Окутанная тьмой (СИ)

Женщина не оглядывается, почти уверенно поднимаясь по ступеням на второй этаж здания, где так приятно витает запах свежей выпечки, но ей не до этого, ей, как и Нацу с Хэппи, тяжело говорить о таком, будучи свидетелем. Руки до сих пор дрожат, а он, Макаров, её друг из далёкой юности, увидит, заметит во всегда строгих глазах некое волнение, печаль, сожаление, и спросит в чём дело. Целительница не сомневалась в этом, ведь Мастер проницателен, а она слишком плохая лгунья, особенно, когда дело касается подобного, что непосильным грузом опоясывает, давит, уничтожает изнутри.

— У меня есть серьёзный разговор к тебе, Мастер. И не думай, что я пришла просто так, повидаться, — почти злобным голосом начинает Целительница, плотно закрывая за собой дверь, — Макаров в недоумении отрывается от белых листков с печатями, лежащих на его столе сплошным пластом. Он не понимает такого выражения лица: то ли напуганного, чем-то огорчённого, разочарованного, то ли наоборот, чересчур серьёзного, грозного, злостного. Женщина же про себя начинает считать до десяти, надеясь успокоить чувства, медленно берущие верх над разумом, и сердце, так гулко сейчас затрепетавшее в её груди.

— Произошло что-то серьёзное? Ты так взволнованна, — заботливо проговаривает Мастер и хмурит брови, не отрывая внимательного, пронзительного и необъяснимо раздражающего взгляда от Целительницы. Та скрипит зубами и, тщетно цепляясь дрожащими пальцами за свою корзину, решительно двигается к столу, в это короткое мгновение подбирая нужные слова, чтобы как можно легче, правильнее рассказать о случившемся всего несколько часов назад.

— Вспомни, Макаров, кто из твоих детей сегодня брал задание? На водопад, — издалека начинает она, глубоко вдыхая в лёгкие воздух с лёгким запахом дешёвой выпивки и едкого дыма сигарет. Она не знает, как сказать такое, ведь будь даже этот кто-то из другой гильдии, из другой страны, из другого Королевства — всё равно бы не смогла сказать так просто, будто это обыденно. Это не так. Полюшка не привыкла видеть смерти, тем более держать на своих руках тела мёртвых, прикасаться к их чистой посеревшей коже, стирать засохшую плотной коркой кровь. Ей от одной мысли, от короткого воспоминания, что там, в её доме лежит труп, становится дурно, и к горлу неумолимо подкатывает тошнота.

— Сегодня? Многие сегодня ушли на задания, а вот на водопад… так его же Нацу и Люси взяли. Точно! Они! — радостный от того, что так быстро вспомнил, с детской наивностью вскрикивает Мастер, ещё не зная, почему взгляд Целительницы холодеет, становится безразличным. — А что случилось с тобой, расскажешь? Может чаю? — соскочив со стула, бросает он и намеревается подойти к двери, чтобы попросить Миру принести им две чашки ароматного мятного чая. Он, не зная истинной причины появления давней подруги, уже полностью настроился на душевную беседу. Вот только женщина не позволила ему, грубо, со всей накопившейся в ней злостью и яростью, ударив кулаком по столу; Макаров остановился, и вся его беззаботность исчезла, уступая место нарастающей с каждой минутой тревоге.

— Эта девушка, ваша Люси, она умерла… — голос Целительницы дрожит, под конец, на самом последнем слове, вовсе звуча глухо, почти неразборчиво. Однако Макаров услышал её, не давая вновь произнести эти страшные слова, он, будто ужаленный чем-то, отшатывается назад, прикладывает левую ладонь к своей груди. Мастер болезненно морщится, будто только что часть его души, одну из самых важных, отрывают, вырывают железными щипцами без его согласия; и именно такой реакции, как у настоящего отца, потерявшего своего дорогого, незаменимого никем другим ребёнка, ожидала Полюшка. Женщина срывает с корзины платок, тут же дрожащими руками находя среди многих других нужный пузырёк; Макаров через силу делает глоток, тяжело дышит, поднимая на неё помутневшие, влажные от слёз глаза.

— Расскажи мне, как это произошло, — ослабшим голосом просит он, сипло дыша, всё ещё держась за свою одежду, где так же неугомонно и гулко бьётся сердце, отдаваясь невыносимой болью по всему телу.

— Меня не было там в тот момент. Её принёс тот неугомонный мальчишка, уже мёртвую. Сказал, что сорвалась со ступеней. А я уже не могла помочь ей, сердце не билось, — оправдывается она, хотя и видит, как тепло и заботливо на неё смотрит Макаров, даже не думая упрекать в том, что она не смогла, не приложила все силы на спасение Хартфилии. Вот только всю душу Целительницы охватывает чувство вины. Её никто не винит в этой смерти, её совесть и её руки чисты, она сама винит себя за то, что не хватило времени и решимости, ведь, быть может, был шанс. Маленький, угасающий, но был…

— Нужно рассказать об этом, всем рассказать. Они ведь её друзья, они должны знать, — начинает себе под нос проговаривать Мастер, отдалённо, на задворках разума, упрекая себя за то, что связь с ней, с его семнадцатилетней дочкой, была настолько слабой, что он не почувствовал её боли. Макаров, опуская руку с груди, уверенно направляется к двери, но на пороге останавливается, растеряв всю свою решимость, и, обернувшись на растерянную женщину, задаёт главный мучающий его вопрос: — А может не стоит говорить? — задумчиво протягивает он, не двигаясь с места, старательно взвешивая все аргументы и слова. Он даже и не знал, что говорить им.

— Стоит, — перебивает его Целительница, качая головой, и вновь закрывает корзину платком, намереваясь выйти вместе с ним, чтобы сказать это. Макаров чувствует, что и ей тоже было нелегко, и сейчас она лишь каким-то чудом, с помощью плотной и крепкой маски, выстроенной за долгие годы, держится, не позволяя себе ни слёз, ни криков, ни истерик. Мастер вздыхает и нехотя идёт к лестнице, там, на последней ступени, останавливаясь ровно посередине, как и всегда, когда приходится объявлять нечто важное.

Десятки пар глаз, таких чистых, заинтересованных и родных, поднимаются на Мастера, и тот едва держится, сурово осматривая каждого, со страхом представляя, как всего лишь одно слово заставит их упасть в омут боли, почувствовать жжение в сердце и поддаться горечи. Макаров видит, в каких заботливых, светлых и милых улыбках изогнуты их губы, заставляя его, старого и немощного отца, улыбаться им в ответ в тысячи раз светлее, радостнее. Мастер глотает сухой колкий ком, ставший в горле, и останавливает свой взгляд на серьёзной, впрочем, как и всегда, Скарлетт. Та хмурит тонкие брови, сводя их на переносице. Мастер знает, как болезненна эта новость будет именно для неё и подозревает, как сильно содрогнётся её сердце, совсем незащищённое толстым слоем железных доспехов.

— У меня для вас, всех вас, печальное известие, — начинает Макаров, сложив руки за спиной, чтобы только эта неудержимая дрожь не выдавала его, не пугала его детей раньше времени. Хотел бы он молчать, хотел бы весь день, всю неделю, весь месяц и год видеть их искреннюю радость и доброту, но сегодня ему лично, собственными руками, предстоит сломать их мир, такой наивный и детский. Такое случается, люди погибают, но даже самому себе Мастер не может объяснить, почему он так неспокоен, если это обыденно в их мире. И в этот ответственный момент голос его пропадает, становясь вовсе не слышным отсюда, с самого верха. Макаров шепчет одними губами. И, давая ему немного то ли смелости, то ли обычной поддержки, которой сейчас так не хватает безутешному таким горем отцу, встревает Эрза.

— Что же случилось, Мастер? Что-то серьёзное? — голос девушки, пока не знающей и даже не подозревающей о смерти лучшей подруги, холоден, но это уже привычно. И бесчувственной Эрзу назвать никто не в силах, потому что это не так, они видели и знали, кто она и что скрывает под своей привычной железной бронёй. Скарлет, держа руки на груди, не отводит чуть сощуренных карих глаз с Мастера, а тот просто не выносит, отворачивается, глядя в стену. Эти глаза смотрят ему прямо в душу, но не видят, пока что не видят и не знают ничего.

— Произошло страшное, — начинает Мастер через силу, и этот тон, пугающий и горестный, заставляет волшебников со всей серьёзностью отнестись ко всем его словам. Макаров в который раз осматривает своих юных магов заботливым родительским взглядом и, наконец, решается, глубоко и тяжело вздыхая. — Одно из сегодняшних заданий забрало жизнь одного члена нашей дружной семьи... прошу вас держать себя в руках и не делать глупостей, просто выслушайте меня внимательно. Через два дня мы похороним её на городском кладбище, а пока, девушки и Полюшка-сама, начинайте готовиться к погребальной церемонии. Давайте проводим, как следует, в иной мира нашего общего друга, нашу подругу, нашу Люси, — заканчивает свою речь Мастер и, не оборачиваясь, поспешно уходит назад, в свой кабинет; все неверующие, поражённые до глубины души взгляды приходится терпеть Целительнице, но и она стремительно спускается вниз, не желая столько внимания, под локоть выводя на улицу затихшую Скарлет. Эрза идёт послушно, едва заметно покачиваясь под суровым и жёстким напором, терпя сильную хватку женщины, оставляющую на коже белые полосы, которые Целительница и не замечает. Эрза с жадностью вдыхает воздух, восстанавливая перехваченное дыхание, болью раздавшееся в теле; Эрза не говорит ни слова и уже сама, на ослабших ногах, следует за женщиной, ведущей её, как самую стойкую, самую сильную, в свой дом.