответ.