Лунные пряхи

— Безлунная ночь, — задумчиво повторил Тони. — До чего интересно! Такую ночь мой драгоценный старикан называл ночью Князя тьмы.

Я вскинула брови в изумлении.

— Довольно эксцентричное выражение для викария.

— Для кого? — Несколько мгновений Тони пребывал в замешательстве. Затем взгляд его оживился. — Ах да. Признаться, мой папаша вообще был довольно эксцентричным викарием, радость моя. Что ж, надеюсь, ваши возлияния подействуют. Сегодня будет безлунная ночь. Достаточно темная, — весело добавил он, — чтобы спрятать что угодно. И кого угодно.

Франсис сидела в саду, но дверь в холл была открыта, так что, едва мы с Тони переступили порог гостиницы, она сразу же увидела нас и поспешила навстречу.

— Милочка моя! А я уж собиралась организовывать поисковую партию! Тони был уверен, что ты валяешься где-нибудь со сломанной ногой, в окружении хищников, но я убедила его, что с тобой все будет в порядке! Хорошо погуляла?

— Замечательно! Прости, если заставила тебя поволноваться, но я решила прогуляться до развалин византийской церкви, о которой я тебе рассказывала, а это оказалось так далеко! Но я чудесно провела время!

Тони задержался было понаблюдать за нашей встречей, но затем проскользнул в дверь, расположенную позади столика администратора. Дверь он оставил приоткрытой. До меня донесся голос Стратоса, он тихо сказал что-то по-гречески, слов я не разобрала.

Франсис не отрываясь смотрела на меня, тревожно и вопросительно. Должно быть, я заметно отличалась от того угнетенного посыльного, которого она сегодня утром провожала в путь.

— Это мне?

Она, как и я, помнила о приоткрытой двери.

— Да… Если б ты только поднялась чуть повыше! Я нашла ту самую штуковину, которую мы искали! И доставила ее в целости и сохранности. Вот, посмотри, «лэнглиэнсис хирсута» собственной персоной.

Я вытащила из букета обыкновенную ястребинку и протянула ей. Лицо ее дернулось и тут же озарилось пониманием. Я кивнула, с трудом сдерживая победную улыбку, но все же справилась с собой. Глаза Франсис засветились.

— Все в порядке? — спросила я, дотрагиваясь до желтых лепестков. — Цветок совсем свежий и ничуть не помялся.

— Дорогая, — отозвалась Франсис, — это просто сокровище. Прямо сейчас пойду и поставлю его в воду. Поднимусь с тобой.

Я поспешно покачала головой. Лучше не возбуждать подозрений, не подавать виду, что нам не терпится уединиться.

— Не беспокойся, я все тебе сюда принесу, когда переоденусь. Подержи пока остальные цветы. Вряд ли среди них найдется что-то ценное, но у меня было мало времени. Будь добра, закажи для меня «цикутию», хорошо? А я сейчас быстренько. Ох, скорей бы ужин, я умираю с голоду!

Я взбежала по ступенькам в свою комнату. Последние лучи заходящего солнца все еще задержались на стенах, отдавая им остатки своего тепла. Тени от виноградника стали совсем размытыми, вот-вот готовые окончательно исчезнуть, раствориться в сгущающихся сумерках.

Я сняла холщовую куртку и бросила ее на кровать, потом скинула запылившиеся туфли. Только теперь я стала осознавать, как смертельно устала. Ноги гудели, все в пыли, просочившейся сквозь парусиновые туфли. Ступив босиком на тонкую соломенную циновку, я с благодарностью ощутила, до чего она гладкая и прохладная. Стянув через голову платье и отбросив его вслед за курткой, я подошла к окну, широко его распахнула и, облокотившись на прохладный каменный подоконник, выглянула наружу.

Вдалеке высились черные как смоль утесы с золотистой окантовкой у основания. А под ними простиралось ярко-синее море, местами — там, где лучи солнца все еще касались его, — согретое до мерцающего темно-фиолетового оттенка. Неподалеку от гостиницы в лучах заходящего солнца белели, словно цветки анемонов, безжизненные скалы. Лепестки маргариток свернулись в трубочки, а листья, неровными ковриками покрывавшие скалы, казались темными, как морские водоросли. К вечеру ветер переменился, и сейчас легкий бриз дул с берега, от чего вода покрылась рябью. В бухте плавали чайки, чьи неясные силуэты можно было узнать лишь благодаря их протяжному горестному крику.

Я перевела взгляд на открытое море. Какая-то лодка отправлялась на ночную рыбалку, следом за ней гуськом тянулись маленькие Лодочки, словно выводок утят за мамой-уткой; рыбаков буксировали на подходящие для рыбной ловли места. Вскоре огни рассеются вдали, станут покачиваться на воде, словно фосфоресцирующие точки. Я наблюдала за ними, задаваясь вопросом, не «Эрос» ли выступает в роли мамы-лодки; напрягая глаза, вглядывалась в даль — не мелькнет ли на фоне тускнеющего моря силуэт другой лодки-незнакомки, скользящей по волнам с потушенными огнями.

Потом я взяла себя в руки. Так дело не пойдет. Если я собираюсь разыгрывать из себя святую невинность, значит, должна гнать прочь все мысли о них. В любом случае сейчас я их все равно не увижу. Яхта Ламбиса проскользнет мимо в темноте, держа курс на Дельфинью бухту, а три человека на ее борту, возможно, уже и думать забыли обо мне, озабоченные лишь тем, как бы скорей попасть в Афины и положить конец своему приключению. А между тем я, усталая, голодная, вся в пыли, попусту теряю время. Ах, если бы можно было принять горячую ванну…

Оказалось, можно. Я быстро помылась, вернулась к себе в комнату, торопливо натянула свежее платье, наскоро подкрасилась и причесалась. Звонок к ужину прозвучал, когда я уже влезала в сандалии. Схватив сумочку, я выбежала из комнаты и на лестничной площадке чуть не столкнулась с Софьей.

Я извинилась, улыбнулась, поинтересовалась, как у нее дела, и только потом меня пронзила мысль, вызвав состояние, близкое к шоку, что сегодня я видела могилу ее мужа. От мысли этой я едва не потеряла дар речи, запинаясь, промямлила какие-то глупости, но она, казалось, ничего не заметила. Говорила она все с той же степенной обходительностью, только теперь, вглядываясь в ее лицо, я заметила напряженные складки на лбу и щеках, а под глазами мешки, вызванные бессонной ночью и непрестанным страхом.

Она посмотрела мимо меня сквозь открытую дверь на мою комнату.

— Извините, что не прибрала там, — торопливо проговорила я, — но я только-только пришла, и звонок уже… А в ванной я все убрала.

— Ну что вы, не беспокойтесь. Это мои заботы. — Она шагнула в мою комнату и наклонилась, чтобы поднять с пола туфли. — Заберу их вниз и почищу. Они очень грязные. Далеко вы ходили после того, как мы с вами расстались у мельницы?

— Да, очень далеко, аж до старой церкви, о которой мне рассказал ваш брат. Послушайте, да бросьте вы это старье…

— Нет-нет. Их обязательно надо почистить. Мне это совсем не трудно. Вы кого-нибудь встретили… там, наверху?

Интересно, о ком она беспокоится: о Джозефе или о Колине? Я покачала головой:

— Нет, никого.

Держа мои туфли в руках, она поворачивала их так и сяк, словно изучая. Это были парусиновые туфли цвета морской волны, окраской весьма сходные с теми, что носил Колин. Я вдруг вспомнила, как он поддел ногой ту кошмарную могилу. У меня вырвалось чуть ли не раздраженно:

— Право же, не стоит из-за них беспокоиться.

— Я приведу их в порядок. И никакого тут беспокойства.

При этих словах она улыбнулась мне, и улыбка эта, как ни странно, скорее подчеркнула, нежели скрыла внутреннее напряжение. Лицо ее казалось желтой восковой маской. Мне вдруг вспомнился сияющий от счастья Колин; Марк, словно внезапно оживший; вспомнилось, как оба они беззаботно дурачились, потешаясь над Ламбисом. И всем этим мы обязаны Софье. Если б только, ах, если б только Джозеф и вправду был такой грубой скотиной и смерть его никого не могла опечалить… Если б это было правдой, что она его ненавидела… Но можно ли по-настоящему, неподдельно ненавидеть мужчину, с которым делила ложе и от которого когда-то родила ребенка? Я считала, что нет, но ведь по-другому в двадцать два года и не думают…

Я помедлила еще мгновение, мучимая чувством вины, хотя, собственно, ни в чем не была виновата, затем, неловко пробормотав: «Спасибо», — повернулась, торопливо сбежала вниз по наружной лестнице и скользнула за угол гостиницы, где меня поджидала Франсис с вермутом для себя и «цикутией» для меня.