Зомби по имени Джон (СИ)

– Семеро, а я уж подумал, что она взаправду на вас напасть решила, – выдыхает он, сразу, с одного взгляда понимая произошедшее, и Джону это нравится. – Чуть мне пальцы на второй руке не отхватила, – он тихо и приятно посмеивается, и Джон замечает, что у его шерстяной перчатки на левой руке на одну фалангу подшиты четыре пальца. Это кажется ему невыносимо знакомым, но у него ужасно болит голова, ему хочется есть, и он очень устал.

– Нет, нет, эта девочка никогда бы не выдумала сделать мне больно, – а Рамси продолжает ласкаться с собакой, обняв ее руками за шею, как любовницу, и целуя ее мохнатые щеки и высунутый язык. – Ну что ты, моя славная, все хорошо теперь. Папочка теперь с тобой, – он смеется и нежничает, а тот, кто минуту назад был хозяином собаки, вопросительно поднимает едва видные под капюшоном брови:

– Так это что?..

– Это Ива, – Рамси наконец отрывается от успокоившейся собаки и не без труда садится, ухватив ее за густую шерсть на холке. Теперь она не сопротивляется, только жмется и переступает лапами, тяжело дыша и пытаясь положить голову ему на плечо. – И она моя.

А вот это злое собственничество больше похоже на него, думает Джон, но человек в зеленом шарфе, кажется, ничего особенного не замечает и таким же теплым, посмеивающимся голосом соглашается:

– Да уж, такое расскажешь кому – не поверят. Но я верю. Я ее такой ласковой ни разу не видел, а мы с ней давненько уже знакомы, – он машинально приподнимает руку к груди, как будто к звезде или семигранному кристаллу, но сразу опускает. – Ну, теперь хоть мальчика успокою: он все переживал из-за того, что хозяин ее уже не найдется. Я его и так успокаивал, и эдак, конечно, сказки какие-то выдумывал, но он, наверное, нутром понимал, что я сам-то в них не верил. Ну да и кто бы поверил… Однако ж. И на нашу долю грешную чудеса выпадают.

Джон слышит, что он улыбается под шарфом, и видит по морщинкам, собравшимся у его глубоких век. Ему опять что-то кажется нестерпимо знакомым, но Рамси, как всегда, сбивает его с мысли.

– А остальные? Ты видел других? Стаю? – цепко и нетерпеливо спрашивает он, даже не подумав о благодарности.

– Да, – кивает человек в зеленом шарфе. – Но другие были… не такими дружелюбными. Окружили и заперли нас в одном из домов неподелку от лабораторий “Дредфорта”. Нам пришлось провести там несколько дней, пока они не ушли. Все, кроме нее, – он кивает на Иву, но та уже не проявляет к нему никакого интереса, устроившись в руках так и сидящего в снегу Рамси. – Я пытался заговаривать с ними, подкормить, чем было – стрелять не хотелось, упыри тогда еще не все ушли, а патронов мне бы хватило либо на них, либо на стаю, – но они, видно, все хорошо слишком были выученные для таких трюков. Одна… Ива, так ведь?.. то ли оголодала больше других, то ли по человеческому теплу затосковала, но как-то вышло, что мы с ней по-своему поладили.

– Да, она всегда была, как это, чутка в стороне от других девочек. Это моя вина тоже, я часто уделял ей больше внимания, и они это чувствовали, – задумчиво замечает Рамси, больно сжимая ухо Ивы, отчего та тихо взвизгивает. – Но, хотя тебе все равно и следовало бы задать хорошую трепку за то, что брала еду у незнакомцев, так или иначе, ты теперь со мной, – он все треплет и выкручивает ухо Ивы, но успевает отпустить его и поцеловать ее в мокрый нос до того, как Джон, испытывая раздражение, с силой ударил бы его по руке. Но, может быть, время на той койке немного подуспокоило их обоих.

– Около лабораторий “Дредфорта”… это далеко на севере, – отмечает Джон, снова возвращая взгляд к человеку в зеленом шарфе.

– Да, – и его глаза как будто становятся темнее. – Я был и в самих лабораториях. Операция по зачистке. Сейчас многие уже не верят в них, но армия продолжает зачищать наиболее зараженные территории, даже если иногда это чистое самоубийство. Даже если после этих операций остается в живых только кто-то один или не остается никого вовсе, – в его голосе слышится подавленное ощущение несправедливости.

– Ну, видимо, ты тогда из тех, кто остался один, – с жесткой прямолинейностью подытоживает Рамси.

– Так точно. По крайней мере, я не смог связаться ни с кем из командования или нашего корпуса и, как видишь, один добрался до Белой Гавани, – сдержанно соглашается человек, но так и не представляется. Может быть, не считает, что Рамси надо знать его имя и звание, может быть, ждет прямого вопроса.

– А знаешь, неудивительно, что люди не верят в вас, – тем временем злым тоном – скорее всего, из-за упоминания уничтоженных лабораторий – продолжает Рамси, – если ты, последний из своей дивизии-хренизии или еще какого хренова подразделения, ошиваешься здесь, под жирным боком Мандерли, и, заправляясь карри на обед и жареными яичками на ужин, заливаешь всем об армейских самоубийственных миссиях.

– Кхм. Да уж, твои манеры явно оставляют желать лучшего, молодой человек, – но терпению обладателя зеленого шарфа не мог бы позавидовать разве что Русе Болтон. – Но я думаю, это все холод. Холод промораживает мозги насквозь и мешает думать, так что неудивительно, что ты так поверхностно и предвзято судишь обо мне – и, полагаю, обо всей армии, – и так же легко ошибаешься в своих суждениях. Я, как ты выразился, не “заливаю всем” о том и о сем, и хотя я и задержался здесь, чтобы отплатить этим людям за помощь мне и мальчику, я продолжаю следовать последнему распоряжению генерал-лейтенанта Станниса Баратеона. И, может быть, когда после рапорта одного случайного поедателя жареных яичек бомбардировщики воздушно-десантного корпуса наконец зачистят территории вокруг Белой Гавани, тебя смогут эвакуировать в достаточно теплое место, чтобы ты изменил свое отношение к работоспособности военной системы во время Зимы, – он отвечает медленно и с достоинством, и хотя Джон не понимает, к чему вообще весь этот спор и к чему теперь пялиться друг на друга, будто вы кровные враги, с произнесенным именем что-то щелкает в его голове, и все мгновенно складывается. Станнис Баратеон, срубленные на фалангу четыре пальца, по-отечески приятный голос и теплые, печальные темно-карие глаза.

– Так ты что, сейчас отправляешься на юго-запад? В штаб воздушно-десантного корпуса? – а в голосе Рамси тем временем не слышится обиды, и его глаза немного стекленеют, как будто он представляет перед собой развернутую карту. – Хах, ну, раз так вышло, что мы двигаемся в одном направлении, думаю, ожидаемая тобой метаморфоза может произойти даже раньше, чем ты думал. Нам бы определенно не помешал такой поедатель жареных яичек, как ты, в сопровождении и получении допуска на территорию, так что я готов возлюбить армию хоть сейчас, в любом виде и любой позиции, – он практически оценивает ситуацию безо всякого перехода, и пока человек в зеленом шарфе находится с ответом, Джон выпаливает:

– Давос. Давос Сиворт.

– Да? Откуда ты знаешь мое имя? – Давос Сиворт, видимо, решает пока проигнорировать Рамси и внимательно смотрит на Джона. Тот торопливо стягивает балаклаву под подбородок, открывая лицо.

– Джон Сноу. Может быть, ты меня помнишь, я…

– …мальчик из института Дара, – заканчивает за него Давос, и повисает короткое, неловкое молчание.

Они слишком мало знакомы, чтобы обняться сейчас, как старые друзья – даже если все люди становятся друг к другу немного ближе, когда наступает Зима, – так что, в конце концов, Давос просто протягивает Джону руку. Но, когда тот берется за его запястье, сжимает ее очень крепко и сердечно.

– Джон Сноу, – повторяет Давос, только после этого отпуская запястье Джона, – не думал, что услышу это имя еще раз до того, как сойдет снег. Но что с Деваном и Ширен? С Селисой? С ними все в порядке? – он спрашивает сразу, и все тепло, которое Джон еще чувствовал в ладони от отеческого рукопожатия, моментально вымерзает, напоминая о том, что есть холод и похуже того, что сейчас вокруг.

– Деван в порядке, он поправился и уже сам помогал другим в лазарете, когда я уходил. А Ширен и Селиса… – он хочет закончить это сразу, хочет сказать “…мертвы”, чтобы не мямлить, не молчать неловко, не заставлять Давоса понимать это самому, но вдруг запинается и не может выдавить из себя ни слова. Он только видит, как взгляд Давоса меняется. Медленно, не резко. Словно он сам не особо верил в хороший конец для маленькой Ширен и ее матери.