Утолю твои печали

- Одной ей нельзя, - сказал Арвид. - А я хочу быть с ней.

- Как у тебя с деньгами?

- Достаточно.

- Я рад, что вы приехали.

- Я тоже, отец - он обнял старика и почувствовал, как на мгновение дрогнули его, еще крепкие плечи. А может, - показалось.

Позже, в один из дней, отец спросил:

- Ты давно любишь ее?

Помолчав, Арвид ответил:

- Давно. Но пока жив был Олег, это не имело значения.

- А теперь?

Арвид поморщился.

- Я ведь не один, нас двое.

Когда-то, целую вечность назад, их разделяли расстояния и сознание невозможности быть вместе. Но едва ли в то время Ксеня была от него дальше, чем сейчас. Сейчас они жили в одном доме, но будто в разных мирах. Ксения не чувствовала потребности в общении, обходилась минимумом слов: "да", "нет", "не хочу"... Но когда она молчала - где она была? Арвид понимал, что она уходит от него все дальше и дальше, и мучительно искал способ удержать ее...

* * *

Перед самым отъездом Арвид снова, в который уже раз побывал у того доктора, и он посоветовал прекратить давать Ксене лекарства, чтобы не появилась зависимость от них. И предупредил, что некоторое время у нее могут быть проблемы со сном, надо будет потерпеть. Действительно, Ксюша теперь подолгу не могла заснуть.

В одну из таких бессонных ночей Арвид зашел к ней.

- Мне тоже не спится, - сказал он. - Можно, я побуду с тобой?

Ксения потянула одеяло на плечи, не ответила. Арвид сел в кресло поодаль. Оно было старым и скрипучим.

- Я помню, у нас дома почти такое же кресло было. Еще там, в Прибалтике. Оно казалось мне необъятным. Я и мама - мы в нем запросто умещались. Отца часто допоздна дома не было, работал посменно. Мама растапливала камин... Мне больше никогда в жизни не было так хорошо, как тогда. О чем мы только не говорили в том кресле. Хотя мне и было-то всего ничего...

- Ты о своей маме долго скучал? - вдруг спросила Ксения.

Арвид молчал. Он никогда не задавал себе этот вопрос. Так долго ли он скучал о маме?..

- Мне не хватает ее всю жизнь, - тихо сказал он.

Ксеня смотрела молча, тоненькая морщинка обозначилась между бровями. И Арвид заговорил снова. Впервые - со дня смерти матери. И слова, которые он боялся не найти, приходили сами собой. Порой не очень связные, разорванные фразы передавали главное - то, что он чувствовал. Ксения молчала, но она была здесь, с ним, а не в своем, неизвестном ему далеке...

Так было и на следующую ночь: сначала Ксения надеялась уснуть, потом включила лампу, пыталась читать. Но бессонница тем и плоха, что ни спать, ни читать, ни думать... Разве что закрыть глаза и слушать. И Арвид снова сидел поодаль, рассказывал об их с Олегом детстве... В эти бессонные часы он о чем только не рассказывал. Об отце, об Олеге, о друзьях своих, о веселом, о грустном, о страшном - обо всем том, чего никому никогда не говорил. Он понял, что это и есть способ удержать ее, не позволить окончательно отдалиться, привязывать этим знанием,

переживанием, единомыслием...

* * *

Был у Арвида один особенный день в году, в феврале. В этот день они с Олегом увольнялись из армии. Понятно, ребята выпили за них. И подняли стаканы за погибших, как обычно. А Олег сказал:

- Разъедемся в разные концы России... Может и доведется с кем-то встретиться потом, а с кем-то - никогда больше. Давайте, пока живы, в этот день вспоминать друг друга и поминать тех, кого больше нет.

Эти слова младшего брата стали для Арвида законом. Все эти годы, что бы он ни делал, где бы ни был, непременно находил время остаться один на один с воспоминаниями. Так было и в этом феврале.

...Арвид долго сидел на камне на берегу речки. Смотрел на быструю студеную воду, а видел лица. Говорил с каждым из своих парней. Вспоминал тех, кого не сберег и просил за это прощения.

...Эх, мальчики, нам бы тогда сегодняшние мои умения! И жили бы вы долго.

Он берег их, как мог. На глупые приказы старался не нарываться, воевал осторожно, без ненужного риска и лихости. Понял, что погибают от собственной беспечности и непрофессионализма. Поэтому сам воинские свои умения без конца совершенствовал и парней гонял. Зато в последний год в его разведвзводе ни одной потери не было. Слышал, что за почет считали служить у него. В штабе уговаривали продлить контракт, но Олежкин срок службы заканчивался, и Арвид не хотел, чтобы брат и дня больше положенного оставался на этой бойне. А у Олега свое условие - или здесь вместе, или оба домой. Конечно, жаль было парней оставлять. Из них каждый стал ему братом. Никогда и нигде потом Арвид не ощущал такой высоты дружбы, необходимости своей и сопричастности с другими... Одно успокаивало - замену себе он сам нашел, и как показало время, не ошибся. По крайней мере, из прежнего состава домой вернулись все, - науки Арвида тоже не прошли даром. Хоть от этой вины Бог уберег, потому что их смерть он тоже принял бы на свою совесть. А вот брата - не уберег...

Арвид тяжело поднялся - смерзшиеся голыши захрустели под ногами. Стало зябко, и он поднял воротник куртки.

...За столиком он сидел один. Попросил не подсаживать никого и подкрепил слова более убедительным аргументом. Заказ его - "Водки и что-нибудь слегка закусить" - принесли быстро. Слушал музыку, вспоминал... Про все вспоминал: про учебку, про войну, про то, как прилетел хоронить погибшего товарища... С гробом его прилетел, хотел разделить горе матери, рассказать ей о сыне. Подошел к ней, покрытой черным платом: "Матушка... Ваш сын у меня служил..." А материнские, израненные глаза потемнели вдруг: "Почему же ты жив, а моего мальчика больше нету?!." После этого парни в его взводе больше ни разу не обнажили головы в траурном молчании.

Жалел себя. Сегодня он позволил себе это.

О Ксении думал и о братишке... Не привык еще к мысли, что нет его душу выедала горечь. А Ксюша... Ей он готов был отдать всю неразбуженную нежность свою, и заботу, и любовь. Знать бы только, что это нужно ей будет, хоть когда-нибудь. Где-то прочитал, что ли, что любовь, это когда встречаются два одиночества, соприкасаются, совпадают и защищают друг друга. Про защиту, это верно: он готов защищать ее от злобности и жестокости мира. Да и Ксюша... Она ведь тоже защитила его... Он себя самого. Своей любовью она спасла его от окончательного крушения. Наверно, и Олега, тоже. Говорят, ради любви и во имя ее рушатся и возрождаются государства, системы, миры, совершаются войны, люди становятся либо отпетыми негодяями, либо святыми... Олежка - да, он очень изменился. Когда Арвид расставался с ним несколько лет назад, Олег был совсем другим... Светлым стал, чистым... Будто и не марал никогда рук кровью...

Вдруг слова песни пробились сквозь невеселые мысли, какое-то слово зацепило. Арвид прислушался. Неброская, монотонная мелодия. Или сдержанная? Слова... В другое время они бы не прозвучали, а сегодня - видно к настроению пришлась незамысловатая песня про парнишку со шрамом на лице и с нескладной жизнью. "...Улица была твоей семьей и школой, вожаком, ты с детства был друзьям опорой, с детства получал ты синяки и раны..." - так оно и было. "...На груди кровавое горит распятье - человек со шрамом, на тебе проклятье..." - может и правда, проклятье... за тех, у кого отнял жизнь, и кого не уберег.

Прислонившись лбом к сцепленным пальцам, Арвид укрыл лицо от яркого праздничного зала.

* * *

Близилось 8 Марта, и Арвид никак не мог придумать, что подарить ему Ксении. Он не решался сделать ей дорогой подарок. В конце февраля он поехал в Торговый Центр с твердым намерением сделать выбор. В дверях одного из магазинов он неожиданно столкнулся с мужчиной, нагруженным авоськами и упаковками. Тот осторожно пробирался сквозь толпу, озабоченный тем, чтобы не рассыпать покупки - что и произошло с успехом, не без помощи Арвида.

- Черт! Ты слепой что ли?! - возмущенно заорал мужчина и бросился подбирать покупки.