О чем поет вереск (СИ)

Мидир потянулся к брату, коснулся обеих рук, хранящих память о многих и многих ранах, пощекотал ладони и влил магии сколько мог. Мэллин распахнул глаза в удивлении и чуть было не рассмеялся.

— Спасибо, Мидир, — шепнул Мэллин, жмурясь и улыбаясь одновременно. — Я тоже тебя люблю.

— Мой король, — мыслеслов Джареда вновь отдавал льдистой спокойной свежестью. — Я на башне. Полная тишина, хоть мне и тревожно.

Злую магию верхних Джаред почует первым. Молодому советнику уже было мало равных в филигранности многослойных заклятий — что для многих являлось нудными бреднями по сочетанию схем и векторов или орудием убийства, Джареду попросту нравилось.

— Странное ощущение… Словно мы что-то упускаем. Но штандарт Эохайда опущен, и лагерь галатов тих, как мышь под метлой. Передышка ненадолго.

Мидир свернул мыслеслов и обнаружил, что все еще удерживает Мэллина за многострадальные ладони…

Это случилось в первый или второй побег Мэллина в Верхний. Вернее, в его возвращение. Отец с Мэрвином переглядываются понимающе, младший молчит.

При первом же взгляде на брата Мидир понимает: что-то не так. Его настораживает какая-то мелочь, деталь, непривычное и чужеродное во внешнем виде Мэллина, его повадках. Младший брат не подхватывает кларсах, и Мидир понимает, что с самого прибытия Мэллина не видел его рук.

Средний волчий принц в пику своему страху вылавливает братишку.

— Ай, Мидир! Ну ты чего, отпусти уже, — в шипении сорокалетнего брата больше страха, чем требовательности, и Мидир, конечно же, не отпускает.

Если младшего принца покалечили в Верхнем мире, а он не сказал… Ох, как отец разозлится!

— Покажи руки! — Мидир разворачивает брата лицом к себе, удерживает за правое запястье, но страшится стягивать перчатки.

— Мидир, я клянусь тебе, Мидир, ничего плохого не произошло, не волнуйся! — встрепанный братишка под испытующим взглядом вжимает голову в плечи, но не сдается: — Если ты заметил, не значит, что они заметят, а там нет ничего ужасного, но если увидят, запретят соваться в Верхний до конца времен!

«Они». Мэрвин и отец для Мэллина — «они». Ничего удивительного и все равно неприятно.

— Тогда тем более. Покажи! Мне! Руки!

— Может, не надо? — последняя попытка.

— Мэллин! — последнее предупреждение.

— Ну хорошо-хорошо! Ладно, Мидир, ладно! — перчатка с правой руки осторожно стягивается, открывая розовую кожу. — Я немного попал под солнце…

Падает вторая перчатка, и Мидир ощущает себя все большим глупцом: так насторожиться из-за пустяка!

— И что заставило тебя скрывать солнечный ожог вместо того, чтобы залечить его?

— Н-наш папа, он, ты знаешь, Мидир, к-как-то раз меня уже поймал, — Мэллин прячет глаза. — Я не знал, что это был ожог, а потом кожа на руках пот-т-темнела…

Сбивающийся брат заставляет спокойствие улетучиться вновь.

— И что в этом ужасного?

— Отец, он увидел, Мидир, — Мэллин испуганно вскидывает раскосые глаза, — он увидел и сказал, что Верхний мир не метит настоящую волчью кожу, она всегда будет бледной, а этот темный загар означает, что я не совсем ши, что я ч-ч-человек.

Джаретт отчего-то клеймит младшего человеком, хотя все трое сыновей могут зваться полукровками. И в Мэрвине или самом Мидире Джаретта радует мощь перворожденного, унаследованная от мага-отца и приумноженная человеческой кровью матери. В Мэллине же он видит недостатки всех рас.

Мидир вглядывается в серые испуганные глаза: в них искры магии, сияние зверя, желтый редкий отсвет боевой формы. И понимает, в каком ужасе обычный волк: обычный, настоящий — но непризнанный и нелюбимый.

— И как тебе помогут перчатки?

— Если обжечься посильнее, загара не останется. Но вначале сильный ожог заметен больше. Ведь настоящие волки на солнце не сгорают.

Мидир прихватывает кисти брата. Вылечивает кожу, возвращая ей первозданный белый цвет.

— О верхнем солнце и об ожогах ты знаешь еще явно не все. Как раз для этого у тебя есть я!

— Чтобы лечить?

— Чтобы больше знать!

Воспоминание размывается, отступает, сменяясь другим.

Тут Мэллину едва минуло триста — и он вновь возвращается из Верхнего. Занятый Мидир беспокоится некоторое время до его появления, плохо спит.

Насколько Мэллин был близок к смерти, Мидир понимает, когда кларсах вновь остается без внимания, а брат не является ни на одну общую трапезу. Полагаться на придворных нельзя, пусть прошло двести лет с гибели советника, тот опыт не вытравить просто. Мидир в конце дня сам идет выяснять, что не так.

Дверь в покои брата обыкновенно открыта, но кларсах молчит и тут. А Мэллин покачивается, закрыв глаза и баюкая прижатые к груди руки.

О присутствии Мидира Мэллин догадывается не сразу, поэтому волчий король успевает подойти, и попытка к бегству, отразившаяся в резком движении назад, проваливается.

— Скажи мне, что ты не голодал в эти два дня!

Есть такими руками, при ближайшем рассмотрении исполосованными и, похоже, продырявленными, невозможно.

— Я могу сказать! Легко! Я не голодал в эти два дня! Как два дня до этого!

Дерзкую язвительную фразу опровергает ворчание желудка. Мэллин врет. Вернее, выполняет просьбу короля.

— Почему не сказал Вогану?

— Как-то недосуг было! Еще посадит опять чистить… что-нибудь!

— Почему не сказал мне?!

Это почти обидно, если бы Мидир еще мыслил подобными категориями, но молчание Мэллина все одно тяжестью отзывается в душе.

— Ты король, разве тебе есть дело? У тебя и без меня много подданных и проблем, — раскосые глаза прищуриваются сердито. — А временем кормить кого-нибудь с ложечки не располагает ни один король!

— Тут ты прав, не располагает.

За это время Мидир очень неплохо овладел магией. И Мэллин бы мог, если бы захотел и если бы не шлялся по Верхнему, где волшебство затухает и меркнет. Потому что магия Верхнего мира питается лишь жертвенной кровью.

Мэллин, перехваченный за пострадавшие ладони, вздрагивает — он измучен, еле жив, магии в нем не осталось, едва накопившаяся уходит на поддержание сил. Так что перед Мидиром сидит материализовавшееся мнение отца и старшего брата о Мэллине.

— Остолоп! Так вот как ты там развлекаешься?!

Раскосые глаза открыты широко, брат бледнеет, пытается отползти, но Мидир держит крепко.

— Эт-т-то вышло случайно! Обычно сразу тащат на плаху, с воздуха легче удрать, а в этот раз почему-то злые, и в подвал, железо, не вырваться, они всегда злые, ничего нового, кроме ран, во-о-от! Мидир, а все из-за какого-то несчастного взгляда! Ну еще из-за песенки!

— Тебя пытали? — Мидир потихоньку пропускает через его руки свою силу, чтобы не убить истончившуюся без волшебства материю.

— Н-не совсем, скорее — нет, — брат не выдерживает испытующего взгляда и отводит виновато глаза. — То есть да.

— То есть тебя поймали. Пытали. И чуть не казнили! Как ты, волчий принц, это допустил?!

— Вот только не надо подниматься в Верхний и опять всех убивать!

Поток магии неконтролируемо вырастает. Брат шипит, ощутив раны, задыхается, переживая заново боль от них.

В тот день Мидир обещал прийти позже, проверить, проведать, на что Мэллин молча кивнул. Мидир действительно собирался так и сделать, однако навалились дела: гости из Дома Камня и Дома Степи, отчаянно переругавшиеся между собой из-за сбежавших в Черный замок влюбленных; потом объявились гномы, которые поддерживали Камень и терпеть не могли Степь, лесные, которые подзуживали и тех, и других, и Благой Двор вновь встал на грань кровопролития. Затем, уже под вечер, пришли новости о драконах и о пропаже целого лесного клана… Пришлось срываться самому, и волчий король вернулся в дом гораздо позже, потратив на расследование не дни — недели. И Мэллина снова не было дома.

Успокаивало лишь то, что Мидир, пока лечил истерзанные руки младшего, успел поставить светлячок на правую ладонь. И второй — на волчий браслет, который брат носил не снимая. Теперь, при сигнале об опасности, волчий король бросал все дела и вылавливал Мэллина из Верхнего.