Вензель твой в сердце моем...(СИ)

— Хорошо. Если я отвечу на твой вопрос, ты дашь точные координаты местонахождения всех образцов.

— Именно. Ты же знаешь, я всегда была человеком слова.

— «Была» — очень точный временной оборот.

— Есть вещи неизменные.

— Не думаю.

— А я вот знаю.

— Мы не придем к согласию. И меня не волнует твоя точка зрения.

— Потому что ты меня давным-давно похоронил?

Именно. Лучший киллер мафии похоронил своего единственного друга детства вместе с воспоминаниями о ней. И дважды оплакивать смерть одного человека — глупо. А еще он вырос. И мечтать сам уже не хочет. Он лишь со снисходительной улыбкой наблюдает за тем, как мечтают другие, как они тянутся к небесам и достигают облаков или же падают в пропасть. Он же лишь киллер, тот, кто знает, что значит «сила», но не помнит, что такое «вера в чудо». Ведь это наивное детское понятие, которое этот мир вырывает вместе с сердцем и глупыми мечтами о том, чтобы долететь до небес. Вот только этот жестокий целеустремленный мужчина почему-то порой замечает, что хочет помогать тем, кто всё еще надеется сделать сказку былью… Тем, кто умеет верить в чудо, в своих друзей и в то, что небес можно достичь.

— Начали.

— Ладно. Но помни: ты дал обещание. И кстати, вопрос тебе наверняка покажется глупым, но мне нужен ответ. Той мне, что любила улыбаться.

— Я же сказал: я выполню условия.

— Тогда вперед, Реборн. Это ведь неизбежный финал.

Он абсолютно спокоен. Она — средоточие уверенности и веры в правильность происходящего. Ведь она знает, что за всё в этом мире приходится платить, и готова была заплатить с самого начала. Вот только она не ожидала, что жизнь решит сделать ей прощальный подарок, а потому, когда шпион семьи Инганнаморте сообщил, что группу зачистки возглавит Реборн, женщина была рада. Но операция должна была начаться на два дня раньше, и всё это время Кати ждала. Ждала, когда наконец сможет поставить точку. Ради этого она и сделала последнюю запись в дневнике — в том самом, что вела на протяжении всей жизни. Урывками, краткими фразами, отражая самое главное в ее жизни. То чувство, что не смог уничтожить даже год темноты с редкими вспышками флуоресцентных ламп холодного подвала. Веру в чудо.

Черный ствол познавшего цену тысяч жизней пистолета скользит вверх.

Бесконечная темная воронка дула впивается взглядом бездны в зеленые глаза.

Бледный, аристократически тонкий палец застывает на курке.

Усмешка.

Встреча глаз.

Выстрел…

На белом халате начинает расплываться багровое пятно. Генетик оседает на пол и, прижавшись спиной к стене, внимательно смотрит на своего убийцу. Ухмылка слетает с ее губ, уходит вместе с подобием жизни. Женщина улыбается. Совсем как тогда, в детстве, когда ее единственный друг ей точно так же верил. Из раны на животе толчками вырывается живительная влага, но она уже никого не интересует. Киллер ждет слов о том, где дневник, жертва наслаждается вернувшейся к ней на пять минут настоящей жизнью.

— Где дневник?

— Там… третий кирпич снизу в правой от… двери стене… В углу. Выта… щи его. Вопрос на последней… странице.

Шаги, шорох срываемых бумажных обоев и скрежет выбиваемого из кладки кирпича. Минута прошла, осталось четыре. В руках мужчины старая книга с испещренными мелким острым почерком страницами, закованная в потертый кожаный переплет. Та самая, что он подарил подруге детства на ее пятнадцатилетие. За полгода до их расставания. Бледные пальцы быстро отстегивают кнопочный замок, открывают последнюю страницу, скользят по буквам, выведенным на желтоватой бумаге черными чернилами. Темные глаза бегают по строкам и впитывают информацию с отстраненным безразличием. Его не трогает этот текст. Потому что женщину, что его написала, киллер давным-давно, множество зим назад, похоронил. Это лишь веха прошлого, которая уже пережита. Она изменила его, изменила ее, но более значения не имеет. Потому что та, кто писал — давно мертва, а тот, кто читает — давно ее оплакал.

«Здравствуй, Реборн. Собственно, текста здесь должно быть на две минуты чтения, потому буду кратка. Когда ты ушел, я разозлилась, но не возненавидела тебя. Просто не смогла. Я знала, что ты ушел, потому что выбора не было, знаю, что ты не хотел меня оставлять. Я сказала, что не подам тебе руки, лишь потому, что не хотела быть обузой. Не хотела, чтобы ты искал возможность вернуться в наш город. Потому что знала, что всё же наша дружба не была для тебя пустым звуком. Я отпустила тебя и попыталась сказать, что ты не должен возвращаться и подвергать себя опасности — ты должен был работать. Но я знаю, что ты вернулся. И тебе солгали о том, что я мертва. Но это было к лучшему, потому что от той, кого ты знал, почти ничего не осталось. Лишь тело и память. А еще то, о чем ты никогда не знал. Я не смогла тебя возненавидеть еще по одной причине. Главной. Я тебя любила. Когда-то давно, когда небо было синим, а не серым. Скажи, Реборн, до того, как ты похоронил в памяти воспоминания обо мне и нашем детстве, это чувство было взаимным? Я эгоистка, но только желание узнать ответ на этот вопрос давало мне силы жить. Я умираю — не хочу, чтобы меня что-то удерживало на Земле. Потому прошу дать ответ».

Глупые слова, дававшие силы бороться с желанием прокусить язык и захлебнуться кровью, лежа на полу темного каменного мешка. Глупая надежда, позволявшая придумывать планы побега и способы выбраться на свет. Глупая вера в чудо, заставлявшая продолжать бороться и тянуться к небесам даже после того, как боль затопила разум, а ненависть поглотила душу. Девушка, так любившая улыбаться, умерла в черном каменном мешке, но продолжала существовать за счет иррационального желания узнать — а был ли у нее шанс стать счастливой? Просто потому, что она не любила чего-то не знать. А еще потому, что всю свою жизнь она любила своего друга детства. Но, может, еще и потому, что она всё еще верила в чудо, в то, что после смерти ее душа отправится не в ад, а самые прекрасные моменты прошлого, моменты, когда ее друг улыбался ей вместе с небесами?..

Время начинает отсчет предпоследней минуты. Мужчина поднимается, быстрым шагом подходит к той, чей халат пропитался кровью и запахом смерти. Она улыбается. Точно так, как в детстве. Просто потому, что сумела наконец открыть ему свою тайну…

— Нет. Я никогда тебя не любил. Где вирус?

Тишина.

Удар секундной стрелки, скользившей вперед так неумолимо яростно, словно ее подгоняла пульсация крови, толчками вырывавшаяся из огнестрельной раны в теле ученого-генетика. Застывшая на ее губах посмертная маска всё с той же наивной, доброй улыбкой. Ласковый взгляд зеленых глаз, в которые вернулась жизнь вместе с душой, ожидая финальной точки.

Вот теперь она и впрямь может умереть. Без сожалений.

— Вирус разделен на два… герметичных контейнера. Две… ампулы. Их проглотили… мои родители. Я… солгала. Вирус… идеален… Не разлагается… Феромон… распылен на тебя… Прочти запись… в конце…

Мужчина нахмурился и открыл предпоследнюю страницу дневника. Его глаза быстро заскользили по подробному описанию действия разработки его жертвы, выхватывая лишь самую суть. «Отсутствие противоядия». «Необратимость». «Абсолютное послушание объектов опыта тому, на кого хоть раз попал феромон». «Распространение по воздуху». «Невосприимчивость к вирусу животных». «Способность распространяться через воду». «Возможность деления клеток вируса в воде». «Феромоны будут незаметно распылены на Реборна еще одним рабом прямо перед тем, как тот убьет эту марионетку, заходя в здание». «Носители ампул отправлены к городскому водохранилищу». «В полночь вирус должен быть выпущен в питьевую воду». «Абсолютный контроль господина над рабами». «Идеальный ад».

Она поставила мир на карту. Не поверь ей ее убийца, и она подарила бы ему мир, в котором он бы стал повелителем. Лишь он один. И он один остался бы в здравом уме. Нет, это была бы не месть. Это было бы лишь следование закону, которому научил ее сам киллер. «Плати людям той же монетой, что они протянули тебе». И он это понял. А еще понял, нет — прочел в ее глазах, что она с самого начала верила в него. Верила, что он согласится на эту «игру». Потому что, не смотря ни на что, мужчина в черной шляпе с оранжевой лентой всегда ценил чужую жизнь. Убивал врагов без сожалений, но спасал друзей, не жалея себя. Просто потому, что он знал вкус крови, боли, смерти и… потери. А потому всё же не мог поставить свой эгоизм выше жизней простых людей…