Это было у моря (СИ)

— Вот ни фига. Ты думаешь эмоциями. Ты вся одна сплошная эмоция. И я понимаю почему. Это нормально для твоего возраста. Поэтому я и говорю — дай времени время. Не надо истерик, закрытых дверей, страшных «никогда» и не менее страшных «навсегда». Просто поезжай к тетке. Приди в себя. Поразмысли над всем этим. Нам обоим нужно время — иначе это один сплошной раздрай. Закончи эту загребучую школу — тебе же один год остался, верно?

— Да…

— Ну вот. А я разрулю все дела с этой уголовщиной и попробую найти себе работу — сам. И если…

— Что?

— Если ты все же будешь настроена на продолжение, я сам тебя найду. Приеду к тебе на долбанном белом коне и стану орать у тебя под окном, пока ты выйдешь и не скажешь свое слово. Я тебе обещаю.

— А как ты узнаешь, что я все еще настроена?

— Ну я разберусь. Это уж мои проблемы. Что думаешь?

— Я попробую. Я готова попробовать. Это будет невыносимо — но ради тебя — я согласна.

— Так лучше. Давно бы так. А то «убирайся, ненавижу, видеть не могу…»

— И не могу. И не видеть — тоже…

========== III ==========

Уж осень пролилась на землю

Потоками листвы. Уже

Небес потухших край не внемлет

Ее мольбам. И в мираже

Седом находит откровенье.

Окно дымится молоком

И плачет робостью. И рвенье

Мое бессмысленно. Ты далеко.

Хоть здесь ты, рядом. Терпкий локон

Горит, как пламень, у щеки…

Ты вся в полете, как в потоке

Низвергнувшейся вверх реки

Я каждое мгновенье прожил,

Как сотни жизней вопреки:

Паденье рук, и соль на коже,

Ресниц пушистых мотыльки…

И ты одна всегда. И будет

Так до скончания веков

Меня никто уж не осудит, —

Весь мир погас и был таков.

Лишь ты одна. Ты смотришь строго

Как мать забытая, как дочь

Еще не слепленная богом

Не в силах встать и превозмочь

Всю злую горечь этой связи,

Больной, бесправной и слепой

Мы вне контекста, прочь из грязи

Летим, срываясь на запой

И завтра ничего не значит.

Ты время стерла, словно пыль

Ладонью узкой. Осень плачет.

И наша небыль — словно быль.

Он остался ночевать у нее. Какая кому разница? Через пару дней он посадит Пташку в самолет — и все, дело сделано. Она полетит к родным — а он потащится на мотоцикле в столицу — восстанавливать доброе имя, будь оно неладно. Сандор был готов биться об заклад что вся эта история обеспечила ему пожизненный волчий билет в мире охраны. Теперь его наймет лишь псих — или какой-нибудь мафиози — не охранять, а скорее устранять. Это, правда, тоже работа, и неплохо оплачиваемая. На худой конец и она сгодится. Но лучше бы что-нибудь другое. На этот сезон он уже достаточно пресытился трупами…

Сандору не спалось. Пташка таки заснула — опять в слезах. Теперь до нее и дотронуться было невозможно — тут же начинала рыдать. Что там творится, в ее голове? Хотелось бы ему знать. Или лучше не надо? Если он будет слишком стараться вникнуть в эти мятежные обреченные мысли, то забудет, что решил поступать правильно и действительно отвезет ее в ближайшую мэрию и женится на ней. После ее замужества и вдовства ей едва ли нужно разрешение тети на следующий брак. Сандор сознательно об этом умолчал — а то бы сразу и нарвался. От мысли что она могла бы стать его — навсегда — голову здорово туманило, прямо как после стакана чего-нибудь крепкого — а от позвоночника к паху летел скорый поезд неутолимого желания ею обладать — даром что они занимались любовью с час назад. Даже любовь нынче утонула в слезах. Даже когда он довел ее таки до вершины — или до бездны — (сегодня это было трудненько, но ему хотелось: по наитию, делая то, что обычно он не делал, трогая там, где трогать не полагалось — обычные приемы не срабатывали) вместо вскриков, прерывающегося дыхания, нежного шепота, которым Пташка обычно его награждала, она залилась слезами, и все это готово было уже перерасти в самую банальную истерику. Пришлось останавливаться и утешать ее. А она все повторяла: «Прости меня. Прости что все испортила». Он простил ее уже сотни раз — и сказал ей об этом, но это помогло слабо. Утихомирить ее смогла только усталость — это был очередной бесконечный день — и Пташка все же забылась сном у него на груди, судорожно вцепившись в его ладонь обеими лапками. Теперь она спала — а вот самому Сандору спать не хотелось совершенно. Хотелось встать и куда-нибудь сбежать от всего этого горя, что он сам придумал. Но это было уже слишком низко — даже для него. Сам придумал — сам теперь и расхлебывай. Пока не посадишь ее в самолет. А потом ее там примут другие — и твоя задача по порче Пташкиной жизни подойдет к концу.

Он привстал, аккуратно перекладывая ее черноволосую голову на влажную подушку. Номер отапливался скверно — все тряпки отсырели. Или это следы от ее слез? Поди разбери. Пташка всхлипнула и еще крепче вцепилась в его ладонь. Пришлось зависать в крайне неудобной позе — ждать, пока она утонет в очередном сне. Ее дыхание начало выравниваться, и Сандор попытался освободить руку. Тонкие ее пальцы сжались в кулачки — девочка перевернулась на другой бок и поджала колени к груди. Ну вот, вроде спит.

Он тихо встал, нащупал в впотьмах свою одежду, брошенную, как обычно, возле кровати. Все было вперемешку: его смятая рубашка, ее белье. Штаны вообще почему-то обнаружились на стуле — и его, и Пташкины. Ну да, до кровати они опять едва добрались. Начали-то за здравие, а вот закончилось все за упокой. О том, чтобы найти носки, не было и речи. Да хрен с ними. Курить можно вылезти и так — он же не Пташка, и сейчас тепло.

По пути глотнув виски — пить не хотелось, но для того чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей Сандор делал то, что привык делать за все эти годы. Тошно — значит, надо пить. Нечем занять себя — значит, настала пора перекура. Куда еще девать себя, он не знал. Вышел на балкон и обнаружил, что забыл в куртке зажигалку. Вот хрень! Еще Пташку разбудит с этими шатаниями! Но больше огня было брать неоткуда — не своим же горячим дыханием поджигать сигарету! Пришлось вернуться. Пока он копошился в кармане и раздумывал о том, как это вышло, что зажигалка Бейлиша не рванула от перегрева в долбаной машине Горы — заметил, что телефон Пташки, оставленный на столике вдруг начал жужжать и мигать — еще чего доброго, начнет сейчас отзванивать какую-нибудь бодрую мелодию. Сандор, проклиная все трубки этого мира, рванул к треклятому аппарату, параллельно стараясь все же двигаться как можно тише. Упорная дрянь не желала отрубаться. На экране значилось: вызов от «Никто и звать никак». Ну кто ей может еще звонить?

Сандор вылетел на балкон, прикрыл за собой дверь и кое-как тыкая пальцами не туда, подошел-таки к звонку.

— Алло! Санса, ты что не подходишь?

— Это не Санса. Не поздновато ли для звонков?

— Смотря для кого и какие новости. Ты Пес?

— Может и так. А ты вот кто — мисс Никто? Маленькая сестричка?

— Не такая маленькая, как тебе бы хотелось.

— Кто бы сомневался, волчонок.