Игра Канарейки (СИ)

Карина толкнула дверь кабинета, и та с готовностью поддалась.

Только эльфка не была готова увидеть то, что было внутри.

Она замерла на пороге, ухватившись за дверной косяк, пытаясь отделить реальность от видений.

Посередине кабинета на дорогом назаирском паркете была начерчена вписанная в круг пентаграмма с выставленными на оконечностях звезды свечами. Всюду были разбросаны книги и манускрипты, окна занавешены плотной тканью.

Она помнила это, слишком хорошо помнила, будто бы была уже в этой комнате…

Память вернулась к ней резко, как удар обухом по голове.

Но лучше бы этого не случалось.

Кто же знал, что память скрыла от неё столько боли и разочарований? Что позади осталось столько испытаний, которые и сначала, и теперь казались непреодолимыми?

И она просто так забыла это всё.

Что-то не сходилось в её голове, реальность, окружавшая её, и память, так резко вернувшаяся, словно делили всю её жизнь напополам, на две параллельные нити. И теперь они запутались в узел, который необходимо было развязать. Отделить одно от другого, определить, что же из этого наваждение, а что настоящее…

Карина вошла внутрь, часто моргая, пытаясь прийти в себя. Неосторожно наступила на круг пентаграммы, линия под подошвой домашних туфель стёрлась.

Значит, это сейчас действительно происходило с ней.

Насколько можно было это сказать о ней.

Манускрипты о гоэтии и демонологии, исследования сомнительных профессоров Оксенфурта и гениальных – Риссберга, фиалы с кровью, о происхождении которой она не хотела ничего знать, – всё в каком-то полусне закружилось вокруг неё, земля выскользнула из-под ног, и она рухнула на пол, стирая юбкой меловые рисунки.

– Мам! – Иоланта вбежала в комнату, неуклюже придерживая подол, бросилась к эльфке. Та зашлась громким болезненным кашлем, царапающим нёбо, и, только откашлявшись, заметила у своих ног длинную тень. Она подняла глаза. На пороге стоял Ольгерд.

– Я могу узнать, что вы здесь делаете? – металлическим голосом спросил он, скрестив руки на груди. Его пронзительный взгляд, идеально прямая спина, медленное глубокое дыхание, решительность и готовность ко всему в каждом жесте – всё, за что Карина когда-то полюбила его, теперь бесконечно пугало.

– Ты уже вызвал… – Карина прочистила горло, приподнялась, села на полу, с вызовом глядя Ольгерду в глаза. – Ты уже вызвал его?

Фон Эверек заметно удивился, хотя и попытался это скрыть.

– Кого?

– О’Дима.

Холодные серые глаза, которые смотрели на Ольгерда, не принадлежали Карине, последние пятнадцать лет жившей словно у Лебеды за пазухой. Они принадлежали убийце, чья жизнь была ежедневной борьбой.

Конечно, этот Ольгерд этого не знал, как не знала и Иоланта. Поэтому чужой взгляд их пугал на каком-то бессознательном уровне, как пугает резкий крик в ночной темноте или холодная сталь, поднесённая к горлу.

Ольгерд молчал.

– Иоля, выйди.

Девушка с неохотой, довольно явно написанной на лице, встала и вышла из кабинета, закрыв за собой дверь.

– Откуда ты знаешь?

– Неважно. Помоги мне встать.

Ольгерд крепко схватил её за руку.

– Откуда? – повторил он.

– Я уезжаю, Ольгерд.

– Куда ты поедешь в таком состоянии? – Он взял её за вторую руку, но она резко извернулась, высвободившись, отскочила на шаг назад.

– Не трогай меня, – шёпотом процедила Канарейка. Чтобы Иоланта, наверняка стоявшая за дверью, не услышала.

– Да что с тобой?!

– Ты не он! Ты не тот Ольгерд! – продолжала истерично шептать Канарейка. Подняла взгляд наверх, к потолку, набрала в лёгкие воздуха и крикнула так громко, как только могла:

– Слышишь, О’Дим, ты не смог меня обмануть!

– Ты не в себе, Карина.

О да, она действительно была не в себе.

Канарейка резко дёрнулась вперёд, под руку Ольгерду, шмыгнула в дверь и, пролетев мимо стоявшей Иоли, рванула вниз по лестнице. Фон Эверек не сразу успел среагировать, но затем бросился за женой, столкнулся на первом этаже с усатым и худющим Бернардом, чуть не сломав его пополам. Выскочив на улицу, успел увидеть только как его жена, уже пару месяцев не находившая в себе силы даже на то, чтобы встать с постели, лихо выбила из седла крайне некстати приехавшего почтаря, пришпорила его коня и была такова.

Перед глазами скакали цветные пятна, лошадь несла куда-то вперёд по тракту, а Канарейка пыталась восстановить дыхание.

– Ты уверена, что сделала правильный выбор?

Голос звучал отовсюду сразу. Или просто был в её голове.

Канарейка прыснула.

– А ты уверен, что твой план только что не покатился ко всем чертям?

Он хмыкнул.

– Отличное чувство юмора, Карина. Позволь спросить, куда ты едешь?

Канарейка молчала, подгоняя лошадь, прижимаясь к её шее, словно бы пытаясь спастись от этого жуткого навязчивого голоса в голове.

– Я не из праздного любопытства. Только если ты направилась далеко, могу сократить твой путь: это всё-таки мой мир.

– У меня достаточно времени.

– Ты заблуждаешься.

Канарейка не знала, куда ехать, но вариантов у неё было не так уж много.

Вересковка.

Ехать туда было довольно долго, близился закат, она едва ли успела бы и к рассвету, учитывая, что конь и так был уставшим.

Всю ночь было ужасно холодно. Канарейка сбежала из дома в тонком домашнем платье, а самочувствие стремительно ухудшалось. Она пыталась бороться со сном, не давала себе закрывать глаз и дремать, будто бы от этого могла зависеть её жизнь. Она чувствовала это.

Канарейка проехала деревню стороной, пытаясь отвести взгляд от огонька, горящего в окошке дома на краю деревни. Дома, жмущегося к кромке леса.

– Вспомни, какой сейчас год, – шёпотом наставляла она себя, пытаясь успокоиться и не повернуть к нему. – Они оба уже очень давно мертвы. А Вересковку разгромила Дикая Охота.

Канарейка договорила это как заклинание и бросила взгляд на разрушенную деревушку с выбоинами в стенах, тлеющими крышами и сугробами, завалившими подступы к домам. Ни одной живой души не могло оказаться в этой деревне.

Эльфка рвано выдохнула и повернула коня в сторону леса.

Она очень смутно помнила, как найти ту поляну. В конце концов, она была там больше жизни назад. С час поплутав во тьме и чуть не утопив коня в болоте, она спешилась и, ударив жеребца по крупу, зашагала дальше, в темноту. Становилось всё хуже и хуже. Каждый шаг требовал колоссальных усилий, Канарейке приходилось шагать, опираясь о стволы деревьев, путаясь в подоле собственного платья. Укорачивать его уже не было сил.

– Ты всё ещё считаешь, что у тебя достаточно времени?

Этот голос в гулкой темноте казался ещё более жутким, нечеловеческим.

– Милая моя Карина, ты же не глупая девочка. Подумай, сколько же времени прошло там, в твоём мире?

Канарейка упрямо шагала вперёд. Кажется, среди деревьев показался просвет.

– Думаешь, что души Ольгерда и Геральта ещё не принадлежат мне?

– Я всё ещё здесь.

– Именно твоё завораживающее упрямство заставило меня потратить на тебя столько своего времени, – Гюнтер О’Дим рассмеялся раскатисто, видимо, находя это какой-то невероятной шуткой.

Канарейка нашла нужную поляну, раздвинула кусты и тут же рухнула без сил на тёмно-изумрудную траву. Над её головой сплетались в причудливый купол ветви деревьев.

– Ну и что же теперь? – он сел на траву рядом с ней, прокручивая между пальцев деревянную ложку.

Канарейка перевернулась на живот, хватаясь за траву, поползла к середине поляны. Силы покидали её.

– Когда я выберусь… Ты вернёшься в дыру, из который вылез…

– Ты умираешь, Карина.

Она больше не отвечала. Несколько минут он молча наблюдал за её попытками сдвинуться с места. Каждый раз она падала лицом вниз, сдавленно вскрикивала.

– Должен признаться. Я впервые солгал тебе.

Демон играл человеческие эмоции так старательно, что Канарейка почти поверила в то, что он сожалеет.