Утолю твои печали

..."Здравствуй, брат. Вот, написал, а что дальше? Почему-то шел сюда в надежде, что найду что-нибудь. Весточку от тебя. Теперь так пусто на душе. Где ты? Ты жив, я знаю. Иначе я почувствовал бы. Но в это даже отец, кажется, уже не верит. А я знаю - жив. Только почему молчишь? Этого я ничем объяснить не могу. Если в тюрьме, как большинство наших, так оттуда тоже письма идут. Мне кажется, ты опять контракт подписал, и не хочешь, чтобы я знал. Брат, дай знать о себе. Мне без тебя плохо.

Знаешь, в мыслях я с тобой часто разговариваю. Советуюсь даже. Не знаю, как получается, но в этих разговорах ко мне приходят правильные решения, как будто ты и вправду даешь мне нужные советы. Мистика, да? Ты бы сейчас посмеялся надо мной.

Я и сейчас - пишу в этой нашей тетрадке, а будто говорю с тобой. И уверен, ты это прочтешь. Я не знаю, встретимся ли мы. Я столько раз видел, как смерть приходит к молодым - без предупреждения, внезапно, к сильным, полным жизни... Мне кажется, ко мне она тоже придет не в старости. В любой момент. В детстве, я помню, боялся смерти. А сейчас - нет. И смерти нет. Правда, я знаю. Ко мне ребята приходили, все, кто погиб. Это был сон, но странный. И с ними был Зема. Я даже во сне удивился, а когда они уходили, я кричал на него, что он живой, что ему остаться надо. А он улыбался, виновато так, и уходил. Я потом только узнал, что к тому времени он уже погиб. Странно, да?

Что это я все про смерть? А, вот что я сказать тебе хотел, - надо жить, каждый день жить. Ты понимаешь, что я хочу сказать. Когда там погибали молодые, знаешь от чего мне горько было? Если он не успел сказать девушке своей, как он любит ее, то ведь и не скажет уже. Или у матери прощения не попросил... А ведь наверняка думал об этом, если не дома, то там, на войне, ко всем мысли такие приходят. Отложил на "потом", а этого "потом" у него не оказалось, - нельзя было откладывать.

Не знаю, понял ли ты меня, брат. Откладывать ничего нельзя. "Делай то, что должно и пусть будет то, что будет". Толстой сказал, умный же он мужик был - я тут как-то случайно его "Наставления" почитал!

Я стараюсь каждый день проживать, как последний. Друзьям все отдавать, без остатка, девушке своей любимой. Ох, братишка, если бы ты знал, какой я счастливчик! Какое чудо моя Ксюша! Я до сих пор не верю, что она согласилась замуж за меня выйти! Это не девушка, а солнышко - светлое, доброе, радостное. От одного ее присутствия тепло становится. Как бы я хотел познакомить вас! Ей я тоже тороплюсь отдать мою любовь, нежность, все, что есть у меня. Надеюсь, что смогу

сделать ее счастливой.

Арвид, я отчаянно хочу верить, что ты живешь где-то! А если не даешь знать о себе, так на это есть причины. Но иногда ворохнется вдруг червячок в душе: а если... Я сразу велю ему заткнуться, и все же... иной раз ловлю себя на том, что я как будто за двоих стараюсь жить, и за себя, и за тебя.

Уже светает. Всю ночь будто говорил с тобой. Написал мало - думал много. На душе легко стало.

Братишка, если мы не встретимся, но ты прочитаешь это мое письмо, если со мной случится что-то - не горюй. Значит, так надо было. Кому? Может, Богу - я стал верить, нет, я знаю, что он есть. Ты живи за меня тоже, ладно? Люби за двоих, жизни за двоих радуйся. Если что - помоги Ксюше моей, найди ее, адрес я напишу в конце.

Перечитал - что-то мрачновато получилось у меня, вроде умирать собрался. Нет, умирать я не собираюсь, я только жить начинаю. Просто это под настроение - от тебя никакой весточки нет, вот я и "наразмышлял".

До встречи, братишка".

...Ксеня вдруг тихо сказала:

- Отпусти...

Арвид поднял голову, окинул взглядом ее лицо:

- Я теперь тебя никуда не отпущу, - проговорил он уверенно и шагнул к постели, что приготовил ей у костра, и закрыл ее рот своими губами, лишая возможности запротестовать.

Именно в этом момент смятения и слияния чувств, когда горе и радость тесно переплелись и объединили их двоих, сблизили их, как никогда раньше, он должен был вырвать ее у кошмарных призраков прошлого.

- Доверься мне, родная моя... Девочка моя золотая, любимая...

Он не давал ей прийти в себя, ошеломил бережными, но настойчивыми ласками... Он и сам потрясен был тем проницанием ее, которое испытывал сейчас, он понимал и чувствовал ее, как самого себя. Едва с губ ее готов был сорваться протест, он опережал его, и слова растворялись в поцелуях. Он чувствовал, когда ласки его приближались к опасной границе, за которой начинался ее страх - и в последний момент отступал. Он заговаривал ее тревогу, опутывал, пленял словами, как жемчужными путами... Он находил для нее слова, которые никому и никогда не говорил, а теперь они сами приходили из тайников души, хранимые там - для нее. И Арвид заставил ее забыть обо всем, кроме его любви, полонил ее мысли, и все чувства ее принадлежали ему, и тело ее признало безусловную власть его рук, губ, стало покорным и с готовностью отзывалось ласкам... И когда она гибко выгнулась в последней неге, он был счастлив.

...- Ты плачешь?

- Мне сейчас так легко... Кажется, полетела бы.

- Отчего же плачешь?

- Солнечный дождик тоже ведь бывает...

Арвид приподнялся, склонился над ней, тронул губами мокрую щеку.

- Спасибо, солнышко мое.

* * *

Арвид вытащил рюкзаки, захлопнул багажник и увидел человека, стоящего сбоку машины. Он улыбался. Глаза Арвида сделались глазами стрелка. Ксеня тронула его за руку, и он спохватился:

- У нас гости. Это мой старый знакомый.

- Я вас второй день дожидаюсь, - снова улыбнулся человек, которого Арвид меньше всего ожидал и хотел видеть.

- Иди, Ксюша, - он легко обнял ее одной рукой, прикоснулся губами к волосам. - Мы сейчас зайдем.

Ксеня беспокойно скользнула по его лицу взглядом, улыбнулась незнакомцу и, кивнув, скрылась за дверями.

Он подошел к Арвиду, протянул руку:

- Ну, здравствуй.

Помедлив, Арвид крепко пожал ее.

- Здравствуй, Батя.

- Не рад?

- Ты ведь не с добром.

Инструктор прищурившись, смотрел на него.

"Платим за все, - вспомнил Арвид. - За ошибки - вдвойне".