Чужое счастье

— Ты будешь в этой одежде?

Анна вдруг почувствовала себя слишком заметной в темно-синей юбке и блузке в тонкую полоску, которые она всегда носила на работе, потому что они помогали ей сливаться с фоном.

— А что не так?

Но не договорив, Анна уже прочла ответ в неодобрительном взгляде сестры.

— Ничего. Кроме… — Моника нахмурилась. — Твой наряд выглядит так, как будто его носила еще наша мама. А еще твоя одежда какая-то мешковатая, — она внимательнее посмотрела на сестру. — Ты что, похудела?

«Так вот сколько времени тебе понадобилось, чтобы заметить!»

— Да, немного, — Анна опустила взгляд.

Она глянула на Монику и увидела, что та слегка снисходительно ей улыбается, и это заставило Анну почувствовать себя так, словно она кусала шоколадку вместе с оберткой из фольги.

— Какая диета на этот раз? Столько риса, сколько сможешь съесть? Или та, где можно есть яйца и масло, но нельзя есть хлеб? Пожалуйста, скажи мне, что это не та, где можно только пить фруктовые соки. Ты целый день будешь бегать в туалет.

— Я не на диете. Просто решила меньше есть, — тихо сказала Анна.

— Ну, это сработало. Отлично выглядишь. — Анна пыталась уловить снисходительность в голосе Моники, но он казался достаточно искренним. — Когда достигнешь своей цели, отпразднуем это шопингом. Родео-Драйв и все такое прочее. Полностью новый гардероб за мой счет.

— Очень мило с твоей стороны, но…

Анна боялась вновь обмануться в своих надеждах. Моника была известна тем, что не выполняла обещания, которые давала, хотя Анна должна была из кожи вон лезть, выражая ей свою благодарность, невзирая ни на что.

— Я хотела достать с чердака мамину швейную машинку.

— Эту развалину? Я и не знала, что она до сих пор у нее, — выражение лица Моники стало тоскливым. — Господи, я помню все те одинаковые платья, которые она для нас шила. Один раз на Пасху она одела нас в эти маленькие синие сарафаны с ромашками на груди. Ты, наверное, была тогда еще слишком маленькой и не помнишь. — Моника уставилась вдаль, и ее лицо на мгновение помрачнело. Затем она снова улыбнулась. — Вот это было время, — сказала она и горько рассмеялась.

— Они, должно быть, где-то в ящике.

Бетти сохранила каждое, даже самое маленькое напоминание о дочерях, включая вещи, из которых они выросли. Анна поищет их на чердаке, когда придет домой.

— Рядом с вещами папы, — рот Моники скривился от отвращения. — Я поверить не могу, что она не выкинула весь этот хлам после его смерти. — Моника бросила презрительный взгляд на рамочку с фотографией двадцать на двадцать пять, на которой были запечатлены их родители. Фотография, сделанная как раз перед тем, как Джо поставили диагноз — рак, стояла на каминной полке. Это была единственная фотография их отца, стоявшая на видном месте, и причиной, по которой она здесь стояла, являлось то, что отсутствие семейных фотографий выглядело бы странным.

Анна пожала плечами:

— Сентиментальные воспоминания, наверное.

— Да, почему бы и тебе не лелеять память о том, как из тебя делали отбивную?

— Он не был таким все время. — Анна почувствовала, что должна напомнить ей об этом.

— Давай, продолжай защищать его. Разве это не твоя работа? — Моника повернулась к Анне и твердо посмотрела на нее. Было похоже на то, что она ищет способ дать выход чувствам. Но затем Моника, казалось, сама поняла это и лишь устало вздохнула.

— Не обращай на меня внимания. Сделай мне коктейль, пожалуйста. Это успокоит мои нервы.

Анна многозначительно взглянула на часы. Обычно Моника держалась до обеда. Если она начинала пить так рано, тогда только Господь Бог знает, на что она будет похожа к концу дня.

Как оказалось, Анна переживала напрасно. Моника была в ударе, потчуя Тьерри, маленького лысеющего человечка с раздражающей привычкой стучать руками по коленкам, историями о тех днях, когда она была некоронованной королевой Голливуда. Тьерри и его бригаду Арсела накормила сэндвичами, после чего им предоставили возможность свободно бродить по дому и выбирать место для съемок. Моника даже звука не издала, когда один из гостей врезался в стену своей камерой, оставив на обоях жирный след.

Они закончили только после четырех часов. Анна изнемогала от усталости — она целый день провела на ногах, — но глаза Моники блестели, как сапфиры в ее серьгах, и не только оттого, что она была в центре внимания. В этой диетической коле, которую она цедила весь день, было что-то еще кроме содовой. Когда Анна помогала сестре подняться с дивана и пересесть в коляску, беглый взгляд на сумочку, висевшую на ручке коляски, подтвердил ее подозрения, так как оттуда ей подмигнула торчавшая из-под пачки салфеток серебряная фляга.

— Я только надеюсь, что живу не для того, чтобы жалеть себя, — голос Моники звучал пренебрежительно. — Я ведь не очень перебрала? — спросила она, внимательно глядя на Анну.

Другими словами, заметили ли гости, что она была пьяна?

— Все прошло отлично, — Анна была более лаконична, чем обычно.

Моника взглянула на нее с неодобрением.

— Кажется, кто-то сегодня выпил «Озверинчик»?

Это было выражение их матери, и оно очень странно звучало из уст Моники.

— Я просто устала, вот и все.

Анна провела рукой по волосам. Это, наверное, был самый неприятный момент в ее жизни, но она должна сбросить с плеч этот груз. Иначе она может пережить повторение вчерашнего празднества.

Анна прокашлялась.

— Послушай, я хотела с тобой кое о чем поговорить.

Моника прищурилась.

— Я вся внимание.

— Ухаживать и за тобой, и за мамой — это слишком. Мне нужно больше свободного времени.

— Продолжай.

Подавленный тон Моники должен был просигнализировать Анне, что нужно остановиться, но она уже вошла в раж.

— Во-первых, я хочу, чтобы по субботам у меня был выходной. И… полдня — по четвергам.

— Какого черта, почему бы и не попробовать?

— А еще я считаю для себя неподходящим стирать твое белье и стричь тебе ногти на ногах.

Моника молчала так долго, что Анна уже решила, будто у нее все получилось. Но затем разразилась буря.

— Неподходящим? Господи Всемогущий! Кто я, по-твоему? Чертов Стив Форбс? Я торчу в этой штуке двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, — Моника ударила кулаками по ручкам инвалидной коляски. — А ты несешь вздор о том, что тебе не подходит?

Анна выпустила джинна из бутылки, и теперь было уже слишком поздно останавливаться. И она продолжала настаивать на своем.

— Нехорошо давить на жалость, — произнесла Анна на удивление спокойным голосом, — я слышала все это и раньше.

— Да ты что? — Моника впилась в нее взглядом, способным разрезать даже стекло.

— Честно говоря, я считаю, что ты ведешь себя как эгоистка.

— Эгоистка? — зашипела Моника, — ты считаешь меня эгоисткой? Ну, если это и так, то только из-за этого, — она уставилась на свою коляску, словно на железные кандалы, лишившие ее свободы.

Анна закрыла глаза, но не смогла отогнать воспоминание. Она снова слышала громкие возгласы, раздающиеся на берегу. И видела развалившийся на куски катер, качавшийся вдалеке, словно игрушка, раздавленная капризным великаном. Это случилось в одно мгновение: сначала катер несся по волнам, а через миг его подбросило в воздух. Если бы лодка с фотографом и его помощниками не подоспела на помощь в течение нескольких секунд, Моника, несомненно, утонула бы. Анна иногда размышляла о том, на что была бы похожа сейчас ее жизнь, если бы Моника тогда погибла. Если бы вместо последовавших за этим изнурительных дней и ночей, когда Анна курсировала между домом и больницей, а затем между домом и реабилитационным центром, состоялись похороны, позволившие Анне оплакать сестру, а затем продолжать жить. Такие мысли всегда вызывали угрызения совести. Но теперь Анна уже не считала, что должна чувствовать себя виноватой, хоть это и была ее идея, — и Моника впервые послушала ее, — чтобы фотограф запечатлел Монику в ее катере.